Как сказал поэт, даже то, чего хочешь, приходит.

И вот 26 августа 1831 года веселая заря встала над Эбербахским замком. Хоть день и не был воскресным, все обитатели дома и все ландекские жители нарядились, как на праздник. Храм наполнился цветами. Весь Ландек получил приглашение на роскошный обед и большой бал, что должны были состояться во дворе замка по случаю двойной свадьбы: Фредерики с Лотарио и Гамбы с Гретхен.

Все уже заканчивали одеваться, чтобы идти в церковь. Гамба, который давно уже успел приготовиться, шагал от крыльца до ворот и обратно, по-видимому, чем-то озабоченный.

По временам он выходил за ворота и бросал беспокойный взгляд на дорогу.

Он чего-то или кого-то поджидал, но тот все не шел.

Наконец появилась Фредерика, пора было отправляться в путь. Но какое бы удовлетворение ни испытывал Гамба, видя, что исполняется заветное желание, взлелеянное с такой любовью, он все же не мог прогнать со своего лица тень досады. Его блаженство оставалось далеко не полным.

Кортеж достиг ворот… В это мгновение вдали послышался смутный гул.

— Постойте! — закричал Гамба, и лицо его просияло. — Это они!

Шум быстро приближался, и вскоре уже можно было различить причудливую музыку, где звуки флейт, баскских бубнов и кастаньет смешивались с гортанными криками и пронзительными восклицаниями.

Почти тотчас из-за поворота дороги показалась карета.

— Сюда! — завопил Гамба, бросаясь вперед и преграждая путь лошадям.

Карета резко остановилась, и из нее высыпала толпа цыган, мужчин и женщин, пестрая, блестящая, сверкающая и искрящаяся.

— Вот теперь вперед! — скомандовал Гамба. — Все уже в сборе.

И процессия двинулась в путь под оглушительные звуки флейт и цимбал. Дабы усладить не только слух, но и взор зрителей, половина цыган пустилась плясать, прыгать, кувыркаться, вертеться колесом, кружиться и проворно бегать на руках, в то время как их товарищи бешено дули в медные трубы и терзали струны самодельных скрипок.

Гамба блаженствовал: эти благородные упражнения, постоянные занятия его детства и юности, восхищали, захватывали, пьянили!

Восторг бросился ему в голову. Он хохотал, бил в ладоши, кричал от радости. У него даже икры зачесались.

Ему ежесекундно приходилось себя сдерживать из страха поддаться искушению и самому пройтись на голове. Лишь присутствие Христианы и взгляд Гретхен мешали ему извалять в дорожной пыли и красивый свадебный наряд, и солидность новобрачного.

Он боролся с собой, но почему эта дорога казалась такой долгой? И зачем ловкие штучки, проделываемые его друзьями, были так увлекательны? С каждым шагом кортежа, с каждым прыжком веселых бродяг это искушение росло, становясь все непреодолимее.

А тут еще в дело вмешался случай, коварно подставив ножку и без того изрядно пошатнувшейся выдержке Гамбы. Среди цыган был один мальчишка-акробат, почти еще ребенок, только начавший овладевать своим ремеслом и пока что располагавший скорее дерзостью, чем умением. Для обычного зрителя этого бы и хватило, но такого артиста, как Гамба, возмутила подобная неуклюжесть. Он пожал плечами, сделал страшные глаза и тихонько зашипел цыганенку:

— Плохо. Все не то. Икрами работай, несчастный, и нечего напрягать поясницу! Ну же, давай!

Он весь так и кипел, почти уже готовый броситься вперед, чтобы подкрепить примером наставление.

Неодобрительные замечания Гамбы достигли ушей цыганенка, и, как всегда бывает с критикой, стоит лишь к ней прислушаться, — он заволновался, утратил уверенность, потерял голову.

Так и вышло, что в нескольких шагах от церкви, где собрался, выстроившись двойной цепочкой вдоль дороги, весь Ландек, жаждущий поглазеть на свадьбу, бедный малыш, ослепленный таким количеством зрителей и оглушенный столькими упреками, вздумав проделать простейший в мире трюк — пройтись колесом, не слишком ловко встал на руки, потерял равновесие и упал, во весь рост растянувшись на земле под взрывы всеобщего смеха.

