— Аве, консул! — Мариус учтиво поклонился Спуринии и подал руку Септимусу.

— Аве, друг мой! — Септимус, вцепившись в предплечье Мариуса, подтянул легата к себе и обнял. Тот, морщась от боли, попытался выскользнуть из объятий, но не тут то было — Септимус, радуясь, что у Спуринии больше нет повода оставить его, не замечал, что причиняет Маркусу боль.

— Постой, не так сильно! Сеноны окружили лагерь.

— Неужели! Боги услышали меня! — проревел Септимус, отпуская друга. — Холодает. Сеноны мерзнут по ночам! Давай выпьем за победу, — Септимус потянул Мариуса к столу. Прихрамывая, Мастама, не имея сил противиться, пошел за консулом.

— Оставь его! Ты груб! — закричала Спуриния и выскочила из палатки.

Септимус, не понимая, чем вызвал гнев обожаемой Спуринии, ища поддержки у Мариуса, только руками развел.

— Никак не могу ей угодить, — пожаловался. — Вот только к тебе собиралась. Ты пришел, а она все равно ушла!

— Септимус! Да что с тобой? Сеноны вокруг, а ты брюзжишь, как обиженный супруг.

— Боги услышали меня, пусть атакуют, — Септимус глотнул вина прямо из кувшина. Бордовыми струйками вино стекло по подбородку, оставив мокрые пятна на пенуле (мужской плащ).

Поставив кувшин на столик, Септимус стянул через голову накидку и покосился на доспехи. "Проклятая женщина! Что она со мной делает? Я не хочу сражаться!"

— Первый манипул за ворота! Посмотрим, на что способны галлы. Командуй, друг мой, я скоро буду.

Солдаты первой манипулы, маршируя, вышли за ворота лагеря. Галлы, увидев движение в стане противника, подняли невероятный шум. Манипула, промаршировав шагов двадцать, остановилась перед рвом. Ворота в крепость закрылись. Мариус, окинув взглядом затаившихся на стенах велитов, поднялся на башню у ворот.

Отряд галлов человек в пятьсот с гиканьем и воем бросился в атаку. Солдаты легиона, стоящего перед воротами, прислушиваясь к воплям врагов, покрепче сжимали пила, готовясь к броску.

Первый ряд манипулы, метнув дротики в атакующих галлов, встал на колено и прикрылся щитами. После броска из второго ряда, центр галлов просел, а фланги предприняли попытку спуститься в ров, где и нашли быструю смерть. Велиты в одно мгновение забросали отважных галлов легкими пила.

Легионеры, не нарушая строя, атаковали оставшихся в живых галлов. Запела буцина, ворота открылись, и манипула за манипулой легион неспешно стал выходить из лагеря.

Со стороны войска сенонов стали слышны звуки карниксов. Теперь уже все галлы бежали к лагерю в атаку.

Первый легион Этрурии компактно выстроился справа от ворот и ожидал атаки галлов. Две манипулы второго стали слева. И галлы, увидев, что тусков там так мало, стали смещаться вправо, мешая друг другу.

Манипулы выдержали первый удар. Галлы завязли в плотном строю легионеров, мешая друг другу орудовать длинными мечами. А между тем выходящие из лагеря тусков манипулы вгрызались в плотную массу сенонов, прежде выкашивая изрядные бреши в толпе врагов дротиками.

Галльские вожди, видя, что плотный строй тусков их отважным воинам сломать не удалось, призвали соплеменников атаковать стены. Мало-помалу фронт галлов растягивался, сеноны под градом дротиков и стрел, летящих сверху, умирали во рву, но кое-где смогли развить успех и взойти на стены. Не встречая там сопротивления, они подавали знаки своим братьям по оружию, и все больше галлов устремлялись туда, где, как им казалось, ждет их добыча и слава.

В тот день около тридцати тысяч сенонов нашли свою смерть, попав в железные тиски между легионами Этрурии.

Десятки тысяч обессиленных мужчин, женщин и детей уже рабами шли в Арреций и дальше — на юг Этрурии. Рим остро нуждался в новых рабах.

Разбив основные силы сенонов, Септимус Помпа без особых усилий взял Фельсину и, оставив там небольшой гарнизон, отправил легионы грабить мелкие оппидумы и селения галлов. Сам он вернулся в Арреций и, проводя дни в пиршествах, принимал послов от своих легатов, извещавших о добыче, состоящей не только из галльского золота, но и прекрасного урожая этого года — пшеницы и ячменя.

За два месяца, прошедших после разгрома галлов, сенонская Галлия обезлюдела.

