А та не сомкнула глаз всю ночь. Единственное, что знали о ней Шериданы, было ее имя да то, что она направлялась к родственнице в Новую Англию. Она могла придумать любую историю, и они поверили бы ей. Лилли до утра изобретала версию своего прошлого, выслушав которую Шериданы не прогнали бы ее из своего такого покойного маленького рая.

Когда наутро миссис Шеридан вошла в ее комнату с завтраком на подносе, Лилли смиренно проговорила:

– Я не могу заплатить вам за всю вашу доброту и должна объяснить почему.

Миссис Шеридан села, как обычно, на край кровати, готовая услышать объяснение своей гостьи.

– Видите ли, миссис Шеридан, я рано вышла замуж. Мне было всего семнадцать. Он был солдатом королевской армии, ненамного старше меня, красивым, добрым и нежным.

Она поколебалась, всем своим видом показывая, что ей было больно даже говорить о нем, и печально продолжала:

– Мы очень любили друг друга, но мой отец имел высокий титул, был богат, владел крупными имениями и большими домами, а у моего молодого капитана за душой не было ни гроша. Отец заявил, что не даст разрешения на такой неравный брак. Но, миссис Шеридан, для любви нет преград. Теперь я знаю, что поступила неправильно, я уехала из дому и вышла замуж. Теперь я знаю, что поступила неправильно, но мы были так счастливы… И когда однажды я поняла… когда я поняла, что у меня будет ребенок, я решила, что моя семья обрадуется этому так же, как и мы, и снова примет нас в свое лоно. Но когда месяцем позже мой молодой муж погиб, став жертвой несчастного случая, они даже не пришли на его похороны.

Она жалостно взглянула на Элис Шеридан.

– Они наотрез отказались от меня и от моего ребенка. После мужа у меня ничего не осталось, всего лишь небольшая сумма денег да вот эти два чемодана с одеждой. И нет у меня в Новой Англии никакой родственницы. Это все моя выдумка. Вот почему я и плыла одна, без компаньонки, на этом дряхлом грузовом пароходе. Я направлялась в Америку, как и прочие ирландские эмигранты, надеясь найти лучшую жизнь в новом мире.

Лилли подняла голову.

– Если бы не ребенок, муж вышел бы в отставку. Но продолжение службы обеспечивало большее жалованье, он собирался ехать за границу. В этой поездке его и убили. И, как видите, все из-за ребенка. Из-за него погиб мой муж. Я не хочу этого ребенка, которого ношу, – с горячностью воскликнула она. – Скорее умру, чем хоть раз взгляну на него!

И хотя все, что она рассказала, было ложью, о ребенке она говорила искренне. Она не желала видеть ребенка, чей отец разрушил ее беспечную жизнь.

Потрясенная Элис покачала головой. Затем заговорила, пытаясь успокоить Лилли:

– Помните одно, дорогая, рождение каждого ребенка – это чудо, и вместе с ним рождается любовь к нему.

Она обняла Лилли, тут же опустившую голову ей на плечо. В первый раз с того дня, как ее отправили из дому, она ощутила тепло прикосновения человека, искреннее расположение к себе, и с облегчением разрыдалась. Если уж ей не было суждено умереть, то пусть ребенок найдет себе счастливый дом у Шериданов. И она наконец-то станет свободной от Роберта Хатауэя.

Но внезапно сердце Лилли сжалось – она вспомнила о Финне и Дэниеле. И хотя она знала, что при кораблекрушении утонули только женщины и дети, что уцелевшие благополучно отправились в Бостон, воображение рисовало ей Финна, погружающегося в пучину океана с широко раскрытыми мертвыми зелеными глазами. Но она знала, что Финн плавал, как тюлень. И был полон сил. Они с Дэниелом постоянно уходили в бухту в любую погоду, чтобы поймать рыбы на ужин, и лодка опрокидывалась так часто, что он даже не помнил, сколько раз ему приходилось выплывать. Он просто не мог погибнуть, ее друг, ее красивый, отчаянный Финн.

Я устала, и поскольку всем персонажам моего повествования предстояло начать новую жизнь в новом мире, я подумала, что на этом нужно прервать рассказ о Лилли. У меня уже много лет не было молодых собеседников и энергия этих молодых людей меня поражала. Они разговаривали ночи напролет, урывая для сна час или два, носились верхом на лошади по окрестностям, совсем как Финн с Лилли. Правда, Эдди плохо держался в седле.

