Внезапно знание сверкнуло перед ним, как луч так и не появившегося на облачном небе солнца. Окровавленный кулак ударил в грудь, извлекая из нее глухой звук. Глотка выкрикнула на выдохе:

— Рен!

Еще удар. Клык вскинул глаза, обегая взглядом толпу.

— Сен!

Удар. Раскосые глаза гайена нашли Аджакти. Их взгляды скрестились.

— Тха-а!

Удар, внезапно усиленный звуком многих других кулаков, вонзившихся в мышцы над ребрами.

— Суа! Ра-а!

Вопль, подхваченный сотней голосов, эхом отозвался от нависшего над плацем свинцового неба. И снова — барабанный ритм, задаваемый кулаками, стучащимися в сердца гладиаторов. И снова — мантра Танцующего со Смертью.

— Сила — в центре. Слушай сердцем. Танцуй!

Аджакти видел по глазам Клыка, что эти непонятные гайену слова не заставят его ни изменить решение, ни отступить. Но неожиданный порыв, охвативший гладиаторов, на мгновение отвлек внимание воина от жертвы. Горец же, воодушевленный поддержкой товарищей, не замедлил воспользоваться передышкой. Заслонив своим телом обломок меча и не отрывая глаз от прислушивавшегося к непривычным звукам гайена, он пытался нащупать рукоять оружия.

Клык моргнул, и связывавший его и Аджакти контакт прервался. Вордлорд снова повернулся к Токе, поднимая руку с бянь. Пальцы Горца беспомощно шарили по песку в миллиметрах от спасительного лезвия. И тогда Кай вытянул окровавленную ладонь вперед и крикнул на языке гайенов, перекрывая раскачивающий казармы ритм:

— Вершитель судеб! Он перед тобой, капитан. Как смеешь ты идти против воли анов? Как смеешь ты, смертный, поднять руку на избранника богов?

Чужие гортанные звуки, выкрикнутые таким знакомым голосом, совершили чудо. Клык застыл в полушаге, поднятая рука с бянь упала вдоль тела, взгляд метнулся вдоль шеренги, ища Аджакти. В то же мгновение пальцы Токе нашли оплетенную кожей рукоять. Неведомая сила метнула его тело вверх и вперед. Рука сама повторила ночной урок. Внутренняя сторона бедра. Пах. Солнечное сплетение. Горло.

Клык лежал на спине, уставившись стекленеющими глазами в небо. Он напоминал продырявленный мех с вином — темная кровь толчками хлестала из ран, растекаясь лужами на смерзшемся песке. Торжествующий рев гладиаторов смешался с траурным воем пустынных воинов. Что-то холодное и влажное коснулось горящей щеки Токе. Он машинально поднял руку к лицу, но пальцы совершенно потеряли чувствительность. Что-то пушистое и белое опустилось на короткие ресницы Клыка. Его веки не дрогнули. Вторая снежинка уселась прямо на расширенный удивлением зрачок и начала таять.

Горец оторвал глаза от трупа и увидел спешащего к нему через плац Кая. Почему-то грудь у него была в крови, и бежать бедняге приходилось по косой плоскости, все более и более встававшей дыбом. Тут колени подогнулись, и Токе повалился в бездонный черный провал. Последнее, что он помнил, были летящие за ним во мрак наперегонки пушистые снежинки.

В Церрукан пришла зима.

Настоятель Феофан изучал отчет казначея за уходящий год, когда в дверь его покоев постучали. Преподобный нахмурился и почесал за ухом кончиком пера. У казначея был каллиграфический, но бисерный почерк, от которого стареющие глаза настоятеля в напряжении слезились. Колонки ненавистных цифр прыгали и менялись местами, заставляя Феофана вздыхать и перепроверять расчеты по нескольку раз. А тут еще этот назойливый посетитель. Преподобный надеялся: если не открыть сразу, визитер поймет, что побеспокоил не вовремя, и уйдет восвояси. Но нет! Монах попался недогадливый. Кулак все настойчивей колотил в дубовую дверь, отдаваясь под лысым черепом настоятеля начинающейся головной болью.

