— Довольно об этом. Ты все еще считаешь, что я свободен?

Аджакти не спешил с ответом. Взгляд узких глаз покоился на нем, как тяжелая ладонь. Кай чувствовал его давление даже после того, как отвел глаза.

— Вы свободны, — выдавил он, — сделать выбор.

Только сейчас Кай заметил, что ноги фаворита, несмотря на зимние холода, были по-прежнему обуты в старые разношенные сандалии.

— Значит, ты отказываешься от своего первоначального определения?

Аджакти осмелился снова взглянуть на Фламму. Непохоже, чтобы Огня разозлила его дерзость. Низенький рыхлый человечек задумчиво улыбался, в темных радужках вспыхивали искорки — то ли смех, то ли отражение умирающего пламени. Гладиатор отважился кивнуть:

— Простите, сетха. Мои слова были необдуманны. Свобода — это возможность делать выбор.

Фаворит долго смотрел на него, и на этот раз Кай не смел отвести глаз. Все в нем кричало: «Выбери меня!» — но он сжал в кулак колотящееся сердце и представил себе, что это круглый, плоский голыш, который прыгает по гребешкам волн, снова и снова, пока не уходит на глубину, к другим таким же камням. Наконец Фламма вздохнул и произнес мягким голосом:

— Если это так, я вынужден спросить тебя снова, свободен ли ты?

Кай посмотрел вниз через зеленую толщу воды и увидел свое твердое сердце, лежащее рядом с другими на океанском дне, неотличимое от прочих, холодных и гладких.

— Да, — ответил он. — Я свободен.

— Тогда, — шевельнулся Фламма, протягивая руку вперед и чуть касаясь щеки Аджакти кончиками пальцев, — я дам тебе возможность показать это. Я дам тебе возможность выбирать.

Кай покорно склонил голову, закусывая торжествующую улыбку. «Свершилось! Что это, как не мой первый урок?! Мое первое задание?! Фламма берет меня в ученики. О, как будет доволен Мастер Ар!» Будто прочитав его мысли, фаворит объявил:

— Если сегодня на рассвете ты придешь к моему дому, я лично научу тебя всему, что умею. Я договорюсь со Скавром, чтобы он дал тебе провожатого.

Волна радости, поднявшая Кая так высоко, обрушилась вниз и выбросила его на песок, захлебывающегося воздухом так, будто это была вода. Он вскинул взгляд на фаворита, ища в его лице подтверждение своей надежды, надежды на то, что он ослышался.

— Сегодня на рассвете?

Фламма коротко кивнул.

— Но… Возможно, вы не знаете… На рассвете Горец должен сражаться с Клыком, капитаном гайенов. Здесь, на плацу. Горец — мой друг. Он ранен. Он…

— Ты свободен выбирать, ведь так?

Улыбка фаворита вдруг показалась Аджакти отвратительным оскалом черепа, который сжимала рука Мастера Ара. Не говоря ни слова, Фламма медленно прижал локти к бокам, а затем вытянул руки ладонями вперед, неотрывно глядя на почти угасший в очаге огонь. Угли на мгновение подернулись золой, но тут же с громким шипением вспыхнули ярким голубым огнем, лизнувшим закопченный свод камина. Аджакти не заметил, как фаворит покинул общий зал. Он застыл на полу у очага, в котором медленно опадало искусственно вызванное пламя. Кай знал одно — это не магия. Зрение, данное ему Мастером Аром, никогда не обманывало.

«Что это было? Смогу ли я тоже научиться такому? Но ведь это значит — бросить Токе, нарушить данное слово. Ведь я обещал ему быть рядом, во что бы то ни стало на этот раз быть рядом». Раскаленные щупальца боли поднялись от основания позвоночника, следуя причудливым извивам узора, когда-то выжженного на спине плетьми волшебника. «А чем ты пожертвовал ради достижения своей цели?» — зашипел в ушах знакомый голос. Невидимая рука сдавила горло Кая, все четыре пальца глубоко впились в плоть, перекрывая доступ воздуху. Он хотел закричать, но из горящей глотки вырвался только полузадушенный стон. Зрение помутилось. Перед глазами плыли огненные круги, заключавшие в себе Аниру, Мастера Ара, Фламму. Губы шевелились, рты открывались и закрывались, но из их речей он мог выделить только одно слово, повторяющееся снова и снова на тан, церруканском, нулларборском: «Свобода. Свобода. Свобода».

