Немного пришедший в себя Рацер хлопнул Терентия по спине:

— Стой! У нас на втором этаже… человек висит. Терентий, видимо, не понимая барина, лошадей припустил еще быстрее, лишь вполоборота повернув лицо:

— Это вы насчет чего?

Рацер, раздражаясь этой непонятливостью, а больше необычным и весьма тягостным происшествием, нарушавшим настроение, размашисто стукнул Терентия по спине:

— Да стой же, болван! — И уже чуть спокойнее: — Ты ничего не заметил в окне, где живет Абрамов?

Терентий помотал головой:

— Это который книжки собирает? Нет, не заметил.

Рацер замолчал, тяжело обдумывая: «Может мне померещилось? Я ведь вчера утром видел Льва Григорьевича, он хвалился новыми приобретениями. Говорил, что купил Острожскую библию 1581 года. Он был здоров и весел. Что делать?». Наконец, решился:

— Поворачивай обратно! Терентий буркнул:

— Это, как хотите, самое последнее дело — с дороги вертаться. Эх-ма! Ну, теперь пути не будет — как пить дать. Право, Яков Давыдович, вам померещилось, в глазах наваждение ложное. Зачем ему висеть? Поди, сидит за столом и чай дует из самовара с горячими кренделями от Филиппова.

— Хорошо, если так! А пока что делай, как тебе приказываю.

Терентий с неудовольствием махнул рукой, пропустил мчавшийся с трезвоном в колокол пожарный экипаж, и развернулся у Мясницких ворот, прямо напротив булочной Филиппова. Они вновь пересекли площадь и въехали во двор.

Вытянув шею, с напряженным вниманием и страхом посмотрели в окна второго этажа. За чисто вымытым стеклом, прямо под хрустальной люстрой, немного сместив ее в сторону, виднелась седая голова старика Абрамова. Под напором петли подбородок был вздернут вверх.

Пришедший едва ли не в обморочное состояние, Рацер едва слышно прошептал:

— К городовому, пошел! У нового почтамта стоит…

Городовой, объемистый в талии муж с багровым глянцевитым лицом, не перебивая выслушал рассказ Рацера. Дежурство кончалось и городовому не хотелось валандаться с этим самоубийством. Он задумчиво промычал:

— Мм… Дело такое, что требуется отцам-командирам доложить. Пойду протелефоню в участок. А вы тут, господин, подождите.

Вскоре он вернулся мрачнее тучи:

— Велено охранять место происшествия. А вас, господин, просили обождать, — добавил городовой с плохо скрытым злорадством. — Потому как вы первый заметили. — Он тяжело поднялся на облучок и могучим задом несколько сдвинул Терентия: — Ну, трогай, чего ждешь!

…Когда Рацер вернулся к родному порогу, там уже собралась изрядная толпа любопытных. Вышел к народу и владелец дома — изящный человек с короткими усиками, пахнувший коньяком и табаком — Самуил Давыдович Гурлянд.

Все с ужасом поглядывали на окно, за которым в лучах солнца четко виднелась фигура висящего, и ругали полицию, которая все еще не приступает к делу. Но главным предметом обсуждения были причины, которые заставили этого благополучного человека забраться в петлю. В центре внимания оказалась Пятакова, верная помощница полиции, которая, знает о жильцах дома больше, чем они сами о себе. Она страстно рассказывала:

— Мне доподлинно известно, почему наш жилец, Царство ему Небесное, — она завела глаза вверх, — наложил на себя руки. Он мне доверял во всем, делился самыми сокровенными мыслями.

Вот и вчера вечером, возле восьми часов, спускается покойный по лестнице, в руках два порожних баула держит. Я сразу догадалась:

«Это вы, Лев Григорьевич, опять за книгами собрались? Да еще на ночь глядючи?» — «Случай необыкновенный вышел, — отвечает Абрамов. — Сегодня утром в лавке Шибанова на Никольской познакомился с симпатичным молодым человеком. Он рассказал, что ему в наследство досталась громадная библиотека. Он завтра в Варшаву уезжает, а сегодня освободится лишь вечером. Вот мы решили, что я отберу все, что мне понравится. И список некоторых книг показал — большие редкости». И еще предупредил меня покойный, чтобы я не волновалась, коли он задержится. А я покойному резон: разве, дескать, можно с деньгами ехать к неизвестному лицу? А он засмеялся и отвечает: «Мы договорились расплатиться у меня дома. Ну, мне пора ехать! Молодой человек будет меня ждать в Черкизово у ворот Богородского кладбища». — «Фу, говорю, страсть какая! А почему он адрес не дал?» — «Страсти никакой нет, а адресок он мне дал. Вот, записан! Просто все: он любезно согласился меня встретить, чтоб я не плутал».

