Сожаление, которое внушил ей вид храма, где ее взгляд так часто встречался с глазами Лотарио, лишь на мгновение затуманило ее юное нежное личико, так что этого не заметил никто из многочисленных друзей и толпы знаменитостей, сбежавшихся посмотреть на церемонию бракосочетания прусского посла.

Ее только нашли немного слишком серьезной — но когда женщине и быть такой, если не в час замужества? — а Юлиуса бледноватым, однако было известно, что он едва поднялся с одра болезни, и для равнодушных наблюдателей его слабость и разбитость могли сойти за элегантную томность.

Для Юлиуса стоило труда продержаться до конца церемонии. Фредерика, считая, что он еще недостаточно окреп, хотела отложить свадьбу, но Юлиус заклинал ее не огорчать его новой отсрочкой. Именно состояние здоровья и вынуждало его, не уверенного в завтрашнем дне, опасаться любых задержек.

Самуил в этом отношении поддерживал Юлиуса, боясь, как бы внезапный приезд Лотарио не спутал ему все карты.

Граф фон Эбербах был счастлив. Чтобы его радость была полной, не хватало лишь присутствия Лотарио.

До последней минуты, когда пришла пора садиться в карету, он ждал его. Еще и тогда он продолжал верить, что племянник вот-вот появится.

Почему он не приехал? Как мог в столь решающих обстоятельствах не дать своему дяде такого естественного доказательства своей привязанности? Не может быть, чтобы им до сих пор владело настолько упорное раздражение. Видимо, он в пути. Его опоздание объясняется какой-нибудь неприятностью: карета поломалась или произошло еще что-либо, не зависящее от его воли. Но он приедет, приедет с минуты на минуту.

И Юлиус то и дело обращал взгляд на толпу, ожидая, что встретится глазами с Лотарио.

Однако религиозная церемония вслед за церемонией гражданской закончилась, а Лотарио так и не появился.

Они вернулись в особняк.

Юлиус все еще надеялся. Если предположить, что несчастный случай задержал прибытие Лотарио на час-другой, он мог опоздать еще больше, так как должен был переодеться, прежде чем отправиться в храм. Но сейчас он, без сомнения, уже в особняке, и Юлиус увидит его, едва лишь выйдет из экипажа.

Но и эта надежда его обманула. Взгляд Юлиуса затуманился было облаком печали, но при виде Фредерики, выходящей вместе с Самуилом из кареты, которая ехала впереди его собственной, он забыл о Лотарио и думал теперь об одной лишь Фредерике.

Несколько друзей также отправились из храма в посольский особняк, чтобы поздравить новобрачных. Гостиная вскоре наполнилась народом. Юлиус принимал поздравления и отвечал на них изъявлениями благодарности. Но для него при его слабости выздоравливающего вся эта толчея и шум были не по силам.

Внезапно Самуил, не спускавший глаз с новобрачного, заметил, что тот побледнел.

Он бросился к нему:

— Что с тобой?

— Ничего, — сказал Юлиус, чувствуя, что его шатает. — Слабость. Но это уже проходит.

— Пойдем-ка, — сказал Самуил.

И, повернувшись к присутствующим, он прибавил:

— Вы позволите, не правда ли? Госпожа графиня фон Эбербах побудет здесь, чтобы оказать вам почетный прием. А господину графу необходимо ненадолго остаться одному. Он сейчас же вернется.

— Сейчас же, — повторил Юлиус.

И, опершись на руку Самуила, он направился с ним в свой кабинет.

В ту минуту, когда они переступали порог, Самуил обернулся и устремил на Фредерику загадочный взгляд.

Была в этом взгляде странная, дикая смесь удрученного ожесточения и страсти. Можно было подумать, что он старается запечатлеть в своей памяти живые черты этой божественной красавицы, чтобы почерпнуть в том силы для исполнения какого-то ужасного замысла.

Бросив через плечо этот последний взгляд, он торопливо повлек Юлиуса за собой.

Тех, кто в эти мгновения обратили внимание на его лицо, потрясло его выражение. Перед ними были больной и врач, но бледнее из двоих был вовсе не больной.

Войдя к себе в кабинет, Юлиус рухнул в кресло.

— Ты этого хотел! — произнес Самуил с мрачным видом.

— Чего я хотел? — умирающим голосом спросил Юлиус.

