Наша драма настолько серьезна, что мы уже не можем дышать отравленным воздухом или пить вонючую воду. Безразличие к простому, «экзистенциальному» восприятию мира природы может стать нашей самой печальной ошибкой.

Природа дает нам очень важный урок — урок простого бытия. Мы ощущаем вещи в их совершенстве и понимаем, что имел в виду Иисус, когда сказал: «Посмотрите на полевые лилии…» Возможно, нашей цивилизации более всего не хватает этого ощущения бытия. Алан Уоттс очень выразительно передал это состояние в своей книге «Природа, мужчина и женщина».

То, что мы называем «природой», избавлено от всякой схематизации и заносчивости. Да, птицы и звери полностью отдаются поискам пищи и воспитанию потомства. Но они не ищут этому оправдания; они не делают вид, что это служит какой–то высшей цели или вносит какой–то особый вклад в мировую эволюцию.

В этом свете (природы) все абстрактные амбиции человека внезапно превращаются в естественные чудеса того же порядка, что и огромный клюв тукана и птицы–носорога, сказочный хвост райской птицы, башнеобразная шея жирафа и живописный, разноцветный зад бабуина.

[150]

Если смотреть на это именно так — не как на что–то, заслуживающее осуждения, и без привычного стремления наделять все какой–то особой ценностью, — самомнение человека кажется особенно смешным. Его упорная целеустремленность и его безмерная озабоченность абстракциями принимают, при всей их естественности, гротесковые размеры — подобно исполинским телам динозавров. Человек слишком хитер и слишком прагматичен и поэтому нуждается в философии, которая, подобно природе, лишена иной цели кроме той, чтобы быть самой собой.

Безумная мудрость, которую мы заимствуем у искусства и природы, сродни дзэну — она выходит за пределы слов и понятий, не имеет цели или смысла.

Искусство и природа просто существуют, именно этому и может научить контакт с ними.

Теперь, должно быть, уже стало ясно, что важнейшей составляющей безумной мудрости является широта взглядов — понимание, рожденное из совокупности многочисленных точек зрения и многих истин.

Кроме того, импульс, который позволяет безумной мудрости переходить от одной точки зрения к другой, — это способность сомневаться. Как сказал Вольтер, «сомнение — состояние неприятное, а уверенность — просто смехотворное».

Конечно, для многих сомнение — негативное состояние, характеризующееся беспокойством или мрачным скептицизмом.

Но сомнение делает возможным чудо — чувство, приходящее в тот момент, когда голова пуста, а сердце открыто. Похоже, что чувство удивления — это еще один ключ к дверям безумной мудрости. Альберт Эйнштейн так гово — [151] рит об этом чуде, играющем столь важную роль во всех сферах жизни:

Прекраснейшее переживание, которое нам дано, — это ощущение тайны. Это основополагающая эмоция лежит у истоков истинного искусства и истинной науки. Кто с нею не знаком и не способен более ни удивляться, ни изумляться, все равно что мертвец, и его взгляд затуманен.

Индусского учителя Свами Муктананду однажды спросили, почему он не творит чудеса. Он ответил:

«Мне нет необходимости творить чудеса. Мне достаточно того, что по моим жилам течет кровь».

В тот момент, когда вы благоговеете перед жизнью, которую не понимаете, вы ближе к пониманию ее во всей ее целостности, чем когда–либо ранее. Джейн Вагнер

Как же чудесно и сверхъестественно все это! Я набираю воду, и я несу дрова! Пан Чжу–ши

Святых дураков мир часто приводит в благоговейный трепет. Возможно, это происходит оттого, что они понимают, как немного они знают. Тайна одновременно и подавляет, и вдохновляет. Чжуан–цзы готов сомневаться во всем и шутливо спрашивает, что может нас ждать впереди:

Как неподражаем Создатель! Что он сотворит с вами потом? Куда он вас отправит? Превратит ли он вас в печень крысы? А может, он превратит вас в ножку клопа?

Религия постоянно хочет коснуться тайны, пытаясь представить ее в лицах, притчах и песне. На кого–то это действует.

Наука тоже стремится проникнуть в великую тайну, убежденная, что за ней скрывается определенный смысл. [152] То, что науке удастся разрешить какие–либо глобальные вопросы, очень сомнительно, но в последнее время ее описания реальности становятся сродни поэзии и все более и более напоминают чудеса безумной мудрости. Физик–теоретик Энтони Зи в своей книге «Пугающая симметрия» обращает непостижимые физические процессы в настоящую магию:

Возьмем принцип локальной симметрии, чтобы добиться «великого объединения» (слабого, сильного и электромагнитного взаимодействий), когда неизбежно нарушается закон сохранения числа бариона. Увеличьте приток тепла и силу гравитационного взаимодействия, чтобы все это начало происходить. И вот вам, пожалуйста: Вселенная, сотворяющая собственную грязь, звезды, цветы и человеческих существ.

Глубокомысленные высказывания о чуде безумной мудрости мы находим в книге, написанной во II веке до н. э. в Индии и носящей название «Писания с орнаментом из цветов». В этой объемистой священной книге махаянского буддизма дан детальный анализ тайны существования. Книга начинается с логических, математически точных суждений, а затем ведет нас за пределы логики и цифр в сферы мистики.

Например, в одном из разделов книги Будда пытается объяснить, сколько цифр и сколько миров ему известно. Он говорит о количествах, которые намного превосходят наши нынешние оценки числа атомов во Вселенной.

Будда так начинает свои вычисления: «Десять в десятой степени умножить на десять в десятой степени равно десять в двадцатой степени…» Эти вычисления продолжаются на протяжении нескольких страниц. Вот что мы имеем в итоге:

…возведенное в квадрат, это даст десять в степени 25 373 323 152 529 663 188 831 409 602 560; возведенное в квадрат это даст десять в степени 101 493 292 610 318 652 755 325 638 410 240; возведенное в квадрат, это даст неисчислимое; неисчислимое в четвертой степени даст безграничное; безграничное в четвертой степени даст [153] несравнимое; несравнимое в четвертой степени даст несчетное; несчетное в четвертой степени даст непостижимое; непостижимое в четвертой степени даст невообразимое; невообразимое в четвертой степени даст неизмеримое; неизмеримое в четвертой степени даст непроизносимое; непроизносимое в четвертой степени даст несказанное, которое является непроизносимо непроизносимым; несказанное, умноженное на себя, даст квадрат несказанного.

Затем Будда говорит такими стихами: