— Бренн, они хотят поговорить с тобой.

Я слушаю доклад Сервия и вижу, что ворота в город открываются, и оттуда выезжает кавалькада. Всадников я насчитал два десятка. Ворота за ними тут же закрылись.

Послов от самнитов к моему безмерному удивлению возглавлял совсем еще молодой человек, назвавшийся Понтием. Я слушаю его пространное приветствие и все гадаю, сколько же ему лет, если даже я нахожу его слишком юным, чтобы воспринимать всерьез.

— Мы слышали о тебе, бренн галлов, — я замечаю, что мужчина средних лет с курчавой бородкой и густой копной таких же непослушных волос, перевязанных лентой, что-то нашептывает на ухо мальчишке. — Ты, должно быть, не встретил нашего покровителя — царя Эпира?

— Я встретился с ним у стен Канн, Понтий, — отвечаю как бы между прочим и тут же перехватываю инициативу. — Кто твой советник? — не боясь нарушить этикет, указываю пальцем на курчавого.

То ли от вести, что я встречался с Пирром, то ли от моей бестактности, мальчишка побагровел, а курчавый предпочел представиться сам:

— Я Бритомарий, бренн. Нашел у самнитов еду и кров после того, как туски уничтожили мой род.

— Так ты сенон?

Он тут же кивнул в ответ.

"Не хватало еще мне сражаться с кельтами!"

Наверное, эта мысль как-то отразилась на моем лице, что придало юноше Понтию уверенности, и он заговорил снова:

— Бритомарий такой же галл, как и ты! Отомстить тускам за сенонов — твой долг крови!

— Это так. Но не всем. Тот, кто повинен в гибели рода Бритомария, уже мертв. Фельсина и Атрия управляются сейчас Хундиллой, что из бойев.

Бритомарию понравилось услышанное, глаза его заблестели. Мальчишка наморщил нос и по-детски засопел, оттопырив нижнюю губу.

— Туски едва не сожгли Беневент! — завизжал он.

— А самниты обычно, когда чувствуют себя в безопасности, грабят Кампанию и предают огню время от времени Капую, — парирую и тут же, не давая возможности молокососу сморозить еще какую-нибудь глупость, спрашиваю: — Как, по-твоему, Понтий, зачем мужчины воюют?

— Ради славы и добычи, что подносят обычно к алтарям Богов! — не задумываясь, отвечает.

Я же, услышав о богах, задумываюсь. Сам того не зная, уел меня малец. Ведь теперь, когда речь заходит о Богах, я становлюсь крайне осторожным и предусмотрительным: как бы ни сказать чего-нибудь, чем оскорблю их снова. Киваю мальцу, соглашаясь. И тут же выкручиваюсь:

— Думая о дарах для Богов, люди обычно не думают о тех, у кого эти дары берут. А славы никогда не бывает много. Поэтому, юный вождь, не требуй от людей слишком много: месть — это труд Богов, а люди обычно делают то, что им угодно. И если твой Беневент едва не сожгли туски, то, наверное, тогда им благоволили Боги.

— Ты говоришь, как жрец, — на этот раз Понтий ответил с уважением. — Не буду больше указывать тебе, что делать, — проявляет парень благоразумие, — но ты и твои воины сейчас на земле самнитов, и я хотел бы знать о твоих намерениях.

— Я веду дружину в Рим и был бы признателен тебе за хлеб и мясо, чтобы у моих воинов не было нужды взять их силой. А что до тусков, так пообещай мне свою дружбу и, пока туски ценят мою, не станут они угрозой самнитам.

— Мне нужно время. Пусть твои воины останутся тут, за стенами Беневента, а ты будь моим гостем, — ответил молодой вождь, и в этом случае я не нашел повода для отказа.

По моему сигналу тут же в карниксы протрубили привал. А я в сопровождении личной дружины, отправился погостить в Беневент.

Мальчик Понтий проявил радушие, закатив пир. Наверное, Мариусу не повезло взять в городе трофеи. На столах я увидел и золото, и серебро, прекрасные кубки и блюда. Рассматривая быка на блюде перед собой, я слушал Понтия, похваляющегося победами над Септимусом Помпой. Тот, строя Рим, время от времени ходил в походы на юг, защищая кампанцев, вторгался в земли самнитов, где иногда, если мальчик не врет, был бит. О том, что Септимус добился-таки смирения самнитов, по крайней мере, на равнине, я счел благоразумным умолчать.