— Я тебя предупреждал, что всякое волнение в твоем случае губительно. Я исполнил свой долг. Ты меня не послушался, тем хуже для тебя.

— В чем не послушался? — спросил Юлиус.

— Во всем! — выкрикнул Самуил. — Ты сделал Фредерику своей женой, чтобы иметь право завещать ей свое состояние. Речь шла о формальности, а ты так распалился. Что ж, умирай теперь! Ты этого хотел.

Произнося эти слова, он резким движением, как в лихорадке, схватил стакан и плеснул в него воды.

Потом он достал из кармана крошечную склянку, уронил из нее в стакан капли две или три и стал размешивать все это золоченой серебряной ложечкой.

— Посмотри на себя в зеркало, — сказал он Юлиусу. — Видишь, ты бледен как мертвец.

— Ты, что мне это говоришь, тоже не очень-то румян, — усмехнулся Юлиус, заметив страшную бледность Самуила. — Чем меня бранить, лучше бы вылечил. Дай-ка мне этот стакан, ты так его взбалтываешь, что можешь разбить.

Действительно, рука Самуила тряслась и ложечка с силой ударялась о стенки стакана.

— Еще не время, — сказал Самуил, — эта микстура должна настаиваться минуты четыре-пять.

И он поставил стакан на стол.

— Вылечить тебя, — продолжал он, помолчав, резким, придушенным голосом. — Это легко сказать. Ты мог бы сам вылечиться, это зависело от тебя, и я указывал тебе средство: умиротворение духа во имя исцеления плоти. Надо было меня послушать, и ты мог бы жить.

— Я никогда тебя таким не видел, — сказал Юлиус, удивленно разглядывая его.

Самуил потер себе лоб. По нему катились капли холодного пота. Он пожал плечами, словно говоря себе:

«Ну же! Да что я, ребенок?!»

Но он мог сколько угодно храбриться, ругать себя, презирать — обычное хладнокровие не возвращалось к нему.

Однако, сделав над собой огромное усилие, он, похоже, принял бесповоротное решение.

— Снадобье почти готово, — произнес он.

И взял со стола стакан.

Юлиус протянул руку:

— Ладно, давай, хотя мне уже лучше.

Но в то же мгновение, приподнимаясь с кресла, он заметил на полу письмо, которое сам же, садясь, смахнул со стола.

Глаза его заблестели.

— Что это за письмо? — оживился он.

Ему показалось, что на конверте почерк Лотарио.

Самуил поставил стакан обратно на стол, при всей своей наружной твердости радуясь этой непредвиденной задержке.

Юлиус поднял письмо.

Оно и в самом деле было от Лотарио.

— Оно, верно, пришло, когда мы были в храме, — сказал он. — Его принесли сюда, а меня в суматохе всей этой церемонии забыли известить.

Он с жадной торопливостью вскрыл письмо и погрузился в чтение. Но так же, как Лотарио в замке Эбербах, Юлиус, прочтя первые же строки, громко вскрикнул.

— Ну, что там еще? — спросил Самуил.

Юлиус не отвечал ни слова: отмахнулся и продолжал читать, пока не дошел до конца.

Кончив, он прижал руку к сердцу, колотившемуся так, что, казалось, не выдержит грудная клетка, и срывающимся голосом проговорил:

— Ах, мой бедный Самуил, боюсь, что твое сердечное снадобье мне куда нужнее, чем мы с тобой думали. Вот второй повод для волнения, и он стоит первого. Но на сей раз, — прибавил он с грустной усмешкой, — ты не станешь упрекать меня за то, что я нарочно распаляю себя.

— Да что такое пишет тебе Лотарио? — повторил Самуил.

— Читай, — промолвил Юлиус.

Самуил взял письмо.

— Одно лишь слово! — остановил его Юлиус. — Ты мне признался, и я благодарен тебе за это, что я болен смертельно, для меня нет надежды, я имею в виду — надежды прожить долгий срок. На мои настойчивые расспросы ты мне ответил, что я не выживу, мой недуг меня убьет, и мне не выкарабкаться. Самуил, ты и теперь уверен в этом?

— Не думаешь же ты, — жестко отвечал Самуил, — что твои сегодняшние безрассудства заставили меня изменить свое мнение?

— Хорошо, — вздохнул Юлиус. — Значит, по-твоему, я приговорен.