— Господин Гельб позавчера написал вам, что отправится завтра утром и возможно, что господин граф поедет с ним.

— Он сказал «возможно»! — перебила Фредерика.

— Предположим, что господин граф с ним поедет. Возвращаясь назад, вы рискуете разминуться с ним по дороге и приехать в Париж к человеку, который будет искать вас в Эбербахе.

— Да, верно, — пробормотала обескураженная Фредерика. — Но что же делать?

— Прежде всего позавтракать, — сказала г-жа Трихтер.

— Можно подумать, что я голодна!

— Господин Самуил Гельб поручил мне заботиться о вашем здоровье, следовательно, вы должны меня слушаться. А потом, после завтрака, мы поступим так, как велит господин Самуил Гельб. Отправимся в Эбербах, будем ждать там его письма и приезда господина графа.

— Ну, так отдавайте ваши распоряжения, — вздохнула бедная Фредерика, окончательно уничтоженная.

Полчаса спустя почтовая карета выехала из Страсбурга.

Самуил не обманул Фредерику: в замке ее действительно ждали.

Слуги, чье безделье она так некстати потревожила, даже устроили между собой совещание.

О браке своего господина они были осведомлены. Юлиус по этому поводу велел послать им денег, чтобы и у них была своя доля в его торжестве, так что в замке тогда два дня подряд праздновали и плясали, причем в качестве гостей были приглашены самые именитые из жителей Ландека.

А потом лакеи и думать забыли как о своем господине, так и о госпоже — вплоть до того дня, когда из послания Самуила узнали, что графиня, а возможно, и граф фон Эбербах намерены провести в замке все лето.

Незваный чужак, без предупреждения вторгшийся в первый встречный дом в час обеда, усевшийся за стол, ухвативший лучший кусок и, покончив с ним, преспокойно отправившийся спать в самую красивую комнату, пожалуй, не мог бы выглядеть в глазах хозяев дома более наглым и дерзким, чем показались лакеям эти граф и графиня, так бесстыдно вздумавшие расположиться у них в замке.

Письмо Самуила было подобно камню, брошенному в доселе безмятежное болото, мгновенно заставив расквакаться всех лягушек. Оно вызвало целую бурю негодования.

Однако красноречивое выступление Ганса, который слыл самым умным, усмирило народное возмущение и предотвратило сооружение баррикад.

Речь Ганса звучала примерно так:

— Само собой, тяжело, когда привыкнешь к вольному житью да спокойствию, а может, даже малость и заработаешь право считать, что замок твой, раз хозяева его бросили, и совсем освоишься с добрым обычаем съедать все самое лучшее из разных там овощей и фруктов, а остаток продавать и денежки класть в карман, то есть, стало быть, имеешь все приятности господского житья, но без всяких хозяйских забот да хлопот, после этого — что так, то так — тяжело заново становиться слугой, подчиняться, вставать и ложиться не когда сам желаешь, а как другие скажут, пищу для них готовить, фрукты собирать опять же для них, одежду им чистить, сапоги смазывать! Ясное дело, есть на свете радости и послаще этих. А все равно вы как есть дурачье! Неужто нам за все эти труды награды не будет? Молодая хозяйка, когда только замуж выйдет, обыкновенно бывает щедрой. Верно, денежки у ней так и текут промеж пальцев. Тут уж конца нет тратам да мотовству, а слугам на пропой сколько идет! Дел у нас прибавится, но и доход вырастет. Фруктов да овощей здесь столько, что и при господах на нашу долю хватит. Жалованье нам увеличат. А сверх того — вы только представьте! — аж в жар бросает, как подумаешь, сколько радости будет, когда лето пройдет и граф с графиней в город подадутся, и не без того, чтобы нас на прощание подарками осыпать. Опять нам двойная утеха: видеть, что господа уезжают, а денежки их с нами остаются!

Проповедь Ганса имела успех, и все сразу принялись с величайшим жаром готовить замок к приему молодой хозяйки.

Слухи о скором приезде новой графини фон Эбербах не замедлили распространиться по Ландеку и окрестностям.

В тот же вечер, когда пришло письмо Самуила, все в Ландеке стало с ног на голову: шум поднялся такой, что он достиг и ушей Гретхен.