Мне казалось, что Шэннон и Эдди полюбили друг друга. Но как могла прийти мне в голову такая мысль, спрашиваю я вас? Наверное, это было плодом моего воображения.

Спала я плохо и утром, встав с постели, почувствовала слабость и головокружение.

Я позвонила в колокольчик, лежавший у кровати, и через несколько минут услышала торопливые шаги Бриджид. Ее веллингтоновские башмаки с характерным звуком шлепали по полу, и я всегда знала, что шла она, а не кто-то другой.

– Вы слишком увлекаетесь, – сказала, глядя на меня, Бриджид, и я смиренно опустилась на подушку, почувствовав себя маленьким ребенком. – Слишком много вечерних разговоров, и слишком поздно ложитесь спать. Когда вы, наконец, поймете, что вы старая женщина и не следует забывать о своем возрасте?

Несколько лет назад я нащупала в груди опухоль, и доктор сказал, что ее придется удалить. Я пришла домой, разделась и долго смотрела в зеркало на эти два круглых полушария – гордость всякой женщины, символ женственности, потенциальный источник питания для детей. Но сейчас, глядя на себя в зеркало, я почувствовала жалость к самой себе.

Я побежала на кухню к Бриджид. По моему лицу она поняла, что подтвердилось самое худшее, и мы в слезах обняли друг друга. «Вы должны быть сильной, Моди», – сказала она мне, назвав меня просто по имени Моди, что бывало редко. Мы никогда не допускали открытых проявлений симпатии друг к другу. Я сказала ей о том, что опухоль предстоит вырезать.

– У вас сильное сердце, мадам. Все обойдется, – твердо сказала она. И добавила: – А другого выхода нет?

– Облучение и химиотерапия, – отвечала я. – Но тогда у меня выпадут волосы и не будет сил ездить верхом на лошади.

Бриджид подумала.

– Нет, только не нож, – все, что она сказала.

И я выбрала химию. Когда мне сказали, что я пошла на поправку, я отправилась прямо в Дублин и купила себе кучу шелкового белья, весьма удивив продавщиц в магазине «Браун Томас».

Но вернемся к тому дождливому утру. Бриджид запретила мне вставать с постели, и я проспала весь день, но не отказалась от вечерней встречи со своими слушателями. Я надела пеньюар из розового атласа – он очень шел к моим ярко-рыжим волосам – и накинула на плечи старый палантин из горностая. Смелый мазок розовой губной помады, несколько капель духов– и я готова. Когда мои молодые слушатели вошли ко мне в комнату, я выглядела так, словно отправлялась в ночной клуб.

По моему распоряжению, они пообедали вдвоем, при свете свечей. Эта интимная обстановка должна была разжечь искру любви между молодыми людьми, во всяком случае, я надеялась на это. Их смутило то, что я была в постели, и я заметила, что, подходя ко мне, они держались за руки. «Ага!» – подумала я, но ничего не сказала. Поддразнивание не приносит ничего хорошего новому роману. Ведь все это так серьезно…

Я оттолкнула в сторону далматинов, освобождая молодым людям место в ногах моей широкой кровати с пологом на четырех столбиках. Шэннон уселась, подобрав под себя ноги, с тревогой посматривая на меня, и это меня очень тронуло. С каждым днем она нравилась мне все больше и больше.

Эдди пододвинул старое глубокое кресло и удобно расположился в нем. Он двигался как актер, естественно, непринужденно и грациозно. Он был не лишен чувства юмора, что очень мне нравилось.

– Вы очаровательны в этом наряде, Моди, – с широкой улыбкой заметил Эдди, и я с гордостью погладила свой горностай. Он всегда казался мне простым кроликом, хотя стоил целое состояние. Так бывает всегда, когда мы привыкаем носить меха.

– Благодарю вас, – ответила я Эдди; мамми всегда учила меня благодарить за комплимент, а не отделываться фразой вроде: «О, это старье…»

– Сегодня, дорогие мои, наши герои начинают новую жизнь, мы проследим за каждым из них. Начнем с Дэниела и Финна, прибывших в Бостон.