Консул оказался еще той сволочью — весь холм, на котором расположилась ставка, был заполнен гражданами Этрурии. И на повестке дня было только одно состязание — между первой и двенадцатой манипулами.

Оба легиона Этрурии выстроились ниже холма.

Первая манипула ушла на позиции первой — понятное дело. И народ на холме, и легионеры кричали ей приветствия. Вторыми под свист пошли мы.

Мои ребята разозлились. Это хорошо: в бою такое настроение не помеха.

Походной колонной мы вышли между холмами и остановились. В новом панцире и алом плаще я стал перед строем и толкнул речь:

— Солдаты первой центурии уже радовались победе. Мы — нет! Я видел, чему вы научились за эти дни. Верю — сегодня мы победим!

Новобранцы застучали пилумами по щитам. Шум на холме поутих.

Командую:

— В одну шеренгу становись!

Красиво, без суеты, походная колонна рассыпалась, перестроившись в одну шеренгу по центуриям.

— Центурии! На первый третий, расчитайсь!

Вокруг стало так тихо, что счет "первый", "второй", "третий" слышался очень хорошо, летя над холмами.

"Пусть задумаются, чем это мы занимаемся", — не без ехидства подумал я.

— В три шеренги становись!

Как на тренировке! Стали.

— Первая центурия — на пра-во! Вторая центурия — на ле-во! Шагом марш!

Стою, смотрю. Когда центурии разошлись шагов на пятьдесят, кричу:

— Стой!

Остановились и уже без команды развернулись фронтом к противнику. Это мы так договорились.

Я побежал к своей центурии и стал в строй.

Стоим уже минут пятнадцать. Наверное, в ставке до сих пор не поняли, что строиться привычным для них образом мы не собираемся. Проходит еще минут пять. Звучит буцина. Командую:

— Шагом марш!

Слышу команду Септимуса. Идем в атаку двумя центуриями в плотном строю. Первая манипула стоит спокойно на холме. Разве что вторая линия подтянулась шагов на двадцать. Интересно, о чем они сейчас думают?

Решаю, пора. Громко кричу:

-Клин!

Септимус, молодчага, дублирует. Перехожу на бег, выставив вперед щит. Чувствую удар тяжелого дротика. Останавливаюсь на мгновение, отбросив скутум. Изготавливаю пилум к броску. Мое место занимает первый справа.

До линии обороняющейся манипулы не больше десяти шагов. Вижу растерянность на лицах легионеров. Мечу пилум, кричу: "Барр-а-а-а!" — крик подхватывает вся центурия. Сшиблись. Прошили первую линию сразу. Перед второй изрядно щитов потеряли, но и сами дротиками выбили приличную брешь. Триарии ощетинились длинными хастами — поздно. Мы их забросали не хуже, чем получили сами в первом состязании. Холм наш!

Кричу: "Черепаха!" — перестраиваемся, по ходу поднимая щиты противника с земли. Сквозь щель между скутумами вижу, что у Септимуса все хорошо. Он тоже строит "черепаху". Стали. Замерли.

Я в полной мере насладился победой, видя, как тупят центурионы первой. Почти вечность для любого боя они строили солдат в линии спина к спине, готовя атаку на "черепах". Ну-ну! Побежали, наконец. Попрыгали, сверху проверив на прочность панцирь "черепахи". Смельчаки, получив удары пила по ногам, скатились на землю.

Хотел бы я посмотреть на бой со стороны!

Волна атакующих легионеров первой откатилась, по скутумам застучали затупленные наконечники дротиков.

Кричу:

— В атаку!

Снимаем "крышу", метаем в противника пила сами. У нас их еще много.

Противник отступает. Командую: "Вперед!" — идем в атаку.

Кто со скутумом, выстраиваются впереди. Вторая линия подбирает с земли пила, тут же отправляя их в полет навстречу противнику. Трубит буцинатор. Состязание окончено.

С холма спустился всадник.

— Центурионы двенадцатой к консулу, — Тит улыбнулся мне и, приветствуя, махнул рукой.

Подошел центурион первой, мужик лет сорока. Через всю правую щеку ветерана к подбородку тянулся рваный шрам. Сняв шлем, он спросил:

— Что это было?