Гретхен уже и тогда пришла в горчайшее уныние, когда узнала, что граф фон Эбербах снова женился. Ей показалось, будто ее дорогая Христиана умирает второй раз.

Но эта горечь и скорбь еще усилилась при известии, что новая графиня фон Эбербах приедет и поселится в замке, стены которого так полны воспоминаний о Христиане.

Этот приезд посторонней в дом, построенный для Христианы, где она когда-то жила и где теперь обитает ее память, произвел на Гретхен впечатление святотатства, кощунственного надругательства.

Для нее этот замок был чем-то вроде дорогой могилы; ей казалось, что это святое место, где царствует смерть. Вторжение жизни, обычного порядка вещей, низменных, обыденных интересов, а может быть, и празднеств — все это напоминало ей осквернение гробницы.

Она не хотела видеть этого. Ей претило быть свидетельницей такой пошлости. А тут как раз настала пора, когда она имела обыкновение раз в год ездить в Париж. И она решила уехать в тот самый день, когда должна появиться новая графиня.

Впрочем, на сей раз ее путешествие было необходимым, как никогда. Несмотря на обещание, данное Фредерикой в прошлом году в Менильмонтане, Гретхен не получила от девушки ни одной весточки.

Почему Фредерика не писала ей? Может быть, эта чужая женщина, что появляется раз в год минут на пятнадцать и упорно отказывается назвать себя, внушает ей недоверие? Или девушка просто позабыла о ней? Или заболела?

Стало быть, Гретхен нужно поехать туда и выяснить, что происходит.

В тот день, когда Фредерика выехала из Страсбурга, Гретхен написала Гамбе, что через десять дней будет в Париже, распрощалась с козами, поручила их другой пастушке и, закинув за спину мешок со своими пожитками, в послеполуденный час прекрасным майским днем двинулась в путь. К вечеру ей надо было успеть в Гейдельберг.

До Неккарштейнаха она прошагала единым духом. Там она остановилась, чтобы перекусить и немного отдышаться.

Она села на каменную скамью около почтовой гостиницы.

Но едва лишь она вонзила зубы в ломоть хлеба с аппетитом, который пробуждается при ходьбе на вольном воздухе, топот коней, несущихся во весь опор, заставил ее поднять голову.

В нескольких сотнях шагов она заметила облако пыли, сквозь которое тотчас смогла различить почтовую карету.

Безотчетный гнев шевельнулся в ее душе.

Этот экипаж ехал из Гейдельберга и направлялся в Эбербах.

«Уж не новая ли графиня пожаловала?» — подумалось ей.

И она уронила хлеб на землю. Есть больше не хотелось.

Пастушка вскочила на ноги, готовая убежать.

А карета меж тем остановилась у дверей гостиницы, и хозяин уже открывал дверцу.

Гретхен торопливо укладывала в мешок свой нехитрый скарб.

— Как называется это селение? — послышался вдруг женский голос из глубины кареты.

— Неккарштейнах, сударыня, — ответил хозяин гостиницы.

— Далеко ли отсюда до Эбербаха?

— Всего несколько миль.

«Так и есть! — сказала себе Гретхен. — Вот она и прикатила. Ну-ка поспешим! Пора убираться отсюда».

И она зашагала прочь.

— Не угодно ли дамам выйти из кареты? — осведомился хозяин гостиницы.

— Нет, спасибо, — отвечал другой голос.

Услыхав его, Гретхен, едва успевшая сделать несколько шагов, вдруг обернулась. Она подбежала к карете, заглянула внутрь и воскликнула:

— Фредерика!

Фредерика взглянула на женщину, заговорившую с ней, но сначала ее не узнала.

— А я-то! — всплеснула руками Гретхен. — Собралась в такую даль, чтобы отыскать вас, когда всеблагой Господь как раз послал вас ко мне!.. Да вы не узнаете меня? — прибавила она.

— О нет, теперь узнаю, — отвечала Фредерика. — Подождите, сударыня, я сейчас выйду к вам.

Гретхен распахнула дверцу; Фредерика и г-жа Трихтер выбрались из экипажа.

— Не сердитесь на меня, дорогая сударыня, — сказала Фредерика, сжимая руки Гретхен, — простите, что не сразу вас узнала. Но я настолько не ожидала вас здесь встретить, и потом — у меня в голове такая путаница!