Ранним солнечным утром консул Этрурии Септимус Помпа по воле народа и указу сената именуемый нынче "Fides" (что-то вроде доблести и благочестия, дарованных Богами) вышел из дома, пребывая в абсолютном состоянии счастья.

То ли морозная ночь, то ли, может, свет славы привели Спуринию на его ложе. Больше телом не овладевала странная апатия, кровь, разгоняемая ударами сердца, снова бурлила, даря ощущения силы.

Земля вокруг дома и терракотовые плитки на дорожке намокали от разогретого Солнцем инея. Септимус потянулся, ловя струящееся от Божества тепло. Звон амуниции неприятно отразился в теле, Септимус открыл глаза и увидел солдат, поддерживающих на плечах окровавленного офицера. Бедняга еле переставлял ноги. Непонятная тревога обручем сковала грудь, Септимус побежал навстречу идущим к нему.

— Нумерий! Кто посмел? — в раненном офицере Септимус узнал Нумерия — трибуна в легионе Руфуса. — Что с Руфусом? Легион...

— Разбит, — ответил Нумерий. Его лицо в корках засохшей крови производило ужасное впечатление, но сам Нумерий не был даже ранен, он еле держался на ногах от усталости. А что до крови на его лице, скорее, это была кровь павших в бою товарищей, а не врагов. — В двадцати милях от Мутины мы выбрали место для лагеря. Вскоре, увидели конных галлов. Руфус скомандовал боевое построение, легион построился. Галлы ушли. Мы стояли до полудня. И как только запели наши буцины, сигналя отбой, тысячи всадников, сверкая на солнце, обрушились на нас. Легион не устоял. Мне показалась, что нас смели быстрее, чем клепсидра потеряла хотя бы каплю. Те, кто пережил удар этих грозных всадников, побежали. Я был в их числе. Мы наткнулись на воинов, чьи доспехи тоже сверкали на солнце, а длинные хасты и высокие щиты не оставили нам ни единого шанса пробиться. Я притворился мертвым. Эти грозные воины, пленив наших братьев, под звуки карниксов и барабанный бой ушли. А вечером пришли мародеры. Я, убив парочку, забрал их лошадь и скакал к тебе без отдыха.

— Алексиус! — закричал Септимус, разрывая на себе палу.

— Успокойся, брат, мертвые нам не смогут помочь! — Нумерий попытался остановить безумствующего друга, но, попав под взмах тяжелой руки консула, рухнул к его ногам.

— Мы снова собрались вместе спустя столько лет, — Септимус Помпа окинул взглядом друзей по контубернию. — Нас сплотила тогда не служба и не солдатская доля, а измена и, как мы все считали, смерть нашего командира от руки негодяя и карьериста.

— Все так, Септимус, но я не помню тебя столь красноречивым, — отозвался Мариус Мастама. — Не темни, говори по существу, зачем ты отозвал из Галлии легионы и призвал нас на совет? Что значит твой намек об Алексиусе? Он жив?

— Он жив. Это его воины разгромили легион Руфуса, — только Мамерк и Нумерий не улыбнулись, услышав утверждение Помпы.

Мариус Мастама поднялся с места и, опираясь о край стола, заговорил с нескрываемым раздражением:

— Боги видят, ты, видно, сошел с ума от вина, что пьешь каждый день! Даже если Алексиус и выжил, то как ему, всего лишь центуриону, удалось собрать и вооружить армию, с легкостью уничтожившую легион Этрурии?

Столь обидную речь Септимус выслушал спокойно. Снисходительная улыбка лишь скользнула по его губам и спряталась за маской добродушия.

— Да, я славлю Бахуса и пью лучшие кампанские вина, но если бы я выжил из ума, то не победил бы италиков и кампанцев, и луканы не тряслись бы от страха, слыша мое имя. Вольски, сабины... А сеноны, навеки изгнанные из Галлии только вчера?! — голос Септимуса уже гремел, эхом отзываясь в стенах атриума. — Спроси у отца, почему он доверил эту тайну мне, выжившему из ума, но скрыл ее от тебя? — Септимус бросил на стол монетку и та, прокатившись по самому краю, упала, столкнувшись с рукой Мариуса. — Смотри! Смотри внимательно! Он чеканит свой портрет на золоте! — Мариус лишь мельком взглянул на монетку и опустился на стул. — Молчишь? Когда-то Этрурией правили цари, а наш Алексиус нынче у инсубров в царях! Богам ведомо, как он смог провернуть это дело. Ведь Мариус Кезон не врал нам, когда говорил, что расправился с Алексиусом.