— Я, — говорю я из-за плеча. Я хватаю её за волосы и поворачиваю назад, обнажая горло. Она так потрясена, что не издаёт ни звука, пока я не приставила нож к её шее, а потом уже слишком поздно.

Она жива ещё секунду или две, когда я бросаю ее в снег и кровь потоком льется из её груди, и она смотрит на меня глазами, которые спрашивают так ясно:

— Почему?

Я вырываюсь из видения, и я так тяжело дышу. Я чувствую, что пробежала мили и мили, с того момента, как положила голову на стол пару минут назад. Перед глазами всё еще чернота, и мне так холодно, будто я действительно гуляла по снегу. Я дрожу; всё мое тело замерзло.

У моей руки, кажется, есть своя память, так как она ощущает давление ножа, что мне кажется, будто я держу его. Я моргаю, и солнечный свет, наконец, вторгается в моё зрение.

Я вскрикиваю и отпрыгиваю назад.

Я на улице. В носках и легкой толстовке.

И нож в моих руках.

Я мгновенно спрятала его под толстовку. Моя голова крутится вокруг, осматриваясь, кто может видеть меня; всех, кто мог быть свидетелем….того, что бы ни случилось.

— Нет, — прошептала я. — Это невозможно. Этого не происходит!

Но почти каждое видение, которое когда-либо у меня было, сбылось.

И почему, чёрт возьми, я нахожусь снаружи? Хуже того, как я смогу вернуться без мамы или Сиерры?

Задняя дверь. Она ближе всего к кухне и дальше от кабинета мамы. Это мой лучший вариант, пока мама не решила снова разозлиться и не начала готовить от злости. Я потихоньку подбегаю к задним воротам и позволяю себе пройти. Я вскакиваю и закрываю за собой дверь, и я слышу, как мама пробирается по коридору. Моя чаша с чили всё ещё стоит на столе, и я скольжу по линолеуму к столу и сажусь в кресло, когда она появляется из-за угла.

— Ты еще не закончила? — Она спрашивает, как я засунула в рот огромную холодную ложку, поэтому мне не приходится говорить. Но на самом деле ей не кажется, что все это интересно, когда она читает распечатку электронной почты, разворачивая рогалик. После того, как он подрумянился, что мне казалось будет длиться вечность, она медленно выходит из кухни и возвращается в свой кабинет, не обращая на меня внимания.

Как только она исчезает из вида, я выбрасываю свой в мусор и спешу в свою комнату. Я включаю свою грелку и заворачиваю в неё ноги, прежде чем вытащить нож из-под толстовки.

— Никто ещё не умер, — шепчу я, глядя на острый, блестящий клинок. Но как Оракулу, мне трудно даже подумать, что будущее, которое я только что видела, не сбудется. Я имею в виду, это не совсем так, но это то, куда направляется будущее. Я уже на пути к убийству.

Итак, какая из сторон сильнее? Оракул или человек? И сколько пройдёт времени, пока я не узнаю?

Так или иначе, кто-то контролирует мои способности, и пока я не выясню, кто и как, я не могу их использовать.

Что ещё я должна сделать? В моём видении не было никаких указаний, когда я должна убить Хариссу. Но она говорила о том, что её заперли, что означает, что убийца всё ещё на свободе.

Возможно, это мой ответ. Если я смогу найти убийцу перед предназначенной судьбой смертью Хариссы, я могу изменить судьбу и остановить всё. Измените всё.

Совершенно напуганная, я засунула нож под кровать. Мне приходит в голову, что если я смогла так легко проникнуть в наш дом в середине дня — как тяжело было бы незаметно войти и убийце?

Или для Сиерры выскользнуть посреди ночи. Прошлой ночью.

Но они сказали, что убийца был мужчиной.

Всё в моей жизни вывернуто наизнанку.

Я вытаскиваю ноутбук и просматриваю новости о последнем убийстве. Нож, как и сказала Сиерра. И они назвали его имя: Натан Хокинс.

Мое сердце сжимается. Я тоже его знаю. Мы были на усложненных физических опытах в восьмом классе. В нашей школе около семисот детей; после четырёх убийств и четырех дополнительных потенциальных жертв в моих видениях, вы бы подумали, что по крайней мере один из них был бы для меня незнакомцем.