Тут уж Гамба больше сдерживаться не мог. Забыв обо всем, кроме своего ремесла, претерпевшего такое унижение на глазах у публики, он головой вниз выпрыгнул на землю, ловко исполнил все, что не получилось у цыганенка, и замер, прямой и торжествующий, у самого порога храма, завершив прыжок с безупречной точностью.

Вот каким вступлением предварил он суровую церемонию своего бракосочетания.

Нам же теперь остается рассказать, как он ее закончил и как вечером вступил в спальню своей жены.

День был полон веселья и радостной суеты. За свадебным обедом последовали танцы. Естественно, что цыгане украсили их собой.

Цыганенок успел раз двадцать взять реванш за свое злополучное падение. Гамба согласился, что отчасти сам был в нем повинен со своими несвоевременными замечаниями, и признал, что человека искусства надо совершенствовать исключительно с помощью похвал.

Затем и он дал единственное в своем роде представление, продемонстрировав все свои ловкие штуки, которыми некогда поражал венецианских гондольеров и неаполитанских лаццарони. Наш старинный друг бургомистр Пфаффендорф, оставшийся таким же весельчаком, хоть и состарился на семнадцать лет, использовал свое сходство с бочкой, накачался вином и объявил, что в этом нет ничего трудного и он сам, хотя и толст, мог бы повторить все, что сделал Гамба.

По этому поводу он попробовал было легко, подобно дуновению зефира, вспорхнуть на спинку стула, но вместо этого величаво повалился на мягкую траву.

Около десяти часов Христиана, Фредерика и Лотарио удалились.

Гретхен осталась до полуночи. Потом женщины отвели ее в спальню.

Когда они снова вышли во двор, мужчин там уже не было и все огни были погашены. В саду воцарились ночь и тишина.

Через полчаса Гретхен, обеспокоенная тем, что никто не идет к ней и вокруг больше ни звука не слышно, открыла окно.

Она с удивлением заметила канат, прицепленный к железному балкончику, обрамляющему ее окно.

Другим концом, насколько можно было рассмотреть в темноте, канат был привязан к дереву, растущему шагах в пятидесяти от окна. В тот самый миг, когда она спросила себя, для чего здесь эта веревка, в саду вспыхнуло сразу множество факелов, осветивших его ярко, словно днем, и Гретхен вдруг увидела на дереве Гамбу: правой рукой он держался за ветку, а ногу уже поставил на канат.

В испуге Гретхен хотела было закричать, но побоялась, что громкий возглас застанет Гамбу врасплох и он потеряет равновесие. И она сдержалась, только побледнела от ужаса.

Гамба отпустил ветку и пошел по канату, улыбающийся, спокойный, словно прогуливался по гладкому песку аллеи.

Через минуту он ловким прыжком вскочил в комнату.

В саду грянули неистовые рукоплескания.

Гамба свесился с балкона и сказал:

— Ну вот, а теперь мое почтение и вам, цыгане, и вам, жители Ландека. До завтра!

И он затворил окно.

А Христиана в это время, одна в своей спальне, преклонив колена, шептала:

— Ну вот, милость Господня беспредельна. По крайней мере, моя дочь будет счастлива. Мой бедный Юлиус, я сержусь на тебя за то, что ты совершил, но увы, на твоем месте я бы сделала то же самое!

Роман «Бог располагает!» («Dieu dispose») — продолжение «Адской Бездны», вторая часть дилогии, объединенной фигурой главного героя Самуила Гельба, впервые публиковался в газете «Событие» («L’Evenement») с 20.11.1850 по 28.02.1851 (первая часть: «За кулисами революции» — «Les Coulisses d’une revolution») и с 07.03.1851 по 16.06.1851 (вторая часть: «Козни и ответный ход» — «Mine et contre-mine»). В названии романа обыгрывается французская пословица «Человек предполагает, а Бог располагает» («L’homme propose, Dieu dispose»).

Действие его разворачивается со 2 марта 1829 г. по 26 августа 1831 г. и охватывает дни Июльской революции в Париже.

Первое отдельное издание романа во Франции: Paris, Cadot, 1851, 6 v., 8vo. Именно с него и был сделан специально для настоящего Собрания сочинений перевод романа, который с ним же был сверен Л. Чурбановым. Это первое издание романа на русском языке.