Толпа слушала, раскрыв рты. Городовой строго произнес:

— Ну а какое это отношение имеет к самоубийству?

Пятакова осадила его:

— Не запрягал, любезный, так и не нукай! Не глупее тебя. А отношение самое прямое. Вернулся домой покойный затемно. И очень сердитый! Ругается: «Ждал-ждал, а этот дядя так и не пришел! Поехал, дескать, по адресу, это 2-ая улица в селе Черкизово, дом Утенкова. А это вовсе не барский дом, а так, крестьянская хибара. И никакой, конечно, библиотеки нет. Зачем этот проходимец обманул? Не понимаю! У меня даже в висках ломит и на сердце тяжесть». Я дала покойному две таблетки оволецитина, это от переутомления и мигрени. Сорок копеек отдала, у Феррейна на Никольской покупала. Вот с горя и повесился бедняжка! Не перенес, что с книгами его обманули. Он страсть как их любил!

Фыркая клубами фиолетового вонючего газа, во двор вкатился полицейский автомобиль «Ком-ник». Из его вместительного нутра не спеша вылезли фотограф и дактилоскопист Юрий Ирош-ников, судебный медик Григорий Павловский, частный пристав Мясницкой части Николай Диев-ский и знакомый моим читателям Аполлинарий Соколов, перебравшийся на постоянное жительство из Петербурга в Москву.

Мариана Пятакова повторила им свой рассказ. Она утверждала, что вчера к Абрамову никто не заходил, и посторонних вообще ни у кого не было. Сыщики приступили к осмотру места происшествия. Дверь и замок оказались без повреждений. Окно, несмотря на хорошую теплую погоду, было закрыто, зато форточка распахнута.

— Лев Григорьевич очень боялся пыли, считая ее вредной для книг. Он окно не раскрывал даже в самую жаркую погоду, — объяснил Рацер, уже отказавшийся от мысли ехать к тетушке Анне Ивановне.

— Юрий Павлович, открывай дверь, — распорядился Соколов, уже неоднократно убеждавшийся, что у Ирошникова руки прямо-таки золотые: ему удавалось все, за что бы он не принялся.

Ирошников минут пять попыхтел с замком, пытаясь открыть его методом подбора ключей. На этот раз у него ничего не вышло.

— Дверь закрыта изнутри на задвижку! — заключил Ирошников.

— Теперь сомнений быть не может — Абрамов сам наложил на себя руки, — резюмировал Диевский.

Ирошников влез в чемоданчик, который привез с собой, достал небольшой ломик и легко отжал дверь, улыбнувшись:

— Милости прошу! Соколов восторгнулся:

— Ну, Юрий Павлович, ты фомкой действуешь, как профессиональный взломщик-шнифер.

Ирошников не остался в долгу, насмешливо протянул:

— Во-от и хорошо! Коли из полиции выгонят, так с голода не помру и без дела не останусь.

Сыщики шагнули в квартиру. За ними двигались понятые — Пятакова и Терентьев.

Соколов уже выяснил у Гурлянда, что Абрамов снимает небольшую трехкомнатную квартиру с кухней.

…Теперь библиофил висел в самой большой комнате, служившей, видимо, гостиной.

Веревка была привязана к крюку, к которому крепилась и люстра. Рот у покойного был полуоткрыт, из него выглядывал кончик языка. На шею была накинута, так называемая, закрытая скользящая петля. Не повреждая узлов (способ их завязывания может способствовать разоблачению преступника), разрезали веревку и положили Абрамова на пол.

Доктор Павловский и Соколов внимательно осмотрели труп, и явных признаков повреждений, которые могли произойти от борьбы с возможным убийцей, не обнаружили. Павловский сказал: