Поймав недоуменные взгляды застольников, Нечаев хохотнул:

— Ну в тюрьму, серость ваша необразованная. Я всю музыку блатную прошел, потому как уже прежде был сиделым.

— За что?

— За ящик мыла. Это когда я в Варшаве служил. Спер у каптенармуса да на базар. Меня на кичу и отволокли. Целый месяц спал и ел за счет Императора.

В этот момент Надиря внесла на подносе тутырган тавык — фаршированную курицу с рисом. Хозяйка подошла первым к гостю, намереваясь положить ему самый сочный кусок. Тот вдруг с пьяной развязанностью ухватил ее ниже талии.

Надиря вскрикнула, выронила поднос на пол. Джавад с кулаками бросился на писаря. Петрович встал между ними.

— Прости, Джавад, этого несчастного. Трудная жизнь испортила его.

Портной было хотел, чтобы освобожденный им человек пожил в его доме недельку-другую. Теперь, познакомившись поближе со «страдальцем», решение переменил. Он подумал: «Воры и Господу не угодны! Надо его выпроваживать».

Петрович поднялся из-за стола:

— Спасибо тебе, добрый человек, что разделил с нами хлеб-соль. Нам спать пора, а ты иди восвояси. Вот тебе на память — две новые рубахи да целковый.

Нечаев молча принял подарки, засунул в карман початую бутылку водки и хлопнул за собой дверью.

— Слава тебе, Господи, избавились! — перекрестился старик.

Нет, он ошибся: не избавились.

Наступила Пасха. Отстояв всенощную, Петрович вернулся домой. Но не было обычной просветленности и подъема духа, которые он чувст-

вовал после горячих молитв. Что-то тягостное сжимало его душу.

Он хотел ключом открыть свою дверь, но она оказалась незапертой.

«Эх, совсем я стал плохой, — подумал Петрович. — Забыл закрыть!»

Снял чуйку, повесил ее рядом с новым пальто, которое только что сшил для акцизного чиновника. Вдруг на полу возле платяного шкафа увидал мокрые следы, совсем недавно кем-то оставленные.

— Кто тут? — с замиранием сердца спросил Петрович.

В ответ — тишина.

Тогда старик проследил направление шагов и заглянул за ширму возле кровати. К своему ужасу он заметил, что из-под кровати торчат чьи-то ноги в сапогах.

«Что делать? — лихорадочно думал Петрович. — Кричать? Но соседи-татары еще вчера уехали к родственникам и обещали быть лишь к обеду. Бежать? Да с моим сердцем далеко не убежишь!»

И он с усмешкой и неожиданно для самого себя спокойно произнес:

— Ты чего, добрый человек, под кровать ночевать забрался? Вылезай!

Сапоги зашевелились, заерзали, и на свет Божий появился… Нечаев.

— Хотел тебе сурпризец сделать, а ты — что Путилин сыщик — дюже хитрый! — сказал писарь. На самом деле, полагая, что Петрович будет в церкви, Нечаев забрался в дом, чтобы чем-нибудь поживиться. Но приход старика спутал воровские планы.

— Что ты хочешь? — сухо спросил Петрович.

— Что, что! — злобно огрызнулся писарь. — Лупетки вытращил, а не видишь, замерз я, есть хочу. Сидел я спокойно на царских харчах, на кой черт ты меня из тюрьмы забрал? Вот теперь ты обязан хлопотать обо мне.

Лицо писаря опухло от пьянства, верхняя губа кровоточила, под глазом темнел фингал. Сквозь распахнувшуюся полу шинели, выглядывало голое жилистое тело — даже исподнее отсутствовало.

Петрович вздохнул:

— Что ж! Садись за стол, будем есть кашу с молоком.

Нечаев хмуро зыркнул злыми глазками:

— Я тебе чо, дитя малое? «Кашка, молочко!» Налей-ка водочки.

— Водки нет в доме.

— А у меня все нутро пылает! Коли не выпью — окачурюсь! Дай тогда деньжат. Свое-то, видишь, я все проюрдонил. Даже крест пропил.

Старик решил: «Дам ему целковый, а то не отвяжется!» Он достал из кармана портмоне и протянул рубль:

— На, только больше сюда не ходи.

