Сил всю дорогу проплакала в поезде, увозившем ее из Лондона, плакала и на пароме, доставившем ее в Шербур. Но, проезжая по прекрасному весеннему городу, она перестала плакать и с интересом наблюдала новую для нее жизнь. Небо было голубым, каштаны стояли в цвету, на улицах бурлила оживленная толпа, то там, то здесь звучала музыка.

Она осторожно осмотрела школу. Это было прекрасное белое здание на тихой улице близ парка Люксембург. От натертых полов в коридорах пахло воском, в дортуарах стояли вряд узкие белые кровати, и на каждой лежала кукла. Учителя ласково улыбались, и Сил облегченно вздохнула. Впервые в своей жизни она почувствовала себя хорошо вдали от Арднаварнхи.

Она съела за ужином суп с хлебом, намазанным маслом, выпила шоколад из широкой низкой чашки и уютно устроилась в отведенной ей узкой белой постели, радуясь компании остальных девушек. Перед тем как заснуть, она достала уже зачитанное письмо Лилли и снова пробежала по нему глазами. Она пообещала себе завтра же написать сестре об ужасных событиях, произошедших после ее отъезда. И о том, что теперь Арднаварнха стала совсем другой.

Когда Лилли приступила к работе, профессор Адамс находился в продолжительной поездке по Европе. Неряшливая с виду горничная, прислуживавшая за столом, рассказала ей, что господин Адамс был холостяком, погруженным в свои книги и рукописи и не замечавшим ничего вокруг себя.

Экономка, миссис Хулихен, каждое утро в одиннадцать часов наскоро надевала жакет и шляпу, отдавала несколько приказаний Лилли и Эмер и со словами, что идет к обедне, пропадала на несколько часов.

– Ни к какой обедне она не ходит, – говорила Лилли Эмер. – Она ходит в бар.

И Лилли могла убедиться в том, что это была правда, так как возвращалась домой миссис Хулихен поздним вечером, с красным лицом, злая, держа в руках сверток.

– Джин, – подхихикивая, шептала Эмер вслед ковылявшей в свою комнату экономке. По вечерам она часто уединялась с поварихой, и Лилли слышала звон стаканов и сдавленный смех, а потом повариха принималась громко петь песни.

В первый раз случилось так, что она сидела на кухне, прислушиваясь к тиканью часов на стене и следя за движением секундной стрелки. Когда тишина и одиночество стали совсем невыносимы, Лилли поднялась по лестнице в главный зал. Там она осмотрелась. Слева от нее была большая освещенная канделябрами столовая, а справа – библиотека господина Адамса. Роскошная широкая лестница вела в громадную гостиную на первом этаже, а за нею была комната для музыкальных занятий с великолепным большим «Стейнвеем», на котором хозяин дома, как говорила Эмер, часто до поздней ночи играл меланхоличные этюды Шопена.

Но больше всего Лилли понравилась библиотека. Высокие окна, увешанные гардинами из золотого дамаска, выходили в сад с одной стороны, а с другой – на Маунт-Вернон-стрит. Вдоль стен поднимались полки с книгами в кожаных переплетах, а в запертых книжных шкафах хранились драгоценные средневековые рукописи с раскрашенными миниатюрами.

Войдя в эту комнату, она вдохнула запах старой кожи, смешанный с ароматом дорогих сигар, и почувствовала себя снова дома, в кабинете па в Арднаварнхе. Она в восторге осматривала коллекции хозяина. Потом уселась в его зеленое кожаное кресло перед большим письменным столом, оглядывая пыльную комнату и воображая себя хозяйкой этого дома. Ей хотелось снова стать настоящей Лилли Молино и чтобы все эти окружавшие ее сокровища по праву принадлежали ей. Но тут же с тяжелым вздохом она вернулась с небес на землю, к неумолимой действительности.

