Однажды он мне сказал: "Вы галлы воюете либо за свои жизни, либо за золото. Но ни то, ни другое еще никого не сделало известным среди всех народов. И через сто лет никто не вспомнит имен живших когда-то и пировавших на золоте".

С другой стороны, мне без труда удалось склонить его к действиям, которые я, в свою очередь, тщательно планировал. Пирр счел разумным подождать вестей из Этрурии, а чтобы ожидание не было праздным, он согласился укрепить греческие полисы так, как он это сделал в Таренте. Понтий по нашему плану согласился играть роль угрозы для несговорчивых греков. И надо заметить, что луканы всегда воспринимались греками, жившими на юге Италии, именно так.

Я согласился поддержать Пирра, когда тот отправится на Сицилию. С началом лета я пообещал ему отплыть из порта в Анции и высадиться на севере острова. Сам Пирр намеревался погрузить армию в Таренте и высадиться у Сиракуз.

Пирр попросил моего разрешения на усиление его армии сенонами Бритомария, и я с удовольствием согласился. Кормить сенонов до начала кампании в Сицилии было бы накладно, да и перевозка всадников на остров влетела бы мне в копеечку.

В вопросе женитьбы Пирр проявил настойчивость и упрямство. Он заявил, что если туски станут препятствовать его свадьбе, то он не станет дорожить миром с Этрурией.

Мне пришлось пообещать ему, что улажу этот вопрос.

Распрощавшись с Пирром, мы вернулись в гостеприимную Капую. Среди моих дружинников нашлись весьма предприимчивые люди. И мне удалось с их помощью нанять в Неаполе грузовое судно, а в Капуе я познакомился с корсиканскими капитанами, которые на двух триремах согласились конвоировать груз к Генуе.

Около пятисот килограмм золота тайно, малыми частями, я разместил с заказами в ювелирных мастерских Капуи. Торквесы и браслеты из этого золота позже станут наградой для дружины за эту военную кампанию. Остальные трофеи от Варена личная сотня Вуделя перевозила на себе в Неаполь около недели, а Хоэль с сотней щитоносцев охранял корабль.

Судно, на котором я рассчитывал доставить золото в Геную, полностью соответствовал этой цели. Небольшое одномачтовое грузоподъемностью до 30 тонн вряд ли обратит на себя внимание. Корсиканские триремы по договору должны принять на борт по сотне моих воинов и сопровождать грузовой корабль в некотором отдалении.

К началу мая эта миссия успешно завершилась. Я без происшествий приплыл в Геную, уставший невероятно от бытовых неудобств и качки. Но когда увидел, что мои планы заполучить свой флот уже осуществились, усталость как рукой сняло. Афросиб заслужил похвалу. Генуя за последний год прилично расстроилась. На причалах у верфи я насчитал тридцать две триремы и шесть квинквирем. Нечто огромное еще стояло на стапелях, и Афросиб гордо назвал это — гексерой.

Корабли уже имели капитанов из лигуров, а гребцов в любой момент можно набрать из иллирийцев, занятых на строительных работах. Я от удовольствия потирал руки, понимая, что эти корабли уже очень скоро станут моей козырной картой.

"Как тебе это удалось?" спросил я Афросиба, показывая рукой на корабли. Он рассказал, что торговые пути из Карфагена в Новый Карфаген теперь абсолютно безопасны для торговых судов, поскольку караваны идут под большим конвоем. В силу этого обстоятельства корсиканские пираты с удовольствием продали свои триремы на условиях сохранения за ними капитанских полномочий и жалования от бренна. Многие капитаны добились условий найма и для своих абордажных команд. "Если хочешь, бренн, то можешь испытать их в морском сражении прямо сейчас", — похвастался Афросиб.

Хотел бы я съездить в Мельпум, навестить семью, но срок военной кампании, установленный Пирром, неумолимо приближался. К тому же, если в этом мире присутствует бес, то ему удалось меня "попутать". Я решил на обратном пути заплыть в Остию и инкогнито проникнуть в Рим, чтобы освободить из заложников Мастамы-старшего Спуринию и сына. Конечно, если повезет, и они окажутся там. По крайней мере, я на это рассчитывал: стараниями Септимуса Помпы Рим стал второй столицей Этрурии. Нобилитет еще со времен его консульства уже имел там земли и дома.

