Однажды жена задержалась до неприличия. Игорек открывает дверь, видит Дашу слегка навеселе. Не успел рта раскрыть, как она с идиотским смехом выкладывает: "Игореша, минет ведь не измена?"

Ублажив, красавицы (уже красавицы!) стали одежду подавать. Таких тканей я и в Этрурии не видел. Красная рубаха и зеленые штаны из мягкого шелка. Куртка из синей бархатистой ткани. К торквесу добавились массивные браслеты и обруч на голову. Наверное, корона бреннов Мельпума.

Надеть ее они мне не дали. Рыженькая молча руки отвела и указала на деревянный стул. Присел, сам думаю: " Чего молча все происходит?". Только спросить собрался, та же рыженькая ладошкой мне рот прикрыла. Обули меня. Сапоги не из кожи, а из той же ткани, что и куртка.

Подняли девчонки меня под локотки и вывели из комнаты.

У дверей Рогх и Бренноген караулят. Увидев меня таким разодетым, рты раскрыли от удивления. Подмигнул я дружинникам, а девицы остановиться не дают, ведут вниз по ступенькам массивной лестницы.

Спустились в трапезную, чуть больше, чем у Алаша в оппидуме. Столы накрыты, трапезная полупуста. У стен на лавках сидят знакомые старики и важный местный народ с женами и детьми. Едва я появился, как все поднялись на ноги.

Девицы подводят меня к самому настоящему трону, стоящему на возвышении, в метрах двух от стола. У трона в карауле стоят два молодца с огромными топорами. Не из бойев, местные.

Тот старик, что вчера молоком меня одурманил, забрал у рыженькой золотой обруч и водрузил мне на голову.

Я и глазом моргнуть не успел, как старый черт достал кривой нож и полоснул им по горлу девчонки. Насилу удержал себя от расправы. Так расстроился, что с трудом сдерживаю подступившие слезы.

А народ в трапезной зашевелился. Подходят по очереди к трону, представляются. Старцы оказались местными друидами, по совместительству учителями и судьями. Совет, в общем, у них.

Степенные дядьки — местное купечество и главы ремесленных цехов. Киваю им, а сам глаз от рыженькой у своих ног отвести не могу. Друид заметил, что я на грани, распорядился убрать труп.

Тело девчонки унесли к тому времени, когда все местные уже познакомились со своим бренном.

Инсубры расселись по местам у ближайшего к трону стола. Распахнулись двери в трапезную. Стали заходить мои дружинники, Сколан, Алаш и Артоген с ближниками. Сразу к столу не сели. Как и инсубры, подходят ко мне, называют имя и род, только потом идут, рассаживаются. Я киваю милостиво каждому.

Артоген не сделал так, как другие. Подходит ко мне и говорит: " Позволь, бренн инсубров, удостоиться чести разделить с тобой трапезу". Понимаю разницу. Я сенонам не бренн.

Важно надуваю щеки, склоняю голову. Немного перестарался, чуть корону не потерял. Артоген улыбнулся, но тут же напустив серьезность, отправился к столу. За ним потянулись и ближники. Проходя мимо меня, каждый из них лишь слегка кланяется.

Наконец, расселись все. Голова гудит. Обруч давит на виски. Чувствую во рту мерзкий кислый привкус.

Одна из девушек, что купала меня, уже переодетая в красное платье, подносит кубок с вином. Принимаю, делаю глоток. То для всех знак был. Трапезная ожила, погрузившись в обеденную какофонию звуков.

Допил вино. Наверное, испытываю голод, но как вспомню милое лицо рыженькой и ее бессмысленную смерть, так комок в горле чувствую. Совсем молодые парни поднесли к трону столик.

У служанок тоже слезы стоят в глазах. Они принимают у разносчиков блюда, ставят на столик. Потянулся к огромному гусю. Та, что с утра у постели дежурила, опередила. Ловко вырезала ножичком кусок, положила на серебряный поднос и поставила его мне на колени.

Успокаиваю себя: "Бренн я или не бренн? Наложу запрет на дикие жертвоприношения!" С аппетитом умял гуся, запил вином и снова грущу. "Запретишь тут. Небось, старикашки-друиды или сами под нож пойдут, протестуя, или меня по-тихому отравят".

