Узкие глаза Фламмы распахнулись так широко, что почти стали круглыми:

— Полу-кто?! Дорогой мой юноша, да чтобы напугать моих сорванцов, потребуется поболе, чем нестандартный цвет волос и мрачный взгляд! Нет-нет, Шио заботит совсем другое, — фаворит примолк и задумчиво прошелся по краю бассейна. — Она боится, как бы Нини и Айо не разделили судьбу старшего брата. — Огонь посмотрел в сторону домика с плоской крышей. В белой стене были отчетливо заметны арки заложенных кирпичами окон. — Руслан любил наблюдать за мной, подражать. Даже когда приходили ученики, и мать гнала его в дом, чтобы не мешал, сын всегда торчал на подоконнике. Когда ему исполнилось четырнадцать, он упросил меня взять его с собой на игры. Зрителем, конечно. А когда мы вернулись домой, заявил, что хочет стать гладиатором.

Фламма тяжело опустился на низкую скамеечку под магнолиями. Сиденье было мокрым, но это, очевидно, не беспокоило его. Хозяин похлопал по дереву рядом с собой, и Аджакти осторожно опустился на противоположный конец скамьи.

— Я запретил сыну даже думать об этом. Два года Руслан пытался переубедить меня, смягчить Шиобхан. А потом тайком принес присягу Скавру.

Кай потрясенно покачал головой:

— Неужели мясник принял ее?

Фламма печально улыбнулся:

— Твоего господина заботит только собственная выгода и репутация Танцующей школы — что, впрочем, почти одно и то же. Руслан был хорош, очень хорош для шестнадцатилетнего. К тому же — родной сын знаменитого на весь амират гладиатора. Скавр надеялся на высокие ставки. Я — на то, что, взяв Руслана в ученики, спасу ему жизнь. Мясник не ошибся. А вот я…

Огонь замолчал, глядя на круги, разбегающиеся по воде от капели с деревьев. Аджакти не знал, что сказать. Слишком ясно он представлял себе участь Руслана: жрецов в масках, цепляющих крючьями безжизненное тело; мальчишек-рабов, засыпающих песком кровавые следы на арене; вопли публики, приветствующей того, на чьей стороне в тот день оказалась удача. Внезапно он решился:

— Позвольте спросить, сетха. Почему вы передумали? Почему дали мне второй шанс?

Фламма поднял на него взгляд проницательных темных глаз:

— Я не передумал.

Кай захлопал белыми ресницами, переваривая услышанное:

— Я не понимаю. Значит, если бы я пришел сюда тогда, два дня назад…

— То потерял бы друга, — закончил за него фразу фаворит. — А я приобрел бы еще одного хорошего ученика. Который никогда не стал бы лучшим.

Найд решил, что сбежит из лазарета, или, по выражению монахов, лечницы, как только его снова начнут держать ноги. Длинное холодное помещение населяли немощные старики из монастырской богадельни, заболевшие монахи и ребенок, подхвативший заразу, с которой не смогла справиться деревенская знахарка. Общество кашляющих, блюющих и тихо умирающих на убогих постелях людей действовало Найду на нервы. К тому же расспросы брата Макария, ежедневно заходившего проведать «утопленника», становились все более и более дотошными.

В первое же такое посещение Анафаэль, припомнив слышанную на ярмарке историю, наплел бородатому с три короба такого, что должно было умерить любопытство инока. По крайней мере, Найд надеялся, что монахи посовестятся пытать беднягу-подмастерье, сиганувшего в реку, спасаясь от тяжелой руки мастера-кожемяки. К тому же легенда объясняла, почему никто не разыскивал неудавшегося самоубийцу, и почему сам «утопленник» не желал быть найденным.

Но Макарий продолжал таскаться в лечницу и вынюхивать то про секреты кожевенного ремесла, то про красоты Квонга, где, по словам Найда, располагалась мастерская. К счастью, на квонгской ярмарке парню приходилось бывать с херром Харрисом, да и в обработке кож он худо-бедно разбирался. Обитель находилась за границей княжества, так что шансов на встречу с коренными квонгцами тут было немного. И все же Найд чуял сердцем, что бородач вертится вокруг неспроста.

Монастырь лежал вниз по течению реки Саракташ, в которую впадала Горлица, а значит, находился ближе к морю и на пути его преследователей. СОВБЕЗовцы наверняка побывали здесь, скорее всего, пока он валялся без сознания. Пусть загадочная «роза» спасла его один раз, маги придут снова, по доносу монахов или сами, вот только тот, кого они ищут, будет уже на дороге к Гор-над-Чета. Эх, жаль письмо херра Харриса пропало.

Можно было бы расспросить Ноа — простоватый паренек добровольно ухаживал за ним, будто чувствовал ответственность за жизнь спасенного человека. Но Найд опасался чужих ушей, отделенных от него только тонкой ширмой из простыни. В долгие часы, когда выздоравливающий не спал и не ел, он лежал молча, прислушиваясь к странной пустоте внутри себя — как будто речная вода вымыла что-то из головы, и теперь там, сразу за лобной костью, образовалась полость, как в раковине, из которой выковырнули жемчужину. Это было не больно, но страшно, потому что за часы одиноких размышлений Найд понял, чего лишился. Он только не знал, пропала ли магия насовсем.

Порой казалось, что пустота эта временная, вызвана перенесенной болезнью, и что сила скоро вернется к нему, как вернется способность ходить и даже бегать. Но иногда он начинал верить, что Мастер Ар победил, что каким-то неведомым трюком Темный маг выпотрошил его, и он, Найд, никогда не станет целым, никогда не сможет отыскать брата или узнать, жива ли сестра. Отчаяние и страх превратили сны Найда в кошмары. По крайней мере так он сам объяснял повторяющиеся восхождения на колокольню, где он ночь за ночью учил Анхата звонить в набат без помощи рук, и ночь за ночью брат сбрасывал его вниз, и он разбивался у подножия башни под тревожный гул колокола. Но самое ужасное в этом сне — то, что заставляло его просыпаться, закусывая в подушку крик, — было знание: мертвец на камнях, с разверстой грудью, в которой еще бьется сердце, на самом деле — его брат-близнец.

Когда Ноа явился, чтобы в первый раз вывести пациента на свежий воздух, Найд обрадовался, как ребенок. Послушник завернул его в теплый плащ и заботливо подставил плечо. Анафаэль попробовал было идти сам, но через пару шагов пошатнулся и грохнулся бы на каменный пол, если бы внимательный паренек не подхватил его под руку.

В сад они вышли вместе. Точнее, Найд ковылял, повиснув на Ноа, который вскоре сгрузил его на ближайшую скамейку. Голова у пациента кружилась. Холодный, влажный от недавнего дождя воздух казался таким густым, что его можно было черпать ложкой. Грудь от него приятно ломило. Найд казался себе очень легким — того гляди унесет, если ветер дунет посильнее. Глаза резало от яркого света, хотя денек выдался пасмурный. Все перед ним ходило из стороны в сторону, трудно было сфокусировать взгляд на чем-то одном. Вот прыгает по пожухшей траве галка, вот ветерок гонит рябь по луже, вот на далекой аллее сгребает листву монашек на послухе.

— Ты не должен сиять, — Ноа заговорил так внезапно, и слова прозвучали так дико, что Найд дернулся, невольно пихнув паренька в бок. Тот продолжал бормотать себе под нос, потупив глаза: — Люди в коронах приходили, искали тебя. Ты теперь под розой, но, если засияешь, они придут. Они злые.

Анафаэль сидел, раскрыв рот, и откровенно пялился на молодого послушника. Он успел привыкнуть к его загадочной манере выражать свои мысли, которая многих ставила в тупик. Монахи-лечцы считали, что паренек не совсем в себе, некоторые смотрели на него как на слабоумного. Поговаривали, что оттого родители и сплавили его в обитель, подальше с глаз, хорошенько заплатив за содержание настоятелю. Найд не знал, была ли доля правды в этих слухах. Сам он заметил, что слова Ноа, как неуместно и странно они бы ни звучали, всегда имели смысл. По крайней мере до сего момента.

— Как они выглядели? — решил он уточнить, не слишком надеясь на рассудительный ответ. — Люди в коронах?

— Ты знаешь. У них черные сердца, хотя венцы сияют.

«Исчерпывающие сведения», — с досадой подумал Найд, глядя в доверчивые карие глаза послушника.