Соколов принял в руки увесистое плато из малахита. На нем стояла с задранным вверх жерлом серебрянная пушка, выполнявшая роль резервуара для чернил и отделанная затейливым золотым орнаментом. Платиновая крышка была украшена изумрудами и бриллиантами. Горка ядер, служившая опорой для ручки из золота, была изготовлена из топаза. Края плато выложены изумрудами, перемежавшимися с крупными бриллиантами.

Даже у сыщиков вырвался крик изумления: такая это была красота необыкновенная, что восторгу не могло быть предела.

Показалось, что в эти невероятные мгновения даже лесные птицы прекратили свой бесконечный гвалт.

Соколов с явным сочувствием сказал: — Вы, Егор Александрович, конечно, правы: это вещь настоящая. Извините наши полицейские уловки: мы уговорили Хромова сказать вам неправду — именно сегодня, а в прошлый раз, когда определял подлинность чернильницы, он сказал истину. Но что было делать? Речь идет о жизни человека, занимающего в государстве видное положение. Цель в данном случае оправдывает методы. Ведь так?

Подавленный произошедшим, Гинкель ничего не ответил.

Выждав небольшую паузу, Рыковский решил атаковать:

— Егор Александрович, мы — на пути к истине! И в этом — ваша заслуга. Суд присяжных это, безусловно, учтет при вынесении своего вердикта. Теперь вы обязаны нам оказать помощь в главном, как бы вам не было тяжело. Признайтесь, где находится труп барона?

Гинкель с сожалением посмотрел на сыщика:

— Вы опять несете ахинею? Неужели я мог убить человека? Господь всегда лишает убийцу способности понимать изящное, а именно эта способность рождает настоящего коллекционера.

— Простите, Егор Александрович, — произнес Соколов, — а как же тогда чернильница вновь попала к вам, если вы ее однажды уже продали барону?

Глубоко вздохнув, Гинкель махнул рукой:

— Деваться некуда, расскажу вам все до конца. Барон Годе действительно купил у меня чсрнильницу, и мы распрощались с ним. Но уже вскоре — не могу точно сказать, сколько прошло время, но немного, — как барон вновь пришел ко мне. Он был чуть— чуть взволнован и куда-то торопился. Протянув обратно покупку, попросил: «Егор Александрович, вас не затруднит закрыть у себя в сейфе. Через день, самое большее — два, я вернусь и заберу…»

Я, разумеется, согласился, и не стал расспрашивать о причинах такой просьбы. Но барон, человек скрытный, добавил все же: «Мне предстоит поездка, и я не хотел бы в дорогу брать столь ценную вещь!»

Барон принял от меня расписку: «21 июня 1894 г. я, нижеподписавшийся, принял на хранение от…»

На том мы и расстались. Но уже, если мне не изменяет память, на второй день после этого из Петербурга пришла телеграмма от баронессы Годе: она спрашивала меня о муже. Я ей тут же ответил — сначала телеграммой, а затем письмом. Не желая вмешиваться в дела супругов, о которых даже в Москве ходит немало анекдотов, я словно забыл о вторичном посещении барона и сообщил лишь, что он собирался побыстрее вернуться домой.

— Зачем вы ввели в заблуждение баронессу? Гинкель раздул щеки и тяжело вздохнул:

— От вас-то, разумеется, мне скрывать ничего теперь не приходится. Когда Годе покинул магазин, я посмотрел в окно: в коляске, дожидавшейся барона, сидела очень красивая дама.

— Как дама выглядела? — спросил Соколов. — Постарайтесь припомнить. Это крайне важно. Это светская дама. Или?…

— Увольте, господин сыщик! Какую характеристику личности можно давать, коли видишь даму мельком и на большом расстоянии? Единст-венное, что могу сказать: на даме была белая шляпа с большими полями, а на лицо спущена вуаль.

— Амурное приключение?

— Весьма вероятно! Барон, не в поношение будет сказано, большой любитель до мимолетных приключений. Увы, я сам пострадал от его распутства.

— Это как же? — невольно улыбнулись сыщики.

— Человек я, как вы знаете, вдовый, одинокий.

Лет пять тому назад жила у меня вроде бы как в горничных одна милая девица. Я на нее имел самые серьезные виды. Но появился однажды барон, вскружил девице голову и… она сбежала с Годе, больше я ее не видел. Пышные усы барона и его щедрые подарки на девиц действуют магически. Но это так, между прочим.

