— И что написано в телеграмме? Вам известно это?

— Да, я нашла ее в столе мужа. — Баронесса вновь открыла свой универсальный ридикюль и извлекла на свет Божий чуть помятый сиреневого цвета фирменный бланк. — Читайте, Платон Сергеевич!

Тот покрутил в руках телеграмму, исследовав текст штемпелей и, повернув голову к молча сидевшему, но внимательно наблюдавшему за происходящим подполковнику, произнес:

— Аполлинарий Николаевич, послушай. Тут может скрываться нечто весьма любопытное. — И он медленно прочитал: — «Есть достойная вещица. Желателен ваш немедленный приезд. Гинкель».

Подполковник Соколов обратился к баронессе:

— Ваш муж, если я правильно понял, отправился к Гинкелю и после этого исчез?

Баронесса состроила гримаску:

— Ну, не совсем так! Когда Герман Григорьевич получил телеграмму, он сказал мне: «Этот дядя слов напрасно не тратит. Если зовет, значит, у него действительно завелось нечто редкостное. Хоть Егор и торгует современным оружием, но иногда к нему от коллекционеров и наследников поподают отличные штучки». И муж мне даже назвал какое-то старинное ружье, которое он лет пять назад купил у Гинкеля. Но какое именно, я, разумеется, не запомнила.

— И что же дальше? — подбодрил баронессу Платон Сергеевич.

— А дальше все просто. В тот же вечер муж отправился в Москву. Вернулся без покупки и взволнованный. Сказал: «У Егора потрясающая редкость! Чернильница в виде миниатюрной пушки из серебра, отделана золотом, платиной и драгоценными каменьями. Согласно легенде, эта чернильница была подарена Екатерине Великой Григорием Потемкиным. Когда последний впал в немилость, императрица, не желая сохранять памяти о бывшем фаворите, за какую-то услугу передала сию чудную вещицу графу Ивану Андреевичу Тизенгаузену, обер-гофмейстеру. Сменив нескольких владельцев, чернильница попала к Егору».

— И почему же ваш муж не приобрел такой раритет? — левая бровь сыщика поднялась до крайнего предела.

— Егор назначил очень высокую цену. Муж даже возмущался: «Не могу же я вкладывать целое состояние! Пропади пропадом эта чернильница вместе с грабителем оружейником!» Но муж страстный собиратель. Мне даже стало казаться, что он не переживет тех страданий, какие вызывала эта некупленная им чернильница. Вы, наверное, смеетесь?

Платон Сергеевич добродушно улыбнулся:

— Отнюдь нет! Я хоть и не коллекционер, но знаю эту породу людей. История криминалистики ведает немало случаев, когда самые, казалось бы, тихие и добропорядочные люди шли ради своей собирательской страсти на преступления. А вашему мужу, сколько я понимаю, даже нет нужды истязать себя разочарованием некупленной вещи.

Баронесса горячо поддержала:

— Вот-вот! Я сказала мужу: «Герман Григорьевич, не терзайте себя и меня. Мы с вами достаточно богаты, чтобы позволить приобрести такую милую игрушку. Вы куда поставите чернильницу?» — Муж ответил: «Понятно, на свой рабочий стол!» — «С вашего позволения, я каждый день буду приходить, стирать с нее пыль и восторгаться при мысли, что касаюсь предмета, который в свое время был согрет дыханием великой императрицы!»

Муж был покорен моими словами и тут же со слугой отправил текст телеграммы: «Чернильницу покупаю».

В тот же вечер с девятичасовым поездом Герман Григорьевич отправился в Белокаменную. Это, вы знаете, очень удобный поезд. Он проводит ночь в пути, а в Москву прибывает в начале одиннадцатого утра. Календарь мужа по сей день открыт на той страшной дате — 20 июня.

— Вы провожали мужа? — поинтересовался Соколов.

