Надо дождаться, когда стемнеет. И всю ночь напролет, пока не сядет аккумулятор, она будет попеременно сигналить и включать фары. До сумерек еще часа два-три. Кэрол перебралась на заднее сиденье, закрыла глаза и попыталась заснуть. Как ни странно, ей это удалось.

Проснулась Кэрол от холода. В кромешной тьме она открыла глаза, с минуту не могла понять, где находится. Она совершенно окоченела. При свете луны было видно, как изо рта у нее идет пар, хотя все окна в машине были плотно закрыты. Но это еще не все. Ветровое стекло затянуло снаружи тонким белым слоем, который Кэрол приняла за изморозь. Но это был самый настоящий снег. Она опустила стекло и увидела, как с мглистого ночного неба валят снежные хлопья – крупные, красивые… несущие смерть.

Она поспешно подняла стекло, перебралась на переднее сиденье, вся дрожа от холода, и посигналила. Гудок получился сдавленным и приглушенным из-за плотного тумана, окутавшего автомобиль. Кэрол включила фары, но их свет терялся в ослепительной снежной белизне.

Она включила печку и наконец-то испытала облегчение. В машине стало тепло. Выключила. И блаженство кончилось, в салоне вскоре вновь стало холодно. Проклятие! Она совершила ошибку, нельзя было спать. Надо было все время двигаться. Сейчас только восемь вечера. Пройдет еще целых тринадцать часов, прежде чем утреннее солнце прогреет воздух. И только когда эта мысль дошла до сознания Кэрол, действительность встала перед нею во всей своей неприглядной очевидности: вполне возможно, что до утра она не доживет.

Не зная, что ей еще сделать, она свернулась калачиком и стала молиться. Зажмурив глаза, Кэрол заклинала Бога спасти ее и все это время думала о детях.

Она вспомнила Девон в приемной детского зубного врача, где та сидела, охваченная страхом, в дурацком кресле, специально сделанном в форме зуба. По мнению персонала, это могло развлечь детишек, ожидавших вызова. Девон мужественно перенесла укол в десну, все ее тельце напряглось, но она не плакала. Кэрол вспомнила, как сама она кралась в темноте, неся заговоренные против зубной боли монетки и кожаную коробочку, в которой Джек хранил молочные зубы детей, завернутые в листки бумаги с буквами «У» – Уитни и «Д» – Девон, как типичный адвокат, аккуратист до мозга костей. Он всегда надписывал дату, когда зуб выпал. Кэрол улыбнулась, словно не замечая пронизывающего до костей холода. Она всегда представляла, как в случае пожара, при условии, что Джек и дети будут в безопасности, это станет первым, что она кинется спасать, – кожаная коробочка с их молочными зубами.

Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Быть может, ей уже не суждено обнять своих детей. Никогда. Она вызвала в памяти ту минуту, когда видела их последний раз в аэропорту и их прощальные слова.

«Я люблю тебя, мам», – сказал Уитни и обнял ее. Тогда она долго смотрела на него. Небрежная прядь волос – разумеется, немытых – закрывала ему один глаз. На брючный ремень был нацеплен желтый плейер, на котором висели наушники, и она знала, что, расставшись с ней под звуки очередной новомодной рок-группы, он перенесется в свой ирреальный мир, стремясь укрыться в нем от полной тревог и волнений жизни современного подростка.

Девон сжала ей руку со словами: «Возвращайся поскорее домой, мам», а ее мимолетная улыбка говорила о том, что «поскорее» означало «через неделю», а вовсе не это страшное «никогда», которое сейчас замаячило перед Кэрол с угрожающей реальностью. За неделю до того в косметическом кабинете Девон специально прокололи пупок для серьги, потому что Кристи Тэрлингтон, ее кумир, сделала себе то же самое, и больше всего на свете Девон в момент расставания волновало, не занесли ли ей инфекцию, а отнюдь не разногласия, возникшие между родителями.

Милая, отважная Девон всегда хотела быть врачом. Когда ей было шесть лет, она усаживала своих друзей у задней стенки телевизора и начинала манипулировать тумблерами до тех пор, пока не портилось изображение. Это был рентгеновский аппарат. Кэрол и сейчас видит перед собой испуганные детские личики, робко выглядывающие из-за телевизора, и малышку Девон, отдающую распоряжения начальственным тоном.