Среди пирующих за столом добрая половина походила на сенонов. Они ловили мой взгляд и улыбались в ответ. Да и расселись они как можно ближе. Поэтому я не очень удивился просьбе Бритомария взять под свое покровительство его род. И удивился лишь тогда, когда вождь сенонов заговорил о десяти тысячах воинов, что находятся сейчас на службе у отца Понтия в Кавдии. Сеноны Бритомария, по-видимому, в настоящий момент были единственной военной силой, на которую мог рассчитывать Пирр от поддерживающих его самнитов. Я же мысленно восславил Богов, ибо воины Бретомария по большей мере воевали на лошадях, и не встреть я его в Беневенте, то вполне мог бы столкнуться на поле битвы позже. И тогда принесенная жертва у Канн оказалась бы напрасной: Пирр, потерявший фессалийскую конницу, мог бы воспользоваться услугами всадников-сенонов. В тайне от Понтия мы договорились, что Бритомарий с утра уедет из города, чтобы через неделю присоединиться ко мне у Капуи.

— Я буду ждать столько, сколько необходимо, — пообещал я Бритомарию, понимая, что его всадникам предстоит трудный для лошадей переход в горах Самния.

В полдень, на следующий день после пира, что закатил гостеприимный хозяин Беневента, меня разбудили крики и бряцание оружием. Спустя некоторое время, потребовавшееся, чтобы натянуть штаны, сапоги и рубаху, у входа в покои, выделенные мне для отдыха, обнаруживаю кельтов с обнаженными мечами в руках и Понтия с самнитами, настроенными весьма недружелюбно.

Мальчик едва только увидел меня, закричал:

— Предатель!

Чувствую, что если сейчас же не заговорю с ним, то его люди тут же бросятся в бой. Гася дрожь в коленях, улыбаюсь и громко, чтобы услышали все вокруг, отвечаю ему:

— Стал бы предатель спать так крепко, что проспал завтрак? — не давая возможности опомниться разгневанному юноше, жестом руки приглашаю его войти. — Обсудим это?

Понтий если и сомневался, то недолго. Он дал знак своим людям оставаться на месте и решительно двинулся ко мне, не обращая внимания на мечи Хоэля и Сколана.

Оставшись наедине с ним, решаю, что лучше дать ему возможность выговориться, молчу, понятное дело. И правильно делаю. Малыш тут же разразился проклятиями, поминая всех известных ему демонов, но их имена и то, как Понтий жестикулирует, воспринимаю спокойно. В прошлой жизни трехэтажные лингвистические конструкции в экспрессивном изложении вокруг меня звучали нередко. Только бы сдержать смех, ведь мальчик может и вправду обидеться.

— Не стоит так ругаться, друг мой. Объясни лучше, что так взволновало тебя?

Слава Богам смышленый юноша тут же высказался по сути:

— Ты подговорил Бритомария! — с жаром обвинил меня Понтий.

С невинным выражением, стараясь не переиграть, уточняю:

— К чему? Что такого сделал Бритомарий, если вину за его действия ты возлагаешь на меня? — пытаюсь выглядеть обиженным и возмущенным. Сработало! Малыш сдался, сомнения тут же отразились и на его безусом лице, и в поникших плечах.

— Прости, бренн. Я обещал царю Пирру Бритомария и его сенонов. Но утром я узнал, что после пира они сразу же покинули Беневент. Единственная мысль об этом происшествии связана с тобой. Ведь вы все время о чем-то говорили!

— Как мог ты обещать то, что тебе не только не принадлежит, но и не может никогда стать тем, чем ты мог бы распорядиться? — "Вот это загнул, закрутил... Стоит излагать попроще", — советует мне альтер эго. Тем не менее, сохраняя скорбное выражение царственного лица, продолжаю: — Я полагаю, что Бритомарий может и должен принимать собственные решения.

Понтий не возразил мне, да и не собирался. Похоже, малыш пришел в отчаяние от правды:

— Но я же обещал Пирру!

— Не расстраивайся, друг мой! — и тут меня настигло ошеломительное озарение: "Какая удача! Как замечательно провидение! Слава богам!", — Известны ли тебе планы великого Пирра?