— Войди, брат мой! Не заперто, — рявкнул Феофан чуть громче, чем подобало, тут же рассердился на себя за несдержанность и в сердцах захлопнул книгу с бухгалтерией.

Дверь распахнулась. Невысокий тщедушный человечек влетел в помещение, высунул голову обратно в коридор, будто опасался преследователей, снова метнулся внутрь и плотно затворил тяжелую створку.

— Он очнулся, отче! — Брат Макарий, которого среди десятков монахов выделяли длинные всклокоченные волосы и очки на кончике носа, в два шага оказался у письменного стола. Его руки рассекали воздух, широкие рукава рясы хлопали, как крылья. — И сотворил знак розы! Впервые за столько лет…

Феофан прервал возбужденную речь Макария решительным жестом:

— По порядку, брат мой, прошу тебя, все по порядку. Кто очнулся? И что сотворил? И не может ли это подождать до завтра? Я как раз сижу с важным отче… — В этот момент смысл слов посетителя пробился через барьер головной боли, и настоятель замер на полуслове, выпучив испещренные красными прожилками глаза. — Знак розы? Ты уверен?

Монах отчаянно закивал, теребя бороду и без того такую же всклокоченную, как шевелюра:

— Клянусь светлой Лючией, вернувшей силу чреслам короля Лехеля! — И, выпустив бороду, посетитель порывисто начертал в воздухе подобие двойной восьмерки.

Семидесятилетний настоятель взлетел со стула с резвостью юноши и вцепился в коричневый рукав, прижимая ладонь Макария к столешнице:

— Никогда! — прошипел он в удивленные глаза монаха так близко к его лицу, что линзы круглых очков покрылись туманом. — Никогда больше не используй знак! Он все еще полон силы, хотя тех, кто помнит его, остается все меньше и меньше.

— Значит, обитель даст несчастному приют и свое покровительство? — просиял улыбкой Макарий.

В голове настоятеля что-то щелкнуло, боль за лобовой костью усилилась, распространяясь на виски. «Он очнулся», «несчастный»… Феофан неловко опустился на стул, сложив руки на книге, о которой успел позабыть:

— Ты говоришь о том мальчишке, что выловил из реки Ноа?

Монах энергично кивнул, борода обмела рясу на груди:

— Именно, отче, именно! Он очнулся, вот только что. Я как раз был в лазарете, и брат Симеон подозвал меня.

— Утопленник говорил с Симеоном? — Настоятель в тревоге потер висок.

— Нет. Не думаю, — удивленно пробормотал Макарий. — Юноша был слишком слаб. Брат кликнул меня сразу, как только тот подал признаки жизни.

— А с тобой? — Феофан уставился на посетителя, щуря усталые глаза.

Монах печально покачал головой:

— Я сказал, что здесь, в обители, он в безопасности, и братья позаботятся о нем. Но бедняга не произнес ни звука. Только сделал знак, — рука Макария снова взметнулась в воздух, но тут же упала под предостерегающим взглядом настоятеля. — Да, начертал розу, значит, и снова в беспамятство провалился. Но Симеон говорит, теперь пойдет паренек на поправку. Так мы дадим ему покровительство?

Феофан грузно поднялся на ноги, вышел из-за массивного стола и приблизился к окну. В монастырском саду ветер перебирал голые ветви плодовых деревьев, на одном из которых еще висели последние яблоки. Ненасытные галки как раз планировали совершить на них налет, подбираясь ближе и ближе к сочным фруктам, но настоятель остался равнодушен к мародерам. Мысли его были о другом.

— Брат мой, ты помнишь, почему я поручил тебе присматривать за утопленником на случай, если он выживет? — Феофан отвернулся от окна и устремил хмурый взор на посетителя.

— Конечно, отче, — Макарий всплеснул руками. — Вы опасались, как бы паренек не оказался тем, кого разыскивает СОВБЕЗ. Но это же нелепица! То есть, — поспешил добавить монах, когда кустистые седые брови преподобного сошлись на переносице, — я еще могу поверить, что он обрюхатил мельникову дочку и с перепугу дал деру — дело-то молодое. Но двойное убийство! Это уже ни в какие ворота не лезет, особенно когда один из убитых — маг!