18 августа было совершено еще одно кровавое преступление: в концентрационном лагере Бухенвальд злодейски убили вождя немецких коммунистов Эрнста Тельмана.
Разгромили лейпцигскую подпольную организацию коммунистов.
Архивные документы свидетельствуют, что за короткое время нацисты казнили около 50 тысяч человек.
30 июля 1944 года Гитлер подписал приказ «О терроре и саботаже». В приказе говорилось: аресту и физическому уничтожению подлежат все лица, так или иначе связанные с антифашистским движением. Волна жесточайшего террора прошла по всей стране после организованного в июле генералами вермахта во главе с Штауфенбергом заговора против Гитлера. Заговор был раскрыт, генералы поплатились своими головами. Вслед за ними подверглись расправе тысячи причастных и непричастных к заговору немцев.
Во время разгрома берлинской подпольной организации коммунистов были схвачены доктор Штольц и его дочь Анна. После жестоких пыток в застенках гестапо их расстреляли.
Когда же начались массовые аресты среди офицеров, подозреваемых даже не в участии в заговоре, а лишь в сочувствии заговорщикам, в армии было зарегистрировано множество самоубийств. Среди тех, кто предпочел пустить себе пулю в лоб, был фон Дейгель. Скорее всего, он не был причастен к заговору, а спустил курок в состоянии крайнего опьянения, найдя тем самым для себя лучший выход.
О фон Дейгеле Янгу рассказал Ругге. Он уже отчаялся увидеть Янга в живых, а теперь стал обвинять его в дезертирстве, пугая страшными карами, которые могут обрушиться на голову капитана: ведь Янг как-никак числился в составе службы противовоздушной обороны Берлина. Но когда Ругге получил солидную пачку банкнот, гнев его утих. Он похлопал Янга по плечу и сказал:
— Не обращайте внимания, Рудольф! Все это чепуха! Я хозяин положения, и никто никогда не скажет вам ни слова. Но чтобы не навлечь подозрений, я вынужден был получать ваше жалованье, пока вы исполняли мое поручение. Запомните: мое поручение! А насчет денег… пусть это вас не тревожит: мы потом расквитаемся.
В тот же день, когда Янг вернулся в Берлин, ему предстояло встретиться со связным, через которого он должен был передать ценные сведения, добытые им на одном из заводов в Лейпциге.
Ровно в два часа дня он прогуливался по набережной Шпрее, неподалеку от дворца Вильгельма, с букетом цветов в руке. Проезжавший мимо зеленый «опель» подкатил к тротуару. Янг открыл дверцу и сел рядом с шофером, одетым в черную эсэсовскую форму со знаком свастики на рукаве. Машина тронулась дальше вдоль набережной.
Сидевший за рулем человек и был связным. Он расспрашивал Рудольфа об обстановке в Лейпциге, Янг отвечал на вопросы как можно подробнее. Связной — он назвался Вальтером — передал ему привет от людей, готовивших его к подпольной работе в Берлине, и указание: проявлять особую осторожность, беречь себя.
Машина возвращалась к тому месту, где ее встретил Янг. Вальтер сообщил, что связь теперь будет осуществляться через чистильщика обуви в отеле «Фюрстенхоф» около вокзала Потсдамербанхоф. Пароль: «Мне кажется, ваш крем отдает синевой». Ответ: «Это просто отсвечивает, господин».
Янг был рад, что наконец-то у него будет постоянная связь. Правда, существовал еще один вариант: в исключительном — только в исключительном — случае он имел право воспользоваться радиопередатчиком. Адрес радиста был ему передан раньше. Но это только в исключительном случае! После разгрома подпольной организации немецких антифашистов — гитлеровцы назвали ее «Красная капелла» — пеленгаторы работали без передышки, и пользоваться радиосвязью в Берлине было крайне рискованно…
— Ну, пришло время прощаться, — сказал Вальтер и крепко пожал руку Янгу. — Желаю больших успехов! До встречи!
— Спасибо. Передайте привет товарищам и благодарность за их заботу, за поддержку…
Рудольф шел по набережной, перебирая в памяти все детали разговора с Вальтером. Эта встреча согрела сердце. Ведь за те несколько месяцев, что он провел в фашистской Германии, произошло столько событий, сколько в иное время хватило бы на целую жизнь… Погибли его верные товарищи — Бакман, доктор Штольц, юная Анна… Он сам едва вырвался из железного кольца… А теперь вот опять предстояло работать в Берлине, работать во имя победы, которая казалась уже близкой.