Нечаев деньги взял. Только что ему пришла в голову мысль: «Убить старика!» Он тяжко задышал, обмозговывая, как это лучше сделать. Потом быстрым движением наклонился к печи, схватил стоявший там топор и обухом огрел Петровича по лбу.

— Ты что делаешь, разбойник? — закричал Петрович, хватаясь за кровоточащую рану. — Пошел вон!

Нечаев вновь замахнулся топором. Старик поднял над головой руки. Остро отточенная сталь вошла в шею. Струей брызнула кровь. Петрович зашатался и грохнулся на пол. Писарь бросил топор и стал искать деньги. Нашел лишь 37 рублей 17 копеек в портмоне. Это совсем распалило убийцу. Он со злобой ударил ногой труп и проговорил:

— Ишь, хотел мною свои грехи, старая собака, прикрыть? Ан не вышло!

Потом он дико захохотал:

— Сейчас я тебе красоту наведу! — И он топором — двумя ударами — перерубил шею. Голова арбузом покатилась по полу, оставляя липкий след густой темной крови.

Нечаев за волосы поднял голову и водрузил ее на поднос, лежавший на столе. Он даже отошел шага на два, полюбовался:

— Клевость замечательная!

Ополоснув в умывальнике руки, Нечаев забрал с собою пальто акцизного чиновника и поспешил убраться из дома.

Страшный женский крик потряс стены дома портного Григорьева. Случилось это часа в четыре пополудни первого дня Пасхи. Надиря приготовила мясной бэлиш и, желая угостить им Петровича, вошла в его комнату. Здесь ее взору предстало жуткое зрелище…

Джавад понесся в полицию.

Началось следствие. Для него, впрочем, особых тайн не было. Стало ясно, что убийство — дело рук отставного писаря. Но сам убийца словно сквозь землю провалился. Агенты облазили все казанские трущобы — все напрасно. Решили, что убийца успел бежать из города.

Обнаружил его все тот же Джавад, поклявшийся отомстить за Петровича. Все произошло до невероятности случайно. На улице Собанчи Джавад повстречал знакомого торговца яблочным щербетом. Разговорились. Джавад поделился переживаниями:

— Йолдос, ты, верно, слыхал про убийство портного? Так ведь я в его доме живу… — Ион поведал то, что знал о происшествии.

Торговец встрепенулся:

— Говоришь, этот Нечаев маленького роста? Кривобокий? Да, глаза у него прямо возле переносицы! Только что прохожий мужик купил у меня щербет и откровенничал: «Иду разгулку своей натуре делать — в публичный дом!» И он скрылся во-он в том подъезде. Но он был не в шинели, а в пальто — до пят.

…Через полчаса полиция вырвала Нечаева из объятий продажной девицы. Из публичного дома он вновь отправился в дом казенный.

Нечаев шел в несознанку:

— Портного Чернова не убивал! Почему пальто на мне? А он мне сам его подарил. В субботу днем встретил на улице, говорит: «На, это мой подарок!» Видел кто, что я портного замочил? На нет и суда нет!

Дело вел сам губернский прокурор А.Ф.Кони. Он говорил следователю Хайрулину:

— Этот Нечаев — трудный орешек! Сам в преступлении не признается, если мы только не припрем его к стене.

Хайрулин согласно кивнул головой:

— Надо искать доказательства, а их пока нет: никто не видел, как убийца входил или выходил из дома портного в тот злополучный день. У нас, боюсь, будет трудная задача — убедить присяжных.

В этот момент посыльный принес Кони пакет из тюрьмы. В нем оказалось прошение: «Господин прокурор! Разрешите мне присутствовать на вскрытии портного. Я давно желал посмотреть вскрытие мертвецов. В просьбе прошу не отказать. Без вины заключенный Нечаев».

Хайрулин фыркнул:

— Ишь чего захотел!

Кони задумчиво ходил по кабинету. Потом он усмехнулся:

— Это даже любопытно! Попробуем один фокус. Не зря говорят: «Любопытной Варваре нос в цирке оторвали». И он начертал на прошении размашистое: «Разрешаю».

…Нечаеву нацепили наручники и доставили в анатомический театр университета. Он с любопытством разглядывал обезглавленный им же труп, лежавший на мраморном секционном столе. Приехавший профессор судебной медицины И. М. Гвоздев кивнул на препаравальный столик, приказал помощнику: