– Что скажете, Лилли? – спросил он.

Голос его был холодным и безразличным, как если бы он вызвал служанку, чтобы сделать ей замечание.

– Мне очень жаль, дорогой па, – прошептала она, опустив голову.

Ее грязные коричневые башмаки выглядывали из-под подола слишком короткого хлопчатобумажного платья, и она страшно жалела, что не надела другие.

– Вам жаль? И вы полагаете, что этого достаточно? Чувство сожаления освобождает вас от ответственности перед семьей? Перед своей фамилией? Перед вашим положением в обществе? Смывает наш позор?

– О, нет, па, я не предала вас… это было…

Она была не в силах собраться с мыслями и, умолкнув снова, опустила голову.

– Это было – что? – спросил он. – Кто вы, Лилли? Невежественная крестьянка? Ба! Даже у крестьянских женщин существуют нравственные правила.

Он прошел по комнате, сдерживая свой гнев. Он еще крепче сплел пальцы заложенных за спину рук, и она в ужасе думала, не собирался ли он ее ударить.

– Ваша мать видит единственный выход, – заговорил он снова. – Вы назовете мне имя этого мерзавца, и, хотя я должен буду унизиться до признания того, что моя дочь не лучше любой уличной шлюхи, я буду говорить с его отцом. Я намерен заставить его немедленно жениться на вас. Вам ясно, Лилли?

Она молча рассматривала носки своих башмаков, и он гневно сказал:

– По-видимому, не хватает лишь одного. Ваша мать сказала мне, что вы отказались назвать ей его имя. Но мне вы его назовете и выйдете замуж в течение недели, ясно?

Лилли по-прежнему не отрывала глаз от башмаков, не говоря ни слова. Она поклялась себе, что никогда не выйдет замуж за Роберта, никогда. Она ненавидела его. Он был зверем.

Отец с некоторой угрозой в голосе продолжал:

– Лилли, я даю вам одну минуту на то, чтобы вы назвали мне его имя. Если вы этого не сделаете, то соберете ваши вещи и немедленно покинете этот дом.

Лилли безнадежно искала хоть какой-то путь к спасению. Может быть, ей следует просто солгать, назвать имя кого-нибудь другого из сотни молодых людей, которые еще несколько недель назад так хотели на ней жениться? Но это ничего не давало, и она это понимала. Отец отправился бы к родителям названного ею человека, и они презрительно назвали бы ее лгуньей и потаскушкой, какой ее считали и в собственной семье. Нет. Должен быть какой-то другой выход, должен быть кто-то, по положению в обществе настолько ниже ее отца, чтобы ему и в голову не пришло выдать ее за него замуж. И вдруг ее озарило:

– Это был Финн О'Киффи.

Сил, подслушивающая весь этот разговор за дверью библиотеки, едва удержалась, чтобы подавить чуть не вырвавшийся крик.

– Как вы сказали? Кто это был, Лилли?

– Это был Финн. Финн О'Киффи. Грум.

– Боже мой! – Молино проревел так громко, что его было слышно даже на конюшне, и Сил в ужасе отскочила от двери. – Я убью его, – кричал отец, – убью этого грязного ублюдка…

Сил не стала ожидать продолжения. Она со всех ног бросилась по коридору, через обитую зеленым сукном дверь, через буфетную и кухню, выбежала черным ходом на улицу и устремилась на конюшню.

Из-за дождя на конном дворе было тихо, и лишь какой-то младший конюх занимался своим делом в конюшне. Сил вскочила на своего пони без седла и рванулась с места по булыжному двору, через арку, на дорогу к дому О'Киффи.

Дверь ей открыл Дэниел. Он удивленно смотрел на девочку. Ее мокрые рыжие локоны прилипли к щекам, глаза были полны ужаса, а лицо было пепельно-серым.

– Что случилось, Сил? – вскричал он. – Какое-то несчастье в Большом Доме?

Сил покачала головой. И принялась плакать.

– О, нет, нет. Лилли… – кричала она сквозь слезы. – У нее будет ребенок, и она сказала па, что это ребенок Финна, и теперь отец идет сюда, чтобы его убить. Ты должен бежать, Финн. Па хочет тебя убить. Он пошел за ружьем. Ты должен бежать прямо сейчас.

