— Встань, о Узревшая, — прозвучал голос Ашрота.

Стараясь не обращать внимания на головокружение, Анира величественно поднялась на ноги и выпрямилась перед укутанной в черное четверкой — равная среди равных.

— Ты получила ответ? — Зостриана продолжила ритуал.

— Да, мать моя. Второе имя огня открылось мне, — принцесса сделала глубокий вдох, стараясь подавить нервную дрожь в голосе. — Та, о ком все забыли.

Она ожидала вопросов. Ожидала недоумения в прячущихся за прорезями масок глазах, неуверенного шепота. Жрецы стояли молча, не шевелясь, будто тоже окаменели, как госпожа, которой они служили.

— Как поживает твоя сестра? — неожиданно разбил молчание женский голос. Двойник Зострианы.

— Сеншук? — Анира не смогла скрыть удивления. — Прекрасно, насколько мне известно. Она не создаст нам проблем. Девчонка все еще играет в куклы и воображает себя принцессой эльфов.

— Если не залить пламя вовремя, не хватит всей воды Церрукана, чтобы его потушить, — произнесла безликая фигура. — Ты готова сгореть в этом огне?

Анира уверенно кивнула:

— Я готова на все, чтобы возвести Величайшую на престол.

Белые маски переглянулись.

— Быть тому, — глухо произнес Ашрот. — Мы продлим жизнь амира насколько возможно, чтобы у тебя было время подготовиться. Церемония погребальных игр и провозглашение нового властелина пройдет в новой зимней арене — она уже почти достроена. Туда соберется вся городская знать. В боях будут участвовать как минимум несколько сотен гладиаторов. Если мы нанесем удар в этот день, — жрец взмахнул рукой, зажимая воздух в кулак, — то лишим змею головы.

— Я буду готова, — улыбнулась Анира, представив себе мертвое лицо брата.

Кай зябко поджал колени к груди, вздрогнул и проснулся, разбуженный движением. Тигле все еще загадочно мерцала перед ним. Фламма восседал на ковре, скрестив ноги, и, казалось, дремал. Ученик сел, потирая затекший бок, глянул на обложенное тучами небо. «Нет, не определить, как долго я дрых. Впрочем, достаточно долго, чтобы усыпить наставника».

— Ты помнишь, что тебе снилось?

Фламма заговорил так внезапно, что Аджакти подпрыгнул на месте. Тяжелые веки приоткрылись, и на гладиатора глянули смеющиеся темные зрачки.

— Простите, сетха, я думал… — Кай спохватился и скомкал фразу: — Да, я запомнил сон. Вернее, сны.

— Хочешь мне рассказать?

Аджакти подобрал под себя ноги, окончательно стряхивая остатки дремоты.

— Я видел места, где никогда не бывал, встречал людей, которых не знаю, и тех, с кем знаком. И не только людей, — он замялся, припоминая: — Кажется, там была богиня.

— Богиня? — Узкие глаза учителя распахнулись. — Она говорила с тобой?

— Нет, не со мной, — нахмурился Кай, — но я все слышал. Она сказала…

Воспоминание ударило под дых, как конец бамбукового шеста, выбивая воздух из груди. «Нет! Это неправда! Это просто мое больное воображение, и ничего больше». Фаворит терпеливо ждал ответа.

— Эти самые сны ясности, — пробормотал Кай, разглядывая ковер между своих коленей, — они вещие?

— Ты хочешь сказать, что увидел возможное будущее? — Судя по голосу, Фламма улыбался, как кот при виде миски со сметаной.

— Нет, я хочу сказать, что увидел прошлое, — буркнул ученик и вскинул быстрый взгляд на фаворита. — Чужое прошлое.

— Есть желание поделиться со мной?

Каю показалось, что цепкие зрачки учителя вот-вот прочитают правду в движениях его лицевых мускулов. Он постарался расслабиться и прикрыл глаза:

— Нет.

— Если бы увиденное тобой было истиной, — спокойно продолжил Фламма, — что бы это изменило?

Ученик задумался. Варианты развития событий проносились перед его внутренним взором, как витки цветного серпантина. Преобладающая краска некоторых из них была алой.

— Ничего, если правда останется известной только мне, — вздохнул он наконец. — Все, если она выйдет наружу.

— Что же ты будешь делать? — гнул свое Фламма.

Кай собрался с духом и взглянул прямо в круглое благодушное лицо:

— Ждать. Если мой сон был ве… сном ясности, то я очень скоро это узнаю.

На минуту между ними повисло молчание. Испытанное во время путешествия в башне навалилось на Кая весом нового знания, которое он пытался встроить в известную ему картину мира хотя бы гипотетически, — но слишком много было кусочков, которые никуда не подходили.