Кэрол сидела в темной машине, одиноко стоявшей посреди белой безмолвной пустыни. И вновь сначала гудком, а затем вспышками фар она подала сигнал SOS, надеясь, что не перепутала все эти точки и тире. Опять включив печку, на этот раз она оставила ее работать чуть дольше, съежившись перед самой решеткой, из которой шел нагретый воздух. Часа два Кэрол еще как-то держалась, но затем ее снова стало трясти от холода. Аккумулятор сел. Теперь ни света. Ни гудков. Ни тепла. Она посмотрела на светящийся циферблат наручных часов: полночь.

Кэрол понимала, что спать ни в коем случае нельзя, ведь можно вообще не проснуться. Постепенно теряли чувствительность пальцы рук и ног, немели и уже не слушались мышцы лица. Даже пар изо рта, казалось, стал идти меньше, по мере того как падала температура ее тела.

Внезапно Кэрол приняла решение. Она выйдет из машины и будет идти, пока не упадет без сил. Кэрол распахнула дверцу, и ее охватило ледяным порывом ветра. Снаружи было гораздо холоднее, но решение уже принято, и она не собиралась менять его. В машине ее ждет медленная мучительная смерть. В пустыне конец настанет быстрее, но оставалась хоть какая-то, пусть крошечная, надежда на спасение.

Окоченевшими ногами она ступила на снег. Сориентировавшись по положению машины, Кэрол с трудом определила, где проходит занесенная снегом дорога, и неверной походкой двинулась вперед, пытаясь сохранять равновесие и не падать. Насколько хватал глаз, перед нею простиралась освещаемая лунным сиянием снежная целина. На выпавшем снегу она заметила свежие следы какого-то животного – койота… рыси?.. Не все ли равно? Кэрол подумала об изображенном на вчерашней картине скелете – в точно такой же скоро превратится и она сама.

Она продолжала ковылять по дороге, ничуть не огорчившись, а скорее даже успокоившись при мысли об этом. Все прах и тлен. Возвращение в природу. Она тоже станет неотъемлемой частью этого строгого, величественного пейзажа, тысячелетиями взирающего на бренные человеческие существа, появляющиеся на свет и покидающие его.

Кэрол легла прямо на снег, примостив голову на белый бугорок, и свернулась калачиком, приняв положение эмбриона в материнской утробе.

И вдруг до нее донесся звук. Он походил на барабанную дробь, шедшую прямо из земли и отдающуюся в ее помутившемся сознании равномерными толчками. Она отчетливо слышала его в тишине, но не понимала, что он означает. Это не машина – не было никакого света. Но звук откуда-то исходил, приближаясь, становясь все громче.

Кэрол села, начала вглядываться и наконец увидела. На нее надвигалась огромная тень. Какой-то дикий зверь невероятных размеров сейчас набросится на нее и растерзает на куски. Она вскинула руку, защищаясь, тщетно пытаясь разлепить уже застывшие губы и закричать.

Перед ней стояла белая лошадь, из ноздрей которой валил пар. А еще в темноте смутно маячил силуэт всадника. Широкие поля шляпы, припорошенные снегом, бросали тень на его лицо, а подбородок и рот были плотно обмотаны красным шарфом.

Всадник спешился, подбежал к ней и опустился рядом на колени. Она попыталась привстать. Кто он такой – одинокий всадник, появившийся подобно призраку посреди ночной заснеженной пустыни? Это мог быть друг или враг, богач, нищий, вор… но Кэрол было уже все равно.

– Как вы? – встревоженно спросил он.

Она кивнула и попыталась ответить, с трудом произнося слова непослушным языком:

– Холодно… Помогите! – только и вымолвила она, словно это не было понятно и так.

Он снял с себя меховую накидку и укутал Кэрол.

– Не волнуйтесь, – сказал он. – Все будет хорошо. Теперь вы в полной безопасности. Обещаю. Руками и ногами шевелить можете?

Кэрол отрицательно покачала головой. Он размотал шарф, склонился над нею, и она посмотрела ему в глаза. Он – друг. Кэрол поняла это сразу. На его лице отражались тревога и забота одновременно.