— Пойдет моей сиротинушке за оскорбление невинности! — прорычал квартальный. — Иначе — в каторгу. Вертопрах!

Это был замечательный спектакль для гимназисток, а для семьи педагога — полное разорение и конец карьеры Генриха Леопольдовича. С той поры Скобло-Фомины перебивались на ничтожные проценты с незначительного капитала Дарьи Семеновны.

Вот по причине этой несчастной амурной связи и выпихнули Елизавету замуж за тюремного командира. Молодые, кстати, имели квартиру при пересыльном замке. Так что целый день дочь экс-педагога могла слышать звон кандалов и получать тяжелые впечатления от вида серых тюремных бушлатов.

Чтобы слегка развеять сии грустные переживания, Елизавета вступила в любовную связь с одним молодым надзирателем. Тот по пьяной лавочке похвалился об этом начальнику корпуса. Последний по долгу службы донес обо всем самому мужу. Муж выследил шалунов, забравшихся для своих упражнений в пустовавшую камеру. Что было дальше? Думаю, самой смелой фантазии не хватит, чтобы догадаться о том наказании, которому подверг блудников ревнивец. Разъяренный начальник замкнул висячим замком узилище, ключ спрятал себе в карман и приказал кормить преступников против семейной нравственности раз в сутки:

— А я посмотрю, потянет ли их на блуд после хлеба и воды.

С великим изумлением, дня два в смотровую дыру он наблюдал, как новые зеки продолжали свои упражнения на нарах, укрывшись тюремным суконным одеялом. Одеяло было отобрано. Упражнения не прекратились. Правда, паузы между ними становились все больше и больше. Начальнику надоело это обезьянье бесстыдство и он пинком вышиб блудников: бывшую жену — к родителям, надзирателя — со службы. Справедливость восторжествовала!

Эти приключения заставили смеяться весь Петербург. Они же лишили надежд: папашу — устроиться на приличное служебное место, а дочку — найти достойного мужа.

Отвечая на отцовские упреки в безнравственности, Елизавета огрызалась:

— Вы, папаша, на себя оборотитесь! А в супружество я и сама не желаю! Мне все мужики гадки. Я, знаете ли, устала от их ухаживаний.

Последние утверждения вряд ли были справедливы. По причине бедности, чтобы не принимать у себя, Скобло-Фомины почти никуда не выезжали. Елизавета целые дни проводила в четырех стенах и ухаживать за ней было некому.

Характер у нее до крайности испортился. Она срывала ожесточение на семейных, и в первую очередь на безответной Наталье.

Наталья совершенно выпадала из этого своеобразного ансамбля и была домашней мученицей. Она ходила на базар и таскала тяжеленные корзины, помогала по кухне и за столом разливала чай. Подобно пушкинской Лизавете Ивановне из «Пиковой дамы», она была виновата за большие расходы по хозяйству, за плохую погоду, за то, что братец Андрей пьянствует и тащит из дома каждую копейку. А она была самолюбива, тяжело переживала нищету и рваные платья и горячо молила Бога, чтобы какой-нибудь добрый человек избавил ее от этого ада. Сколько тайных и явных слез пролила она, но избавитель не спешил явиться.

И вдруг — влюбленный взор блестящего полковника! Он сказал, что найдет ее, и Наталья свято верила этому обещанию. Найдет не для того, чтобы надсмеяться над ней, — для того, чтобы повести ее под венец. А уж она станет самой нежной и самой верной женой! Их дом будет полной чашей, счастье принесут маленькие детишки — пусть их будет много. Она очень любит детишек.

— Итак, на третий день рождества, уже описанного нами, Наталья, помолившись Богу, попросив в своих девичьих молитвах о скорой встрече с возлюбленным, притушила тусклую сальную свечу в медном шандале и легла в холодную постель, зябко кутаясь под тонким одеялом.

Как и предыдущие ночи, Морфей долго не смеживал ее очи. Девушка уносилась в сладких мечтах к своему возлюбленному. Вдруг ее покой нарушили какие-то звуки под окном и — невероятно! — в ее окно, расположенное на высоком втором этаже, кто-то осторожно постучал.

