— Это была баллада “Бесмер в стране эльфов”, - тихо ответила ей Шарлотта. — Раньше в Дании верили в эльфов и считали их очень коварными существами.

— Какая печальная судьба у этого Бесмера — вздохнул Энтони, тоже глубоко задетый этой печальной балладой.

— После такой великой трагедии мое сердце требует услышать что-нибудь более веселое! Энтони, твой черед! — потребовала Вивиан.

И, подчиняясь приказу кузины, Энтони совсем неплохо сыграл и спел балладу “Зеленые рукава”:

Твоим зеленым рукавам

Я жизнь без ропота отдам.

Я ваш, пока душа жива,

Зеленые рукава!

За что, за что, моя любовь,

За что меня сгубила ты?

Неужто не припомнишь вновь

Того, кого забыла ты?

Твоим зеленым рукавам…

Я для тебя дышал и жил,

Тебе по капле отдал кровь,

Свою я душу заложил,

Чтоб заслужить твою любовь.

Твоим зеленым рукавам…

Я наряжал тебя в атлас

От головы до ног твоих,

Купил сверкающий алмаз

Для каждой из серег твоих.

Твоим зеленым рукавам…

Купил я красные чулки,

Расшитые узорами,

Купил тебе я башмачки

Нарядные, с подборами.

Купил гранатовую брошь,

Браслета два для рук твоих.

Таких браслетов не найдешь

Ты на руках подруг твоих.

Из серебра купил ножи,

Позолотил их заново.

У самой знатной госпожи

Такого нет приданого.

Тебе прислал я слуг своих

В твоем дому прислуживать.

В зеленый шелк одел я их,

И в галуны, и в кружево,

Чтоб на руках тебя несли

Они порой ненастною,

Чтоб не коснулась ты земли

Подошвою атласною.

Весь день твой услаждают слух

И музыка и пение.

Но ты меня, мой милый друг,

Отвергла тем не менее.

Одну надежду я таю,

Что, как ты жестока ни будь,

Любовь несчастную мою

Вознаградишь когда-нибудь!

Пусть ты глуха к моим мольбам,

Мучительница милая,

Твоим зеленым рукавам

Послушен до могилы я.

Твоим зеленым рукавам

Я жизнь безропотно отдам.

Зеленые, словно весною трава,

Зеленые рукава!

(в переводе Самуила Маршака)

Затем Вивиан порадовала друзей балладой “Красавица Мэй”:

Этот вечер ясным и теплым был —

Мэй доила коров своих.

А мимо скакали дворяне гурьбой,

И было с дюжину их.

И сказал один из всадников ей:

— Не покажешь ли путь попрямей?

— А если случится беда, что тогда? —

Спросила красавица Мэй.

И стояла туманная теплая ночь,

Когда в дом вернулась она.

— Где была ты, моя дорогая дочь,

И, сдается мне, не одна?

— О родитель, напал на овечку лис;

Он из знатных господ, говорят.

Он приподнял шляпу, со мной говоря,

И настойчив был его взгляд.

И покуда шесть месяцев шли и прошли,

А потом еще три подряд,

Беспокоилась Мэй и хмурилась Мэй,

Вспоминая сверкающий взгляд.

— О, горе отцовскому пастуху!

Гореть ему, видно, в аду!

Далеко от дома построил он хлев

И подстроил мою беду!

Снова вечер ясный и теплый был —

Мэй доила коров своих.

И мимо скакали дворяне гурьбой,

И было с дюжину их.

И один коня придержал и сказал:

— От кого твой младенчик, Мэй? —

И Мэй, покраснев, отвечала ему:

— От отца тебя познатней!

— О, язык придержи, красавица Мэй,

Или ложью ответ назову!

Или речь заведу про туманную ночь,

Когда был я с тобою в хлеву!

И спрыгнул с белого он коня,

И привел ее в замок свой.

— Пусть родитель твой загоняет коров, —

Ты отныне будешь со мной!

Владетель я замка и тучных нив

Пятидесяти и пяти,

Я красавицу ввел под наследный кров,

И прекрасней ее не найти!

(в переводе Ассара Эпеля)

Молодые люди так увлеклись пением, что позабыли обо всем на свете и провели большую часть дня в гостинной, за фортепиано. После полудня к ним присоединились и родители Шарлотты. Они пели соло, дуэтами, а несколько песен даже трио.