Но самая тревожная часть — заявление офицера ФБР несколько абзацев:

«В этом убийстве есть что-то другое. Убийца, похоже, колебался; есть несколько мелких, нефатальных порезов, как будто он не был уверен забрать ли жизнь этого мальчика.»

И худшая часть — часть, которая раздражает прямо до моих костей:

«Есть шанс, что возможно нужно искать убийцу подражателя.»

Я вздрагиваю, судорога разрушает всё моё тело, когда я закрываю ноутбук, не в силах прочитать еще хоть слово. Возможно ли, что я убила этого парня? Вот почему я не помню прошлую ночь? Почему я проснулась с видениями крови на мне? И почему я была на улице после видения с Хариссой? Делать вещи, которые не помню в последствии, ужасно, учитывая текущие обстоятельства. Может ли другой Оракул заставить меня убить кого-то? Без осознания этого?

На мой взгляд, мельчайшая искра надежды. Если бы Оракул мог сделать это со мной, возможно, я могла бы сделать это с убийцей. Заставить его сдаться.

Если толлько я не убийца. Единственный убийца.

Нет. Даже если я участвую, это не могу быть только я. Я была с Линденом, когда был убит Эдди Франклин.

Вероятно. Знания могут быть ошибочными.

— Шарлотта?

Я почти визжу от внезапного звука, раздавшегося, когда мама постучала в дверь.

— Я могу войти?

— Конечно, — говорю я, желая, чтобы мой сердечный ритм замедлился. Это просто мама. Я смотрю вверх, и в моем горле застрял безмолвный крик. Её голова почти на плечах, её глаза невидят, кровь из её перерезанной гортани льётся на грудь и капает с кресла.

— Шарлотта, все хорошо?

Я моргаю. Кровь пропала. Она стала нормальной — целой и здоровой — её глаза сосредоточены на мне.

— Ты напугала меня, вот и всё, — говорю я, но я не могу скрыть дрожь в голосе. Интересно, видит ли она, что всё мое тело дрожит.

Когда она изучает меня, её рука опирается о дверную ручку.

— Шарлотта, нам нужно уехать из города? Может быть, нам стоит поехать к твоей двоюродной сестре Дженнифер, пока школа не начнётся. Всё это действительно начинает влиять на тебя, я тебя не обвиняю, — добавляет она жестикулируя, словно успокаивает маленького ребенка. — Это тоже влияет на меня.

Я размышляю об этом молча. Если я уеду, я не смогу уловить убийцу. Но если я останусь, я могу быть убийцей. Я пытаюсь убежать от своей судьбы? Изменить то, что нельзя изменить? Насколько я знаю, мы уедем завтра, доедем до парка Хендерсона, машина сломается, и вот как я наткнусь на Хариссу.

Сиерра однажды сказала мне, что будущее похоже на упрямого старика — он получит то, что хочет, даже если ему нужно отправиться в ад и вернуться, чтобы это произошло. Посмотрите на убийства. Да, мы спасли Джесса и Николь, и мы могли бы утверждать, что мы тоже спасли Клару, но Эдди и Натан? Я даже не видела их. Были бы они мертвы, если я позволила бы убийце получить Джесса и Николь? Может быть, я просто заменяю смерть одного человека на другого?

Впервые я понимаю, что я ничего не могу изменить. На самом деле, нет. Я работала над идеей о том, что будущее изменчиво, но, возможно, некоторые вещи высечены в камне. Может быть, если я должна протянуть это лезвие через горло Хариссы, так или иначе, я должна это сделать. Каким бы невозможным это ни казалось.

— Я не знаю, — наконец говорю я, не в силах принять решение.

Мама на несколько секунд сжимает губы, потом кивает.

— Я позвоню Уиллу и Сандре и узнаю, каковы их планы на следующей неделе, и мы уедем отсюда.

Я слабо киваю, чувствуя себя нытиком из-за того, что сдаюсь. Когда я закрываю за собой дверь, я почти убеждаю себя, что поступаю правильно, вдруг знакомое покалывание начинается в моих висках, и меня настигает другое видение.

Ужин — мучительная вещь. Мама пытается улыбнуться и рассказать о поездке, в которую мы отправляемся завтра, как будто это обычный отпуск, а не отчаянная попытка защитить дочь от кошмара, в который превратилась жизнь в маленьком городе. Я вижу в её глазах, что она хочет уехать прямо сейчас, но бегство в новогоднюю ночь кажется довольно экстремальным.