Наталья, прижимая рукой к груди белую ночную рубашку, вскочила с постели и взглянула на окно. На фоне светло-синего неба, освещенного полной луной, она увидела… фигуру мужчины. Плечи его шинели украшали эполеты.

Наталья с испугу чуть вскрикнула, заметалась по комнате, не зная, что делать: то ли звать на помощь, то ли накинуть на себя платье?

Но не сделала ни того, ни другого. Чиркнув серником, она зажгла свечу в шандале и поднесла ее к стеклу. Наталья увидела знакомое лицо, блестевшие в полутьме черные глаза, пышные усы и белозубую улыбку.

Князь с трудом держался на узком обледенелом карнизе и его уста беззвучно произнесли: «Откройте!»

Наталья, как была в спальной рубахе, бросилась снимать с подоконника герань. Она повернула бронзовые шпингалеты и рванула внутреннюю раму к себе. Хотя окно было заклеено на зиму, оно с легким скрипом открылось. С наружной рамой было сложней, но князь чуть сдвинулся влево и…рама распахнулась, обдав Наталью морозным воздухом.

Князь, продолжая, улыбаться, с трудом протиснулся плечами вперед в узкий проем, и гремя саблей, оказался в комнате. Окно было тут же плотно закрыто.

Князь сбросил на пол холодную шинель и протянул руки навстречу Наталье. Схватив ее кисть, он прижал ее к губам и долго-долго целовал. Слезы выступили на его глазах. Потом он выпрямился во весь свой хороший рост и с восторгом смотрел на нее. Они слились в поцелуе — долгом, долгом.

— Ты не сердишься на меня? — спросил князь, заботливо укутывая девушку одеялом.

— Нет, милый! Я так ждала тебя…

— И я тоже, долгих три дня.

— Я ждала тебя всю жизнь. И я знаю, что мы навсегда будем вместе. Ведь так?

— Клянусь! Я не посягну на твою честь. Мы пойдем с тобой к венцу. — И они вновь замерли в поцелуе. Счастливо вздохнув, он с нежностью заглянул в глаза девушки:

— Первый раз в жизни я испытал то настоящее счастье, которое может испытать смертный. Никогда не забуду этого мгновенья. Спасибо тебе!

Ласково улыбаясь, она спросила:

— Как ты узнал мое окно?

Князь, опираясь на саблю, негромко засмеялся:

— При помощи рубля и вашего дворника. Потом он вдруг погрустнел и произнес:

— Я ведь пришел проститься с тобой. Она округлила глаза, губы ее задрожали:

— Как? Почему?

— Командируют в Гатчину. В царском дворце буду охранять Государя.

— Надолго?

— Увы, до самой весны. Обещают на Пасху сюда вернуть. Служба!

— Буду с нетерпеньем ждать.

— Вернусь, пойду к твоему отцу… Кстати, кто живет в угловой комнате?

— Моя старшая сестра.

— Ой, неудобно! Я влез нарочно возле ее комнаты по водосточной трубе. Там я снег примял, так что не догадаются, что к тебе был ночной визит.

— Если бы к Елизавете кто ночью забрался в окно, так она всем об этом рассказывала и гордилась, как Георгиевским крестом.

Князь нежно обнял Наташу:

— Прощай, моя ласточка! Будет случай, дам о себе весть.

Вновь распахнули окно, вновь увидали морозное небо в ярких звездах. Князь встал на карниз, дошел до угла и спрыгнул, глубоко уйдя сапогами в сугроб.

Повернувшись к Наташиному окну, приветливо помахал рукой, зная, угадывая в темноте, что она смотрит на него:

— До встречи, милая! Я очень тебя люблю.

Зима тянулась томительно долго. Дворник Яков три раза тайно передавал Наталье весточки от князя, который с оказией посылал их из Гатчины. Наши предки были людьми замечательными во всех отношениях: не терпели лжи, более всего ценили честь, уважала достоинство возлюбленной, на поле брани смерть предпочитали поражению и стрелялись из-за женщин. Души их были бесхитростны, как амурные послания.

Вот что писал князь: