Лилли прильнула своей хорошенькой головкой к отцовской груди. Она чувствовала запах его одеколона, свежесть льняной рубашки и тонкий аромат выкуренной им недавно превосходной сигары.

– Не беспокойся, отец, – мягко сказала она. – Я хорошая наездница, не хуже Финна О'Киффи. И теперь я не буду спускать глаз с Сил. Обещаю тебе, что пони больше никогда не понесет ее.

В коридоре ее ждала леди Хэлен. Ее красивое, тонко очерченное лицо было строго, когда она остановила выходившую из отцовского кабинета Лилли.

– Мне нужно с тобой поговорить, Лилли, – жестко сказала она.

– Да, мама.

Она не осмелилась произнести обычное фамильярное «мамми». Лилли поняла, что что-то было не так, и опасливо последовала за матерью в гостиную.

– Закрой дверь, Лилли, – сказала леди Хэлен. Она устало опустилась в стоявшее у ее письменного стола обитое парчой кресло с позолотой. И, нахмурившись, дала понять, что Лилли надлежало встать перед нею.

– Я не знаю, что произошло на самом деле, – строго начала она, – но догадываюсь. Я убеждена, что в падении Сил виновата, как и всегда, ты. Но говорить об этом твоему отцу бесполезно, потому что он никогда не поверит в то, что ты такая злая.

Потрясенная, Лилли уставилась на мать расширенными от ужаса глазами.

– О, мамми, я не злая! Как ты можешь говорить такое?

Заливаясь слезами, она бросилась к ногам матери.

– Это неправда, мамми, неправда, что я злая, – рыдала она, обхватив колени матери и подняв к ней жалобный взгляд. Гнев матери был для нее невыносим, она обожала ее почти так же, как отца. Лилли плотнее стиснула ее колени. – Пожалуйста, не говори так. Дело в том, что я просто не подумала.

– Ты всегда задумываешься над тем, что делаешь, слишком поздно, – холодно заметила леди Хэлен. – Это твой серьезный недостаток, и ты должна сделать все, чтобы от него избавиться.

– Но как мне изменить свой характер? – сквозь слезы спросила Лилли. – Я такая, какая есть, – глупая, легкомысленная девчонка!

– Никто не должен довольствоваться тем, что он имеет от природы, – немного смягчившись, возразила леди Хэлен. – Человек должен работать над собой, стремясь к совершенству.

– Да, мамми.

Лилли поникла головой, и леди Хэлен со вздохом посмотрела на свою юную дочь.

– Тебе почти тринадцать лет, Лилли, – продолжала она, помолчав. – Я полагаю, что пора послать тебя на год в английскую школу. Может быть, учителям удастся научить тебя дисциплине, мне это явно не под силу.

– Господи Иисусе, мамми, – вскочила на ноги Лилли. – Ты не можешь отправить меня в школу!

– Прошу тебя не пользоваться в разговоре со мной жаргоном конюхов, – ледяным голосом обрезала ее леди Хэлен. – Я сегодня же поговорю об этом с твоим отцом. А тем временем ты извинишься перед сестрой и будешь находиться постоянно у ее кровати и развлекать ее, чтобы она не скучала. Есть ты будешь в детской и всю неделю не будешь спускаться из своих комнат. Ясно?

– Да, мамми. Разумеется.

Лилли снисходительно приняла наказание. В конце концов, она его заслужила.

– Но в школу, мамми…

– Можешь идти, Лилли, – оборвала ее мать, обратившись к своим бумагам, лежавшим на письменном столе. – И помни, до будущей недели я не желаю видеть тебя внизу.

В мрачном унынии Лилли вышла из комнаты. Ее не огорчала перспектива оставаться с Сил и ей вовсе не хотелось идти в конюшню, чтобы встретиться с доведенным до белого каления Финном О'Киффи, но приводила в ужас эта затея с английской школой. Она решила как можно скорее поговорить с отцом, даже если это будет нарушением данного матери обещания не показываться внизу целую неделю.

Лилли подождала, пока пройдет достаточно времени после обеда. В те дни в их доме не было гостей, и она знала, что мать не выйдет из своего будуара, где вышивала очередной чехол для сорока стульев из обеденного гарнитура.

Лилли осторожно прокралась по ярко освещенному коридору мимо рядов дверей и спустилась вниз по лестнице. Прислуге было запрещено пускать ее на нижний этаж, и она с опаской оглянулась. Но она правильно выбрала время: прислуга доедала свой ужин, а дверь материнской комнаты была плотно закрыта.

Она бесшумно спустилась по последнему пролету лестницы, прошла через холл и по коридору в западное крыло дома, к библиотеке, где, как она знала, отец каждый вечер после обеда выкуривал сигару и выпивал стакан портвейна, читая «Айриш таймс». Она толкнула дверь. В камине пылал огонь, и над головой отца вилась струйка голубого дыма. Он сидел перед камином в своем любимом кресле, в темном бархатном пиджаке, и читал газету, как она и ожидала. Он сидел спиной к ней и не слышал, как она вошла.

Она подкралась к нему сзади и закрыла ему глаза руками.

– Догадайся, кто это? – прошептала она.

Удивленный, он обернулся.

– Доченька, тебе здесь быть не полагается. Мать же тебе сказала…

– Знаю, па, знаю. Но я так расстроена… и не оттого, что меня наказали. Это по заслугам, я понимаю. Но английская школа… О, па, дорогой па, пожалуйста, не отсылай меня никуда из Арднаварнхи. Я этого не вынесу. Что я буду целыми днями делать в этой школе? Одна? В Англии? Я буду там такой несчастной… И мне будет так не хватать тебя!..

Лорд Молино с нежностью посмотрел на дочь, и она ответила ему тревожным взглядом.

– Кроме того, – добавила Лилли, снова метнув в него стрелу из-под ресниц, – мне будет там так скучно, что я, вероятно, стану еще непослушнее.

Легко побежденный, отец рассмеялся.

– Завтра я поговорю с твоей матерью, – пообещал он. – Ну а теперь марш в постель, пока она тебя не хватилась.

– Спокойной ночи, дорогой па. Мне искренне жаль, что так случилось с Сил.

Она обвила отца руками, пылко поцеловала, а затем преувеличенно осторожно, на цыпочках, пошла к двери.

Уильям ехал мелкой рысью рядом с Финном. Он думал о своем новом телескопе и об орбитах звезд. Уильям не был атлетом, и хотя его бледное лицо было привлекательным, как у всех Молино, красавцем его назвать было нельзя. Он был высок и худощав, как Финн, но на этом сходство и заканчивалось. У Финна были широкие плечи, впалый живот и узкие бедра. В нем чувствовалась живая мужская сила, и он всегда гордо держал голову. «Чересчур гордо для крестьянина», – ворчал кое-кто, завидуя его продвижению в Арднаварнхе. И он был очень красив с его худым лицом, четко очерченными скулами, мужественными чертами и большим чувственным ртом. Его серые с поволокой глаза и темные ресницы кружили головы девушкам со всей округи, хотя было ему всего пятнадцать лет.

Уильям производил совсем иное впечатление. Волосы его были взлохмачены, по очкам стекали капли дождя, лицо было чистым и гладким, как у ребенка. Верховой костюм был надет на нем как попало: одни пуговицы застегнуты не в те петли, другие вообще не застегнуты.

Он болтался в седле, ссутулившись и нагнув вперед голову. Финн поглядывал на него, глубоко вздыхая. Как он ни старался, но сделать из лорда Уильяма Молино хорошего наездника ему не удалось. Правда, теперь Уильям мог держаться в седле, не опасаясь сломать себе шею.

Его мысли снова обратились к Лилли, и из груди его вырвался громкий стон. Он убьет ее в один прекрасный день, поклялся себе Финн.

Уильям ничего этого не заметил. Он был погружен в свои мысли. Этот мечтательный юноша увлекался английской поэзией и пылал настоящей страстью к астрономии. Кроме того, он любил наблюдать за птицами и часами проводил время у реки, лежа на животе с биноклем в руках. Он писал трактаты о птицах, о звездах и планетах и строчил поэмы, хотя никогда и никому их не показывал. В особенности Лилли, зная, что она его будет дразнить.

Уильям сидел на лошади, не видя ничего сквозь затуманившиеся от сырости стекла очков.

– Сидите правильно, сэр, – наставлял его Финн. – Распрямите спину, лорд Уильям, и правьте лошадью. А то ваш отец будет снова ругать меня за то, что я плохо вас учу.