— А кто сидел на козлах коляски? — спросил Рыковский.

— Да какой-то уличный «ванька». Номер его я, понимаете, через витрину разглядеть не мог. Да и незачем мне это было.

…Коляска с тремя седоками вновь покатила к Москве.

Соколов обратился к Гинкелю, пребывавшему в глубокой печали:

— Егор Александрович, не впадайте в уныние. Ведь чернильница все равно вам не должна была принадлежать.

— Как знать! Я когда впервые ее увидал, то она так меня поразила, что я было решил приобрести ее. Но прикинул капиталы и увидал, что не потяну на столь дорогую вещь. Выяснилось теперь, что это к лучшему? И страшно затосковал! Поймет ли профан тот душевный трепет, который испытывает знаток от соприкосновения с раритетом? Ощутит ту волшебную и необъяснимую силу, которая исходит от редкостного предмета — древней монеты, первопечатной книги или старинного оружия? Нет, коллекционером, как поэтом, надо родиться!

Сыщики переглянулись, а Соколов с восхищением произнес:

— Вы, Егор Александрович, настоящий коллекционер и тонкий ценитель прекрасного. Повторяю: если мы вас ввели в заблуждение, то этого требовали обстоятельства. Не убеди мы вас хотя бы на мгновение, что вещь эта фальшивая, вы нам ее никогда бы не отдали. Ведь так?

— Да, не отдал бы! Ведь ее делал, на мой взгляд, лучший европейский мастер второй половины восемнадцатого века…Ермила, стой! Тпрр! Я вам сейчас кое-что покажу, а то на ходу трясет, не разглядеть. Дайте-ка сюда чернильницу. Зрение острое? Притупилось? Тогда возьмите увеличительное стекло, — Гинкель достал из жилетного кармана лупу, с которой не расставался. — Посмотрите сюда, на основание мортиры. Видите клеймо: «А.Р.»? Это означает, что мастер — сам Алексей Ратько. Его работы уже более столетия украшают коллекции царей и королей.

Помолчали, подумали каждый о своем. Гинкель глубоко вздохнул:

— Никогда подобную вещь мне в руках держать не придется!

Коляска вновь тронулась, покатилась к центру города: сыщики торопились удивить своей блестящей деятельностью начальство и продолжать поиски Годе: живого или мертвого.

Гинкель был отпущен домой, но честным словом он обязался явиться в полицию по первому зову.

Были опрошены все, кто мог видеть барона Годе и его спутницу. Но никто толковых сведений сообщить не смог. И лишь дворник Кузьма Голиков, работавший метлой у дома, принадлежащего купчихе Блохиной, что в Театральном проезде, сообщил:

— Это точно, дамочка в белой шляпке в коляске сидела. Нумер извозчика? Чтоб нарочно его записать, так, извеняйте, догадки в голове малость не хватило. Но, по долгу службы и рвению, обязательно посмотрел на нумер — привычка у меня такая. Полностью назвать не умею, за истечением времени в голове выветрилось. Однако же, помню, что была цифра «13». Я еще подумавши, что как моя квартира. Я ведь в тринадцатой живу, это со двора в подвале.

По полицейским спискам быстро определили всех, у кого в регистрационном номере присутствовала «чертова дюжина». Таких набралось пятьдесят семь, но из них отобрали лишь лихачей. Поиск сразу сократился до девяти человек. Но уже второй допрошенный — его номер был «113» — Матвей Капустин, увидав фотографию, ткнул корявым пальцем:

— Вот они, этот господин! Точно, ошибки быть е может. Они взяли меня на Николаевском вокзале и поехали в Театральный проезд. Там я их ждал час или более. Когда они вышли, то к ним обратилась дама в большой белой шляпе с перышками. Они говорили с ней с большим интересом. Потом вместе сели в мою колясочку, и я их отвез в Метрополь. Там ждал тоже с час. Они вернулись оживленные, видно, что выпили. Господин все даму ручкой гладил. Они ей веселое что-то рассказывали, а дама заливалась, громко смеялась, даже прохожие оборачивались. Куда поехали? Да сначала вернулись к оружейному магазину. Господин ушли со свертком, а вернулись с пустыми руками — в один секунд. И приказывают тогда мне: «Гони, говорит, дурья башка, к Нижегородскому вокзалу. У нас поезд отходит в половине второго». Я их уважил, с нашим почтением доставил в аккурат. Не опоздали. Господин тороватый, за оказание услуги дали «красненькую». По-царски!