Утаивая движение, княгиня взяла ковш с кипятком и плеснула в угол. Служанка онемела от испуга: что сотворилось с княгиней? Ровно не в себе, ровно рассудком повредилась или угорела от бани…

Из угла же донесся лишь гнусавый смех.

– Поддай еще, коль есть охота. По нраву мне пришлось, ведь я же в бане сроду не мывался! Она заложила уши и крикнула служанке:

– Да что ты словно не живая? Не пучь глаза-то! Поддай на каменку, не жалей пару!

Под дубовым веником исходило рубцами тело, палящий зной доставал костей, но неотступный голос чародее внедрялся еще глубже.

– Не исполнишь воли моей – я развею свои чары. Ода твой вновь станет детиной неразумным, каков дебыл. Не князь светлейший будет сидеть на престоле, а болван! Ведь я кормилец Святославу, а теперь еще – твой родитель духовный и руки водитель. А ежели я тебе пастырь – то ныне вся Русь мое стадо, а пастбище – земля русская. Куда захочу, туда и погоню!.. Не жарко ли тебе, княгиня?

– Мне зябко, – сломленно сказала она. – Мне холодно, как студеной зимой… да все едино: путь свой не прокляну. Меня Креслава слышит!

Служанка ахнула, засуетилась.

– Что с тобой, княгиня? Не дурно ли? Не хворь ли какая, коль лихорадка в бане бьет?

– Душа моя смердит, – слабо пожаловалась она. – Сей запах в бане не выпарить… А где мой сын? Где свет очей моих? А ну-ка принеси его. Ведь он мал еще, младенец. Кормить пора, эко мои перси молоком налились…

Попоив княгиню, как младенца, служанка отвела ее в шатер и уложила, затем, призвав волхва, просила извести изрок и хворь. Походный волхв всю ночь до рассвета читал заклятия по старинным книгам и буквицей окуривал, живой водою прыскал – едва-едва извел. С ночными птицами она уснула, а когда очнулась, похищенная душа вернулась к ней и отошла порча.

Однако поплыла в свите новая молва:

– Княгиня рассудком повредилась!

– Изрочили ее! Сдается, и на князя напустили порчу.

– Сначала князей наших изрочат, а потом и всю Русь… Это уж бывало.

И едва дождавшись восхода, вспомнили тиуны и подручные бояре старую свою веру и поклонились богу Ра.

– Спаси, тресветлый! К тебе взываем, ибо к кому еще нам молиться? Когда приходит тьма и полонит разум – ты единственная надежда. Обереги князей, восстань над ними столпом обережным! Как небу без тебя нельзя, так и Руси без князя. Уж смилуйся и просветли их! Ура! Ура! Ура!

Древлянский город затворился и стоял, словно утес неприступный. Не один раз Свенальдова дружина, навязав лестниц, пыталась одолеть стены, соорудив таран, долбили въездные ворота и метали живой огонь в супостата – все напрасно! Древляне храбро отбивались и, раззадоривая русь, кричали с забрал:

– Ваш князь велик, да проку мало! А наш хоть Мал, да сутью удал! Не взять вам города! А то платите нам дань – отпустим с добром!

Святослав, оставив свою дружину далеко от стен, сам ходил со Свенальдом на приступ и не щитом блистал – очами слепил древлян. С мечом, подаренным Валдаем для великих дел, без шлема, он карабкался по лестницам или вместе с ратниками раскачивал таран и бил в ворота. Но город огрызался камнепадом, смолою отрыгал или прыскал тучей стрел. За три приступа Свенальдова дружина убавилась на четверть, и воевода ворчал, подобно зверю раненому, когда считал потери, но всякий раз, позрев, как Святослав вздымает меч на крепость, был обречен идти за ним – таков уж удел наемника.

Сам детина-князь неуязвим был ни стрелой, ни брошенным в него копьем или камнем: заговоренный, он играл со смертью! Варяжская же душа варилась в гневе, да старый воевода, как уж бывало, обязан был лишь слизывать накипь и кровь.

А детина вдохновлял:

– Не хмурься, воевода! Вся дань тебе пойдет, и дружине твоей. Потому и не повел свою на приступ. Возьмем город, и дань возьмем богатую – обоз не увезет! Так и быть, позволю весь полон хазарам продать!