Что хорошо, так это никто не требует к себе внимания. Пьют, едят, общаются, а я сижу и наблюдаю за ними. Отведал гусиной печени, нежной рыбы с черникой. Больше не могу ни пить, ни есть. Начинаю скучать.

Служанка зашла за высокую спинку трона и шепчет на ухо: "Бренн желает отдохнуть?" Киваю, соглашаясь.

Девушки поднимают меня, поддерживая за локти, слышу звон колокольчика. Шум в трапезной утих. Народ поднимается из-за столов, все оборачиваются ко мне. Смотрю на них в некотором замешательстве. Служанки слегка подталкивают меня к лестнице. Послушно иду.

Люди у столов склоняются в поклоне, провожая меня.

В спальне служанки отпустили мои руки и стали у дверей. Спрашиваю

— Как ее звали?

Заревели сразу же обе. Та, что в красном платье, сквозь всхлипы выдавливает из себя:

— Рагно-о-о-вита.

— Она знала?

Кивают в ответ обе. Знала, значит. А вела себя так непринужденно: ни страха, ни грусти я в ней не заметил. Что за народ! Обнимаю обеих, шепчу:

— С вами так никто не посмеет поступить. Не дам!

От автора

Этот роман альтернативно-исторический. Мало кто сведущ в событиях описываемой эпохи. Да и кого интересует история кельтских племен, когда племена Цизальпинской Галлии уже как два тысячелетия назад полностью ассимилировали с той нацией, которую мы сейчас называем римлянами? Все же полагаю, что будет нелишним поведать читателю о лигурах. К сто семьдесят шестому году до нашей эры лигуры овладели Бононией и Мутиной, то есть городами, принадлежащими в описываемое время бойям.

Покорив бойев и инсубров, римлянам так и не удалось справиться с западными лигурийскими племенами, жившими в генуэзских Апеннинах и приморских Альпах. Их покорение произошло гораздо позже. Поэтому, если боги действительно благосклонны к нашему герою, то без покорения лигуров о расцвете союза кельтских племен в Цизальпинской Галлии не может быть и речи.

Конечно же, Алексей об этом ничего не знал и действовал частью по наитию. И если решение лигурийского вопроса важно с точки зрения отдаленного будущего кельтских племен, то задача создания государства кельтов практически, если вспомнить их историю, неразрешима.

Вот что писали о кельтах древние историки. Для свободных кельтов, говорит Цицерон, считалось постыдным возделывать землю собственными руками. Земледелию они предпочитали пастушеский образ жизни и даже на плодородных равнинах реки По занимались преимущественно разведением свиней, мясом которых питались и вместе с которыми проводили дни и ночи в дубовых рощах.

Они не знали привязанности к родной пашне, которая свойственна италикам и германцам; напротив того, они любили селиться в городах и местечках, которые стали у них разрастаться и приобретать значение, как кажется, ранее, чем в Италии.

Их гражданское устройство было несовершенно; не только их национальное единство имело лишь слабую внутреннюю связь — что, впрочем, можно заметить у всех народов в начале их развития, — но даже в их отдельных общинах не было единодушия и твердо организованной системы управления, не было серьезного духа гражданственности и последовательных стремлений к какой-нибудь определенной цели.

Они подчинялись только военной организации, которая, благодаря узам дисциплины, освобождает от тяжелого труда владеть самим собой.

"Выдающиеся особенности кельтской расы, — говорит ее историк Тьерри, — заключаются в личной храбрости, которой она превосходит все народы, в открытом, стремительном, доступном для всякого впечатления темпераменте, в больших умственных способностях, но вместе с тем в чрезвычайной живости, в недостатке выдержки, в отвращении к дисциплине и порядку, в хвастливости и нескончаемых раздорах, порождаемых безграничным тщеславием".

Почти то же говорит в немногих словах Катон Старший: "Двум вещам кельты придают особую цену — уменью сражаться и уменью красно говорить". Такие свойства хороших солдат и вместе с тем плохих граждан служат объяснением для того исторического факта, что кельты потрясли немало государств, но сами не основали ни одного.