Пять квинквирем и тридцать трирем, покинув порт в Генуе ранним утром, к вечеру бросили якоря в бухтах Корсики.

Я одолжил у торговца одежду попроще, пересел на его корабль и отплыл к Остии, оставив приказ флоту прибыть туда к утру через день.

— Я пойду в Рим сам. Никто не узнает меня. Я легко сойду за туска. Так мне проще будет найти Спуринию и сына. Они наверняка имеют свободу передвигаться по городу, и мы просто уедем оттуда, — говорю Вуделю, наотрез отказывающемуся отпускать меня в Рим одного.

Просыпаюсь от стона корабельной обшивки. Слышу крики швартовщиков и напрягаюсь от ощутимого удара судна о причал. Слава Богам, пославшим мне крепкий сон! Наконец, я смогу сойти на землю. Признаюсь себе, что не создан для мореплавания, и выхожу из каюты чуть больше собачей будки, пошатываясь.

Пока матросы сводили по шатким сходням пегую кобылу, набрасываю попону на Чудо и с сожалением смотрю на седло и стремена. Понимаю, что оседланный конь, да еще с непонятными приспособлениями для ног, может вызвать ненужное любопытство.

Даю последние наставления капитану — за время моего отсутствия он должен полностью загрузить корабль фуражом — прощаюсь.

Город производит приятное впечатление. Кипарисы и пинии дают тень, а свежий ветер с моря и солнце наполняют пространство вокруг удивительным ароматом. Повсюду вижу кипучую деятельность строителей: в Остии строятся целые кварталы, театр и храмы из камня. Уже сейчас видно, что по сравнению с этими строениями "новостройки" в северной Этрурии выглядят простыми и унылыми. Еще нигде в этом мире я не видел добротно построенных многоэтажных зданий.

Чтобы не искушать себя, смотрю прямо, погоняю Чудо. Пегая трусит сзади, всхрапывая, когда я слишком натягиваю повод. На старой дороге к Риму многолюдно. В основном, люди путешествуют пешком. Возы и арбы двигаются параллельно дороге. Ловя на себе удивленные взгляды путников, съезжаю с мостовой и некоторое время скачу, чтобы быстрее скрыться от любопытных взглядов.

По внутреннему ощущению на дорогу из Остии в Рим мне понадобилось около трех часов. Оставив лошадей на одном из постоялых дворов Авентина, пешком направляюсь на Капитолийский холм. Если у меня и были мысли, что зря я рискую, отправившись в столь опасное путешествие, то сейчас уже не жалею об этом: Мельпум теперь мне кажется неказистым и провинциальным. Обещаю себе, что если начну строить города в Галлии, то стану это делать с не меньшим, чем тут, размахом.

Слышу за спиной всадников, надвигаю на глаза капюшон, нарочито сутулюсь, поглядываю на дорогу. С десяток всадников рысят мимо. Глазам не верю, наверное, повезло: Мариус Мастама проехал мимо, и, конечно, ему нет никакого дело до одинокого плебея.

Спешу за кавалькадой, останавливаясь то и дело, чтобы поправить накидку. Всадники спешились, и Мариус направляется к особняку. Славлю Богов, потому, что вижу, как навстречу ему вышел папаша — Мастама-старший. Чтобы не спугнуть удачу, ухожу.

Возвращаюсь в квартал бедняков, перекусываю на постоялом дворе, размышляя о вариантах проникновения в дом сенатора. Ничего гениального в голову не приходит. Решаю действовать по обстоятельствам.

Около часа шныряю туда-сюда по улице, время от времени заглядывая в сад у дома Мастамы. Потихоньку подступает безнадега, не могу ничего придумать. Остается одно — зайти и спросить: "А не проживает ли тут гражданка Спуриния с сыном?" Посмеиваюсь над своими мыслями, вспоминая из прошлой жизни об "эффекте дивана". Это когда лежа на диване, мечтаешь о том, как куда-то поедешь, и как все замечательно будет. В итоге никто никуда так и не едет, но даже если и удавалось отправиться в соответствии с замыслами, то все происходило совсем не так, как думалось, лежа на диване.