— Можно спросить вас, сетха? — наконец решился он. Фламма кивнул. — Та, о ком все забыли. Это что-нибудь вам говорит?

Учитель развел руками:

— Боюсь, что нет. Это о ней говорила богиня?

Аджакти едва сдержал возглас «А как вы догадались?!» и ограничился сдержанным поклоном: Фламма не дурак, мог сложить два и два.

— Значит, ты сам знаешь ответ, я уверен. Просто сейчас ты — чаша с грязной водой. Подожди, муть осядет на дно, и тогда ты увидишь…

— Тогда может быть слишком поздно! — Аджакти нетерпеливо заерзал на ковре. — Эта женщина каким-то образом связана с вами, она — ваш двойник и антагонист, она тоже носит маску Огня.

Фламма вздрогнул, по его всегда гладкому лицу прошла тень. Казалось, застарелая и уже забытая боль внезапно проснулась и с удвоенной силой вонзила клыки в стареющую плоть воина. Кай испугался:

— Что с вами, сетха?

— Обо всем этом, — голос учителя был бесцветным, как шелест голых ветвей над крышей беседки, — рассказала тебе богиня?

— Нет, она только ответила на вопрос, — если б мог, Кай взял бы свои слова обратно. В конце концов… — Это всего лишь дурацкий сон, сетха!

— О нет, мальчик, — губы Фламмы, в которых не осталось краски, растянулись в подобие былой лягушачьей ухмылки. — Сон дал тебе ключи к дверям, которые я уже долго надеялся открыть и одновременно боялся этого. Мне все казалось, что еще не время.

Сердца Аджакти будто коснулась холодная рука. Он встретился глазами с учителем, во взгляд которого медленно возвращалась жизнь.

— Там были двери. И маятник, — почти беззвучно, против собственной воли прошептал ученик. — Маятник, который перерезал мне горло.

Фламма подобрал с пола хрустальный шарик и протянул его Аджакти:

— Это тебе. Ты должен практиковать сны ясности каждый раз, когда отходишь на покой. Тигле поможет тебе.

Гладиатор с сожалением покачал головой:

— Благодарю, но… В казарменной каморке мне самому едва места на койке хватает, да и живу я не один.

— Ничего, — фаворит вложил шарик в ладонь ученика. — Необязательно смотреть на Тигле, когда засыпаешь. Достаточно, скажем, сжимать ее в руке и представлять себе лепестки. Когда ты привыкнешь погружаться в сон правильным образом, шарик станет тебе не нужен. Тигле всегда будет внутри тебя.

Кай склонил голову в поклоне, но внутри нарастала упрямая тяжелая волна: «Как все эти чудесные сны помогут мне приблизиться к дхьяне? И, даже имея ключи, как я узнаю, какие двери они отпирают?»

— Когда ты проснешься, попробуй говорить себе: что бы ни произошло — это сон, это только сон, — продолжал наставлять его Фламма.

Аджакти не удержался и фыркнул:

— Даже когда Альдона мне учебным мечом по башке засветит?

— Даже тогда, — ответствовал учитель, ничуть не смутившись.

— В чем же тогда разница между сном и реальностью? — недоверчиво воззрился на него Кай, стараясь обнаружить подвох.

— В том-то и дело, мой мальчик, — фаворит поднялся на ноги, поглядывая в сторону заложенных кухонных окон. — Для бодрствующего спящего — никакой.

Весть о призраке в скриптории и возможной одержимости нового послушника облетела обитель со скоростью раздутого ветром пожара. Найд подозревал, что в данном случае роль ветра сыграл язык Бруно, поистине не имевший костей. На утренней молитве новиций то и дело ловил на себе любопытные и испуганные взгляды, хотя он старательно шевелил губами, отбивал поклоны и в нужных местах осенял себя знаком Света.

В прошедшую ночь Анафаэль почти не сомкнул глаз. Лег поздно из-за настоятелева наказания, и, хотя лежал смирно, по уставу, сложив руки поверх грубошерстного покрова, в голове ворочались смутные мысли, перед рассветом сменившиеся столь же смутными снами. Он был голубем, выпущенным из клетки и спешащим домой — над стелющимся дымом, над сгоревшими остовами хат, над черными руками мертвых, хватающимися за воздух, — углями, торчащими из углей. Он парил над клетчатой доской с диковинными фигурами, где черные всадники осаждали белую башню, как воронье, слетевшееся на труп. Одна из страшных птиц заметила его и преследовала, пока он не юркнул под стреху — в предутреннюю мглу общего покоя в послухе.