Да к ночи и сам притомился, и притомившись – в уныние впал: после легкой победы Искоростень твердыней ему показался. Не взять крепости с налета, а долго стоять – пыл у Свенальда пропадет. Вон уж в дружине его слышен ропот недобрый:

– Придет ночь – уйдем от города.

– Пусть князь со своей дружиной возьмет Искоростень.

– Довольно нам в крови своей купаться…

Не взяли к ночи города. К тому же все древляне перед заходом солнца взошли на стены и, открытые стрелам неприятельским, молились к Ра, повсюду воскурили жертвенники и радели до полуночи, воспевая древние гимны. И возымело их действо – заметался князь в великом смущении, подломилась воля, ослабла вычерненная душа. Бросился он к чародею Аббаю – кормильцу своему, уши затыкал, но всюду над древлянской землей гремели гимны к Ра Мельников. Аббай с обозом ехал : и не внимал ни ратным успехам, ни радениям древлян: он в кости играл с обозниками и, увлекшись, забыл о детине.

– Не взять мне города! – стал плакаться, ему детина. – Древлянам выпадает удача, им благоволит Ра!.. А я сегодня на него руку поднял. Мне был знак. Я же знака не изведал и восстал на отца своего! С отцом небесным бился в поединке! Ведь не древлян разил на поле брани, а бога Ра уязвил копьем… Горе мне, безумку!

– Уйми печаль свою, князь! – весело воскликнул кормилец. – Ты мудрый и великий герой. След ли никнуть тебе, которому я открыл таинство управления миром? Ты же сомлел, едва увидев силу! Чего ты боишься? Полно горевать, властелин! Вспомни, какой герой не ратился с отцом? Кто не мерялся силой со своим родителем? А великан Геракл не задирал ли Ра, лук наставляя на него? Но в дар от Гелиоса поимел лишь восторг и помощь. Так мир устроен, князь: не взойти на Олимп тому, кто не сразился с богами! – он погрозил пальцем и засмеялся. – Боги и близко не подпустят к себе слабодушных! Не бойся богов! Путь к власти над миром открывается тому, кто поклоняется им, но и готов сразиться. Божественной сути не обрести, пока не уязвишь бога!

Однако детина, слушая кормильца, еще более затужил и повесил голову.

– Что сотворил я? И ныне что творю? Ровно сам не свой. Зачем пошел на древлян? Почто гублю братьев своих, славян?.. Твоя наука, чародей, не славу мне принесет, не честь, а позор великий. Ведь я – Великий князь. И след мне созидать земли, князей мирить; я же сам распрю учинил и вот зорю древлян…

– Неужто ты забыл? – взбодрил его Аббай. – Ты рожден, чтобы править миром. Все страны и народы будут под твоей пятой!

– Мне бы Русью править – и довольно, – тянул волынку князь. – Земли свои освободить от чужестранцев, племена славянские избавить от их непосильной дани… Мне бы Русь собрать в кулак.

– Мала тебе Русь, ведь ты великий муж! – кормилец вынул пергаментный свиток. – В этом древнем свитке – тайные магические знания, как овладеть миром, с кем следует вести войны…

– Мне мудрости довольно, – воспротивился Святослав. – Они и так терзают сердце… Они живут во мне, как человек чужой… Мне бы своего ума!

И тут кормилец, изловчившись, ударил свитком князю между очей! Детина зажал глаза ладонями и застонал от боли.

– О, и свет померк… А чудилось, просияло…

– Встань на ноги, властелин! – приказал чародей.

Святослав встал, ровно жеребец, смиренный носоверткой – дыхнуть не смел.

– Кто пробудил тебя от дремы русской? – вопросил Аббай.

– Ты, чародей…

– Кто тело твое создал, богатырь?

– Ты, творец…

– Кто знанием наполнил разум недостойный?

– Ты, ты, кормилец мудрейший!

– Кто же тебе господин до скончания века твоего?

– Ты, всемогущий, мне господин! – неистово воскликнул князь, готовый броситься в ноги кормильцу. – Я – раб твой. Суть червь земной. И поползу, куда пожелаешь.

– Вот и славно, – уже ласково заговорил Аббай и развернул свиток. – Научу тебя многим премудростям, как править миром, как покорять народы и страны. Открою тебе тайные кормила власти, чтобы в безымянном море ты правил по пути, известному немногим. Так слушай меня в последний раз и внимай каждому слову.