— Да, мы еще вместе немного посидели в его отдельном купе. У меня было очень тяжело на сердце: томило предчувствие недоброго. Я предложила: «Может, мне поехать с вами? Такое неожиданное и милое путешествие…». Муж улыбнулся: «Жаль, что эта мысль не пришла нам в головы прежде. Хотя еду я всего на день, завтра же в половине восьмого вечера отправлюсь обратно с поездом № 6 — скорым. И в 10 часов 10 минут утра вернусь в Питер. Так что не скучайте, а платой за разлуку станет чернильница Императрицы…». Мы расцеловались, раздался колокол, поезд укатил.

— И вы мужа больше не видели? — Платон Сергеевич вопросительно взглянул на баронессу.

Та отрицательно покачала головой и ее серые, чуть выпуклые глаза наполнились слезами:

— Увы, сердце меня не обмануло…

— У Гинкеля вы справлялись? — спросил сыщик.

— Да, я еще 24 июня, прождав более двух суток после предполагавшегося возвращения мужа, отправила в Москву телеграмму. Гинкель сначала телеграфно, а затем письмом сообщил, что муж совершил сделку и должен был еще 21-го числа сесть на поезд. Вот, пожалуйста, прочтите…

Сыщик пробежал глазами послание Гинкеля. Тот извещал:

— Да-с… — сыщик барабанил кончиками пальцев по крышке дубового стола, а это означало, что он пребывает в глубокой задумчивости.

Соколов протянул за письмом руку:

— Позвольте мне!

— Да, конечно! Прости, я малость погрузился в собственные мысли. Но письмо не дает ни малейшей зацепки.

Соколов прочитал послание и положил его на стол:

— Согласен с вами, Платон Сергеевич! Баронесса нервно вскочила с кресла, с мольбой протянула руки к сыщику:

— Платон Сергеевич, голубчик, только на вас надежда! Придумайте что-нибудь. Ведь порой удается распутывать такие хитроумные дела, газеты о них каждую неделю пишут.

Сыщик задумчиво почесал кончик мясистого носа и повернул свое богатырское туловище к Соколову:

— Аполлинарий Николаевич, что ты думаешь об этой ситуации?

Соколов поднялся с кресла:

— Я спущусь в картотеку. Может, что-нибудь найду о Гинкеле.

— Думаю, что найдешь. Он лицо заметное и уважаемое.

Едва за подполковником закрылась дверь, как сыщик с удивлением воззрился на баронессу:

— Виктория Альбертовна, этот вопрос я приберег для конфиденциальной обстановки: почему вы не обратились в полицию раньше? Ведь с момента исчезновения вашего супруга прошло две с половиной недели!

Баронесса опустила голову. Ее нежное личико заалело от смущения. Потом, взяв себя в руки, она холодным тоном произнесла:

— А вы, Платон Сергеевич, сами не догадываетесь, почему я не пришла в полицию прежде?

Сыщик мягко возразил:

— Нас никто не слышит, поэтому давайте будем откровенны. Я надеюсь, что ваш милый супруг жив-здоров, но чтобы убедиться в этом, следует поставить все точки над «i».

— Хорошо, — вздохнула баронесса, — будем ставить «точки». Вы помните события девяносто первого года? Муж поехал по делам в Варшаву всего лишь на неделю, а пропал дней на двадцать: ни слуху ни духу от него не было. Я пришла к вам, сделав официальное заявление, а на другой день получила от любезного супруга телеграмму аж из самой Ниццы: «Не волнуйтесь, скоро вернусь домой». Позже правда стала известна: на берег Лазурного моря он укатил не ради рыбалки, а ради юной модистки. Об этом узнал весь Петербург и потешался изрядно.

— Можете быть уверены, что из этого кабинета подобные сведения никогда не растекаются.

— Смею надеяться! Когда мой дорогой супруг, время от времени забывающий о таких понятиях, как честь семьи и верность жене, не вернулся вовремя домой и не водрузил на стол чернильницу стоимостью 175 тысяч рублей, я полагала, что он вновь где-нибудь отдыхает в приятном женском обществе. И каждый день я с нетерпением ожидала если не его самого, то хотя бы известий. Увы мне, нет мужа, нет известий. Что делать?