Вечером после ужина, уезжая из дома Сэлтонов, Энтони был задумчив и, сам того не замечая, улыбался. Он вспоминал голос Шарлотты, ее пение, ее фигуру, одетую в красивое, но несколько смешное голубое платье, и думал о том, как случилось, что такая талантливая и милая девушка никак не могла найти себе супруга.

“Я буду ее супругом. Все это время она ждала именно меня” — решительно подумал молодой Крэнфорд, совершенно позабыв о том, что кроме таланта к пению Шарлотта Сэлтон обладала и огромной суммой денег. Он собирался поехать к Сэлтонам завтра. И послезавтра. Он желал приезжать к ним каждый день.

Когда Энтони зашел в Гринхолл и отдал лакею трость и шляпу, вдруг раздавшийся с лестницы громкий зов его матери заставил его вздрогнуть и нахмуриться. Он совершенно не желал беседовать с ней.

— Энтони! Беда! Такая беда! — вскрикнула леди Крэнфорд, торопливо сходя в холл. Размахивая листом белой бумаги в руке, она почти побежала к сыну. Ее лицо было бледным, как лепестки ромашки, а тело содрогалось мелкой дрожью.

— Матушка, что с вами? Что случилось? — тут же ласково спросил Энтони: несмотря на нежелание общаться с ней, он не мог не уделить ей внимание, видя ее в таком плачевном состоянии.

— Китти… Китти! — с надрывом прошептала его мать. — Она… Боже, милостивый Боже, она… — Но графиня не сумела договорить: из ее глаз брызнули слезы, а губы задрожали. Закрыв рот ладонью, чтобы подавить крик отчаяния, она поспешно вручила письмо, которое судорожно сжимала, сыну, и направилась обратно к лестнице. — Мистер Браун! Велите собрать мои и мистера Крэнфорда вещи! Мы уезжаем! Немедленно! — высоким тонким голосом крикнула она по дороге.

— Энтони ошеломленно смотрел вслед своей матери, а затем расправил врученное ему письмо и быстро пробежал взглядом строчки. Его сердце тотчас сжала ледяная ладонь, а глаза повлажнели.

— Малышка Китти! Нет, нет, это просто ужасно! — с болью в сердце ахнул Энтони.

Энтони переписывался с братом, но получал от него письма не так часто, как ему хотелось бы: он был без ума от своих племянников, и, когда семейство Ричарда приезжало в Гринхолл, Энтони почти не выезжал из дома и целые дни проводил с детьми. Поэтому сейчас, прочитав короткое письмо брата, он понял истеричное поведение своей матери и ее желание немедленно пуститься в путь на север страны, где располагалось поместье его брата: Кэтрин, его младшая племянница, темноволосая девчушка шести лет нечаянно опрокинула на себя невысокий, но тяжелый шкаф и теперь лежала в постели с переломанным позвоночником. Осмотревший девочку опытный доктор из ближайшего города зафиксировал спину маленькой пациентки в специальный твердый корсет и строго запретил ей покидать постель. Хотя этот его запрет был ни к чему: бедная Кэтрин кричала и плакала от боли, отказывалась от еды и питья. Чтобы хоть ненадолго облегчить страдания девочки, доктор давал ей небольшие порции морфина, и только это помогало ей заснуть. Родители, особенно мать, не отходили от кровати бедного ребенка и без устали молили Бога помочь их маленькому ангелу. Все это случилось две недели назад, и Ричард тотчас же отослал матери письмо с просьбой прибыть в его поместье Деври, чтобы приглядеть за двумя старшими внуками и домом: убитые горем родители не могли покинуть постель дочери, так как их присутствие (и морфин) были единственным, что поддерживало Кэтрин в эти ужасные для всего семейства и особенно для нее, маленькой испуганной девочки, дни.

“Умоляю, привези Энтони: Виктория и Альберт со слезами на глазах спрашивают о нем каждый день. Дети очень напуганы произошедшим и плачут при мысли о том, что, возможно, их младшая сестра скоро покинет этот мир… Увы, мы не знаем, сможет ли наша бедная малышка и дальше терпеть эту боль, эти страдания… Иногда, когда ее телом вновь завладевает боль, она кричит, что хочет увидеть тебя перед смертью. Китти отчаянно боится, что умрет… Этого боимся мы все. Ее брат и сестра каждый день ходят в церковь и молятся за сестру. Только Энтони сумеет отвлечь их от принести им хоть немного радости в это страшное и тяжелое время” — писал Ричард матери.