Янг не заметил, как оказался у дома Ругге. Они договорились, что он остановится у Пауля на несколько дней, пока не подыщет себе квартиру.
Ругге еще не пришел со службы. Янг открыл квартиру оставленным ему ключом.
Было нестерпимо жарко. Рудольф принял душ, распахнул все окна и с удовольствием вытянулся на большом кожаном диване в гостиной. Как редко он мог позволить себе расслабиться, отключиться от окружающего, побыть наедине с самим собой, со своими мыслями, избавляясь от постоянного напряжения, не контролируя своих действий! Неужели придет время, когда он сможет всегда быть самим собой, откровенно говорить с друзьями, делать то, что хочется, ничего не опасаясь, не остерегаясь?..
Он задремал. Разбудил телефонный звонок. Рудольф машинально посмотрел на часы: было уже около семи. Он снял телефонную трубку. Звонил Ругге, сказал, что немного задержался, но скоро выезжает.
Пауль появился мрачный, усталый, очень бледный. Янг обратил внимание на то, как этот человек постарел всего за несколько месяцев. У него был болезненный вид, под глазами набухшие синие мешки, которые нельзя было скрыть даже под толстым слоем пудры. Морфий, который все в больших дозах употреблял Ругге, делал свое дело.
Ругге был зол, неразговорчив, но Янг уже хорошо знал, что через несколько минут, после того как Пауль сделает себе укол, он станет совсем иным.
Ругге возился в своем кабинете, плотно прикрыв дверь. Неужели же он думал, что Янг ни о чем не догадывается? Наконец он вышел из кабинета — возбужденный, разговорчивый, стал рассказывать Рудольфу о каких-то малозначительных событиях, случившихся за день, ни о чем не расспрашивая Янга.
Надо сказать, тот давно заметил, что Ругге не проявляет никакого любопытства к его жизни, его делам. Что это — просто деликатность или здесь кроется иное?.. Словно угадав его мысли, Ругге неожиданно сказал:
— Я никогда не задаю вам, Рудольф, лишних вопросов. Меня не интересует, как вы проводите время. Но вы понимаете, что меня не может не занимать вопрос о реальном осуществлении наших планов. Все надо решать уже сейчас! Конец близок, и, поверьте мне, мы можем оказаться за бортом уходящего корабля. А у меня такое впечатление, что все это вас мало волнует…
— По-моему, вы все преувеличиваете, Пауль, и очень мрачно настроены. Я слушал вчера выступление доктора Геббельса по радио, оно было очень оптимистичным.
— Боже мой, Янг, вы же умный человек… Не будьте наивным как ребенок! А что бы вы могли и стали говорить на месте доктора Геббельса? Это его обязанность! И даже когда русские будут входить в Берлин, он будет заявлять, что все спокойно и мы близки к победе, как никогда… — Ругге понизил голос: — Мы лихорадочно укрепляем Берлин. Это приказ фюрера. Вы солдат и должны понимать, что к чему. Значит, и фюрер убежден, что последняя битва будет здесь, а не на полях России! А если это так, то только болван и невежда может на что-то надеяться! Будем смотреть правде в глаза: ибо только здравый смысл и реалистический взгляд на вещи — наши союзники в данное время. Надо, надо решать, что делать дальше. Завтра мы можем опоздать.
— Но мы, кажется, все давно решили… — сказал Янг.
— Послушайте, Рудольф, мы не одни с вами задумываемся о том, как унести ноги и спасти шкуру. Будьте уверены, что многие из тех, кто еще кричит о великой Германии фюрера и о грядущей победе, уже позаботились сделать вклады в нейтральные банки и выбрали маршруты, по которым будут удирать… Надо действовать и нам, пока не поздно. Мы должны встретиться с надежными людьми, которые помогут нам в этом.
— У меня нет возражений, Пауль. Я готов.
На следующий день Ругге сообщил, что завтра днем они встречаются в ресторане с нужным человеком. Янгу не очень хотелось появляться в ресторане, но другого выхода не было, и он согласился, рассудив, что в обществе Ругге, которого всюду хорошо знали как человека с безупречной репутацией, не вызовет повышенного интереса у полиции.