Лилли знала, как надо управлять хорошим домом. Она всю жизнь была окружена прислугой, видела, как мать была требовательна к экономке, и слышала, как она договаривалась с кухаркой о меню на всю неделю. Она ходила вместе с нею в оранжереи и говорила садовникам, какие цветы принести в комнаты и какие фрукты поставить на стол. От ее зоркого глаза ничто не ускользало, Лилли решила, что сама наведет порядок в доме, и начала с библиотеки. Она сбросила свои грубые кожаные башмаки, чтобы не пачкать светлые ковры, с удовольствием чувствуя босыми ногами их мягкое тепло. Она тщательно очистила от пыли резные орнаменты и стеклянные ящички с антикварными безделушками, радостно улыбаясь их содержимому, представшему перед ее глазами в еще большем великолепии. Она взобралась на стул и вытрясла огромные гардины и с помощью стремянки из красного дерева очистила от пыли книги на полках. В тот вечер миссис Хулихен с поварихой за бутылкой джина обсуждали рвение новой кухонной помощницы к тяжелой работе и согласились на том, что жалко тратить деньги в отсутствие хозяина на двоих служанок на втором этаже, которые все равно ничего не делают, когда все с такой готовностью может делать Лилли.

– Мы сэкономим целых два жалованья, – решительно заявила миссис Хулихен» – в нашем кармане, дорогая моя, эти деньги вовсе не будут лишними.

На следующий же день обеим служанкам второго этажа было велено собрать свои вещи, и Лилли была назначена служанкой при столовой.

– Будешь получать на два доллара больше, – величественно объявила Лилли экономка, – и получишь хорошую рабочую одежду. Можешь считать, что тебе повезло, потому что таких молодых девушек на второй этаж обычно не назначают. И запомни, ты должна работать, как следует, а не так, как эти ленивые курицы.

– Да, миссис Хулихен, – откликнулась Лилли, почтительно опустив глаза, но про себя улыбалась, так как это означало, что теперь она может свободно ходить по дому; брать любые книги, любоваться картинами и даже играть на рояле. Весь дом был в ее распоряжении.

Но экономка никого не наняла взамен Лилли, и теперь они с Эмер должны были вдвоем выполнять всю работу. По-прежнему в синем хлопчатобумажном платье и в переднике Лилли подметала, стирала и убирала пыль, как на втором этаже, так и внизу, а миссис Хулихен прикарманивала жалованье обеих уволенных служанок.

Но Лилли понимала, что ей нигде в другом месте не получить места служанки при столовой. С каждым днем она все чаще говорила себе, что долго так продолжаться не может. Она не может быть служанкой, как-никак она была леди. В один прекрасный день она снова станет ею, снова будет носить шелковые платья и не ступит ногой на кухню. Она не знала, как сможет этого добиться, но была уверена, что так будет. А пока, стиснув зубы, она принялась за работу.

Как-то вечером она убирала в вестибюле, когда звякнул дверной колокольчик. Наскоро вытерев руки о передник, она бросилась к двери и в удивлении остановилась, уставившись на высокого бородатого мужчину, стоявшего перед нею на крыльце. Таксист выгружал на тротуар не слишком обильный багаж.

– Добрый вечер, – приветствовал ее мужчина, проходя мимо нее в вестибюль и устремляясь вверх по лестнице.

– Добрый вечер, господин Адамс, – ответила ему вдогонку Лилли, сообразив, кто это был. Она даже не была уверена в том, что он ее заметил, хорошо, если услышал, и поспешила к Эмер сказать, чтобы та предупредила миссис Хулихен и повариху. Потом Лилли взбежала вверх по черной лестнице и быстро надела форму служанки при столовой – в черное платье, наколку и передник.

Джон Портер Адамс не был светским человеком. Он ненавидел званые вечера и наводившие скуку обеды, на которых бостонские сводницы-вдовы усаживали его рядом с молодыми женщинами, чтобы он «положил на них глаз». Ему было уже сорок девять лет, но жениться он не собирался. Он понимал, что любая женщина внесет лишь беспорядок в его налаженную жизнь. Он жил в мире искусства, книг и путешествий и ни к чему не обязывавшего общения с добрыми друзьями. У него были превосходный винный погреб и полная возможность жить в свое удовольствие. Разговор с образованным человеком он предпочитал кокетливой болтовне женщин.

Портер Адамс был отпрыском старой, богатой бостонской семьи и унаследовал большую часть всего состояния, когда ему было всего двадцать три года. Он был недурен собой, высокий, чуть сутулый, с вандейковской бородкой, темными глазами и седыми волосами. Он был достаточно разборчив в одежде и всегда одет с иголочки.