Аджакти тряхнул головой, отгоняя видение, и в последнем отчаянном усилии запустил руку в очаг. Его пальцы сдавили тлеющий алым уголь. Резкая боль и запах паленой плоти заставили зрение проясниться. Бесплотный голос утих. Кай скорчился на полу у погасшего камина, баюкая у груди руку, все еще сжимающую превратившийся в золу уголек.

Токе проснулся от того, что кто-то несильно, но настойчиво тряс его за плечо. Он улыбнулся и распахнул глаза, ожидая увидеть Лилию. Но вместо ее зеленых глаз над ним, блестя белками, склонилась черная физиономия Фазиля. Смутившись, Горец отдернул руку, тщетно искавшую на груди доктора желанные округлости. Тренер «жнецов» ухмыльнулся:

— Мокрые сны потом будешь досматривать. Тебя Чеснок должен осмотреть.

Токе, спохватившись, дернулся на постели и тут же сморщился от боли в боку:

— Уже был гонг на построение?

— Нет, — успокаивающе покачал головой Фазиль и помог ему встать на ноги. — Скавр велел поднять твою задницу пораньше и привести в чувство перед боем. Сам идти сможешь?

Токе кивнул и бросил украдкой взгляд на соседнюю койку. Она была пуста, ни следа ни Лилии, ни Аджакти. Парень вздохнул и, закусив губу, поплелся за Фазилем.

Чеснок предложил Горцу обезболивающий настой, но он отказался. Снадобье мутило сознание и замедляло реакцию, а в бою против Клыка Токе понадобится полная концентрация и ясность мысли. Он удовольствовался лекарственной мазью и свежей повязкой, но теперь сомневался, верно ли было это решение. Поединок еще не начался, а рана уже донимала его. Движения были неловкими, скованными болью. Доспех, прикрывавший раненый бок, казался необычно тяжелым.

Гладиаторы, доктора и даже стражники собрались на казарменном плацу, выстроившись по периметру. Внутренняя шеренга, образованная воинами Скавра, окружала оставшуюся свободной четырехугольную площадку — пространство для боя. На верхней галерее поставили кресла для зрителей, оживленно делавших последние ставки. Зрителей было немного, их лица скрывались под масками. Очевидно, Скавр не желал афишировать причастность своей школы к убийствам, но и упустить шанс заработать не мог, а потому пригласил только доверенных людей с тугими кошельками. Поединка гладиатора и гайена никто не мог припомнить во всей церруканской истории, и Токе не сомневался, что его победа принесет мяснику много золота — ведь наверняка толстосумы ставили против раненого.

Впрочем, ему было наплевать на Скаврову выгоду с самого высокого зиккурата. Горец мерз. Утро выдалось холодное, и ослабленное кровопотерей тело сотрясали волны озноба, которые не удавалось унять. Небо над плацем розовело по-зимнему неуверенно, ветер из пустыни задувал, казалось, даже под плотно подогнанные кожаные доспехи. Токе подумал, что, если бы не их тяжесть, его качало бы под ледяными порывами, как осинку. По-утреннему серые, тревожные лица в шеренгах то расплывались перед ним, то снова становились отчетливыми, и он искал и снова находил среди них одно — обрамленное непослушными рыжими кудрями, особенно яркими на фоне побледневших щек. На мгновение Горец встретился взглядом с Лилией, и этот взгляд, мольба в нем как ножом полоснула по сердцу.

Токе поспешил скользнуть глазами дальше по рядам гладиаторов. Он ошибался. Посмотреть на поединок с гайеном собрались не все. Не хватало тяжелораненых, лежавших в лазарете, и одного здорового. Аджакти. Слабая усмешка искривила потрескавшиеся губы. «Наверное, Скавр постарался убрать его с глаз долой: боится, как бы „полутролль“ не испортил представление, выкинув очередной фортель. Что ж, так оно и лучше. На этот раз Кай ничем не сможет мне помочь. Он уже сделал все, что мог».

Над плацем раздался чистый, глубокий звук гонга, надолго зависший в морозном воздухе. Он возвещал не сигнал на построение, а прибытие вордлорда. Гонгу вторил высокий воющий звук — боевой рог гайенов. Мгновение — и «псы пустыни» показались на противоположном краю импровизированной арены — неотличимые друг от друга, облаченные в серое с ног до головы, так что на виду оставались только недобро поблескивающие раскосые глаза. Клык был единственным, кто не закрыл лицо. В его грубых, выдубленных пустынными ветрами чертах читалось только одно — смерть.