Страшная боль как кинжалом пронзила сердце Финна, оставив в нем незаживающую рану. Его восхитительная, красивая, безупречная Лилли предала его. Она солгала, обманула, связалась с одним из своих изысканных друзей, и теперь ему придется умереть из-за нее.

– Это неправда! – выкрикнул Финн, отталкивая брата и вцепившись в Сил, готовый убить ее за то, что она сказала. На самом деле ему хотелось убить Лилли. Хотелось задушить ее своими собственными руками. – Если бы это было так, – сказал он, отпуская Сил, – я с радостью принял бы наказание. Но это неправда, брат. Ребенок у Лилли будет не мой.

– О, Финн, пожалуйста, скорее уходи! – твердила Сил. – Па может оказаться здесь в любую минуту.

– Как могла Лилли так поступить со мной? – кричал Финн.

– Я не знаю, – беспомощно отвечала Сил. – Только поскорее беги отсюда!

– Спаси нас Бог! – воскликнул потрясенный Дэниел. – Девочка права. Мы должны бежать отсюда, Финн. Бежать за океан, ведь его светлость не откажется от мысли тебя разыскать.

Собрав кое-какие пожитки, они вышли из дома.

– Скажите своему отцу, что мы уехали, – сказал Дэниел Сил, и они с братом направились к лесу.

Лорд Молино не нашел Финна, но далеко за пределами поместья было известно, что он искал его с ружьем. Все знали, лорд Молино хотел убить своего конюха, и знали почему. Слух об этом распространился со скоростью света, и все в округе судачили о том, что Лилли Молино назвала Финна О'Киффи отцом своего будущего ребенка. Но никто в это не верил.

– Финн О'Киффи преклонялся перед этой девушкой, – говорили люди, протестуя против явной клеветы. – Он убил бы всякого, кто посмел бы к ней прикоснуться. Но при всем том Финн знал свое место. Никогда, никогда он не посягнул бы на дочь его светлости, как бы ее ни любил.

Лилли гневно осуждали в кабачках, где теперь постоянно болтался Пэдди О'Киффи. Он топил свое горе в виски. Однажды он исчез, а через несколько месяцев его тело было найдено на обочине Вестпойнтской дороги, за много миль от Арднаварнхи.

Лилли не поверила, когда отец отчужденным, ледяным голосом объявил ей, что она должна покинуть свой дом, чтобы никогда сюда не возвращаться.

– Вы поедете к тете Мэллос, в Корк-сити, – сказал он, стоя у окна спиной к дочери, не желая больше видеть ее прекрасного лживого лица. – Вас посадят на первый пароход, отплывающий в Бостон, а оттуда вы поедете к дальней родственнице, кузине, что живет в Новой Англии. Ваши вещи уже упаковывают. Вы возьмете все, что влезет в два чемодана, и пятьдесят фунтов денег. Ваша родственница приглядит за вами до родов. – Лорд Молино запнулся на последнем слове, затем помолчал и, взяв себя в руки, закончил: – После чего вам придется самой прокладывать себе дорогу в жизнь. Ясно одно, Лилли, – он повернулся и в последний раз посмотрел на нее, – в Арднаварнху вы никогда не вернетесь.

Лилли все еще не верила в это, даже когда увидела два наскоро собранных чемодана, ожидавшие ее в вестибюле. И даже когда мать с сестрой, рыдая, бросились в ноги к отцу, тщетно умоляя его отменить свое решение. Не верила, хотя все шторы на окнах уже были опущены, а зеркала завешены черным крепом, как в доме, погрузившемся в траур. Она не поверила печали и ужасу, исказившим лицо ее матери, ни умоляющим возгласам Сил, когда отец силой увел мать и запер в ее комнате, чтобы она не видела отъезда дочери.

Сам лорд Молино заперся в библиотеке. Наливая дрожавшей рукой виски, он слышал, как проскрипел гравий под колесами экипажа, навсегда увозившего от него любимую дочь, дитя его мечтаний, разбившую ему сердце. Он положил голову на руки и разрыдался, впервые за всю свою жизнь.

Уильям был в школе, и только Сил видела, как уезжала Лилли. Она вылезла из окна своей спальни и спряталась под деревом перед домом. Она, как безумная, помчалась вслед за каретой с громким криком: «Лилли!», умоляя кучера остановиться. Тот оглянулся, увидел ее, но остановиться не посмел, а лишь подхлестнул кнутом лошадей, и карета покатилась быстрее.