— "Черепаха", — ответил я.

— Первый раз вижу такие маневры! Где научился?

— Приходи в гости, расскажу, — пришлось пригласить, а то консул ждать не любит.

— Гней Публий, старший центурион первой манипулы второго легиона. Я приду.

— Алексиус Спурина. Буду рад, — отвязавшись от любопытного Гнея, я скомандовал построение в походную колону. Подошел сияющий Септимус.

— Мы победили, командир.

— Да, Септимус. Нас вызывает консул. Держись молодцом, не робей.

Никогда не был участником триумфа. Внимание толпы мне понравилось. Откуда-то стало известно мое имя. Пока мы с Септимусом поднимались на холм, в ставку, толпа скандировала:

— Слава, Алексиусу!

Консул — само радушие. Вручил браслет "За победу". Позже я узнал, что такой награды удостаиваются командиры, выигравшие сражение. Септимус Помпа стал центурионом двенадцатой манипулы.

После торжественного вручения награды, ко мне подошел Спуриний. Короткое "Горжусь тобой" услышать было приятно. Он не дал мне вернуться к манипуле. Я верхом, а сенатор на носилках отправились в город. Один из рабов был отослан вперед, чтобы в доме готовились к празднику.

Вообще от запланированных на сегодня торжеств я уже маялся головной болью. Вечером консул созвал к себе полгорода отпраздновать, дословно, "великую победу всего лишь в состязании, которая, несомненно, принесет Этрурии много славных побед в войне". Такую речь он толкнул, вручая мне награду.

Я ехал шагом, держась сбоку от паланкина Спуриния. Всю дорогу старик пытался слить на меня эмоции, пережитые им во время состязания:

— Когда я увидел, что ты так бездарно построил манипулу, мне стало очень стыдно. Нет, совсем не от насмешек консула, трибунов и прочих завистников. Мне стало стыдно, что я так ошибся в тебе. Прости мой стыд, — при этом старик умудрился пустить слезу. — Но тогда я подумал и о том, что перестроение походной колоны в позицию для атаки выглядело просто потрясающе! А вот когда твои центурии ринулись в атаку, уже никто не смеялся. Ха! Они стали понимать твой замысел. Ты пробился на холм и Прастиний уже был готов дать отмашку буцинатору, но твои центурии снова перестроились и полностью скрылись за скутумами! Жаль, что ты не мог видеть того, что творилось на холме. Скачки на ипподроме не смогли бы сравниться с тем, что ты устроил. Кое-кто даже принимал ставки, что твоя глупая затея сведет на нет успешную атаку на холм. И я не верил глазам, когда видел тщетность попыток первой центурии разрушить это нагромождение из скутумов. Зато как было приятно моему сердцу поспешное решение о прекращении состязания, принятое консулом для того, чтобы спасти любимую манипулу от полного разгрома. И кем? Мальчишкой-пьяницей, женившемся на ведьме Спуринии!

Тут он, видно, понял, что сказал лишнее, и рассыпался в похвалах. Запомнить выражения вроде сравнения с Тином (этрусское божество, римский Юпитер, греческий Зевс) летящим с небес в окружении манны (этрусские злые демоны) на врага, было для меня уж слишком сложно. Я понял, что в искусстве оратора мне Сенатора не обойти никогда.

Дом Спуриния по меркам нашего времени находился в элитном районе. Аккурат у форума. Правда, с поместьем его и сравнивать не стоило: так себе, очень маленький домик с пятью комнатами и пристройкой — кухней. Там же, на кухне, ютились и рабы.

Зато обед выдался славным: никакого бобового супа. Стол ломился от мясных блюд: было все от ветчины до запеченных уток. Только жаль, аппетит у меня пропал. Едва увидел Спуринию, все мысли — только о ней. Знал бы Тит, как я ее хочу! Небось, до сих пор вруном и импотентом меня считает.

Трапезничая, Спуриний повторил почти слово в слово все, что я уже слышал по дороге в город. Спуриния совершенно искренне вздыхала и охала, прижимая ладошки то к груди, то к очаровательной головке.