— Прости, я не сразу увидел тебя, нолдо, — с легкой усмешкой сказал человек.
— Лжец! Морготово отродье!
Дайолен вздрогнул, как от удара, но голос его звучал спокойно:
— Я говорю правду, и ты знаешь это. Иначе мои слова не разгневали бы тебя, нолдо.
— Я загоню их тебе обратно в глотку, смертный!
Андар вскочил и схватился за меч, заслонив собой менестреля. И тогда заговорил правитель. Тихий голос его прозвучал властно и сурово:
— Ты, нолдо, и ты, мальчик, — вложите оружие в ножны. Умерь свой гнев, воитель: пока еще я властвую здесь, и никто не поднимет меча на моих гостей — таков закон гостеприимства. Не заставляй меня жалеть о том, что тебе позволили оставить при себе меч.
Нолдо резко развернулся и вышел из зала. Правитель проводил его долгим взглядом:
— Странны песни Смертных… Верно, слово ранит больнее клинка… Горько слушать тебя, менестрель… и все же — пой. Я хочу слышать, хочу знать. Пой, я прошу тебя.
И снова запел Дайолен — о том, чего не мог видеть, о том, что услышал в биении Звезды. И правитель сидел, впившись в виски пальцами, а потом еле слышно прошептал:
— Не надо… Не надо больше… Больно…
Звенящая тишина повисла в маленьком зале. Правитель беспомощно смотрел в глаза менестрелю, и голос его прошелестел, как осенняя листва:
— Мне нечем одарить тебя… да, кажется, ты и не взял бы дара: твои песни выше всех даров… Прими хотя бы это…
Бесшумно подошел к менестрелю слуга и, поклонившись. подал ему резной деревянный кубок, оправленный в серебро:
— Правитель посылает тебе эту чашу, менестрель.
Дайолен поднял глаза на эльфа и протянул руку. Рука замерла в воздухе — как-то беспомощно.
— Что же ты? — начал было правитель. И вдруг осекся. — Ты… ты не видишь?
Горькая улыбка тронула губы Дайолена:
— Я слеп от рождения, правитель.
— Но как же…
— Глаза — я вижу. Больше ничего.
Андар осторожно принял у эльфа кубок и положил на него руку Дайолена. Менестрель поднялся:
— Пью за тебя, правитель!..
Эльф в простых темных одеждах подошел бесшумно и сел рядом.
— Менестрель.
— Да?..
— Я хотел просить тебя спеть мне.
— О чем ты хочешь услышать? — Дайолен выглядел задумчивым. — О заповедных лесах Дориата? О государе Элу Тинголе и его королеве Мелиан? Или о королевне Лютиэнь, прекраснейшей из Бессмертных?
— Да! — порывисто ответил эльф — и тут же вскинул на Дайолена удивленный взгляд. — Но как ты…
— Ты Синда, и, судя по выговору, из Дориата.
— Ты так хорошо знаешь языки Элдин? Откуда? Впрочем, нет, потом; пой.
— Хорошо, — у менестреля была странная улыбка. — Только я буду петь по-другому. Не так, как рассказывают у вас.
— Это все равно.
…Только один раз эльф не смог сдержать тяжелого вздоха.
— Странная песня…
Теперь Дайолен смотрел ему в лицо — очень серьезно и печально.
— Откуда вы там, на Севере, знаете это?
— Но ведь они пришли именно к нам, — так же серьезно ответил менестрель. — Я не думал, что ты дослушаешь до конца.
— Теперь уже все равно. Кто тебе это рассказал?
Дайолен не ответил.
— Я хотел бы спеть тебе еще одну песню, — и, не дожидаясь согласия, запел:
Из сумрака Севера вновь в колдовские леса
Вернулась твоя звезда, о Даэрон.
В вечерней тени звенят соловьев голоса -
Умолкла твоя весна, о Даэрон…
Цветы и звезды в венок вплетай,
Как сердце, бьется пламя свечей…
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль…
Как под ноги — сердце, ты песню бросаешь свою -
Последнюю песню, о Даэрон.
Легенды слагают о птицах, что лишь перед смертью поют, -
Но смерть не излечит тебя, о Даэрон.
Полынью песню в венок вплетай,
Горчит на губах золотистый хмель -
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль.
Зачем тебе пить эту чашу до дна?
Вино золотое горчит, как вина,
Шуршат, как осенние листья, слова,
И сломана флейта — но песня жива:
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль…
Зачем тебе пить эту чашу до дна?
Два озера боли на бледном лице,
А звезды — как камни в Железном Венце,
И память не смоет морская волна,
И в темных одеждах — как скорбная тень -
Один лишь венка из цветов не надел…
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль.
И в светлой земле, что не ведает зла,
Истает ли тень, что на сердце легла?
Исчезнет ли боль, что — как в сердце игла…
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль…
И жжет предвиденье, как яд:
Тебе — уйти на путь Людей,
Но пусть еще — последний взгляд…
Поет безумный менестрель:
Прощай, моя звезда-печаль,
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиэнь Тинувиэль…
— …Прости, Дайрон.
— Как ты узнал?..
— Слушал и слышал.
— Нет, не это… Сейчас — как?
— Глаза. А еще — когда ты слушал. Ты споешь?
— Я не пел… с тех пор. Откуда ты узнал о флейте?
Дайолен пожал плечами:
— Не знаю… Мне так показалось.
— Хочешь знать, как это было?
— … Ты споешь еще, Дайрон ?
Менестрель поднял взгляд на короля. Он один здесь был в темных одеждах — ни одного драгоценного камня, ни даже тонкой нити серебра.
— Нет, король, — ответ прозвучал твердо, почти жестко. Он стоял очень прямо, стиснув флейту в побелевших руках. — Я больше не стану петь.
Он не сказал — никогда, но это было больше чем отказ, и все почувствовали это.
— Кто возьмет флейту мою ?
Дайрон почти надменно оглядел собравшихся. Никто не шелохнулся.
— Ну что ж, да будет так.
Резко хрустнуло ломающееся дерево.
— Я больше не стану петь, король.
Он коротко поклонился — почти кивнул — Элу и Мелиан и низко склонил голову перед Лютиэнь. Ей показалось — он что-то еще хотел сказать ей, но промолчал и стремительно вышел…
«Прощай, любовь моя, прощай, о Лютиэнь Тинувиэль…»
— …Мне не сделать новой флейты. А взять чужую не могу. Руки болят.
— Ты можешь не петь?
Лицо Дайрона дернулось.
— Нет… — почти шепотом ответил он.
Дайолен решился внезапно:
— Возьми лютню. Я покажу.
— …Я хотел спеть тебе на прощание.
— Я буду благодарен тебе.
— В последний раз — позволь сыграть на твоей лютне…
Песня была похожа на печальный осенний дождь; и нездешней тоской звучало: Чаша моя пуста — некому вновь наполнить ее…
— Благодарю. Прощай, Дайрон.
— Прощай, Дайолен. Мы должны были стать врагами, но, видно, и врагов равняют потери.
— Разве враждуют менестрели? Разве не все мы равны перед Пламенем и Словом?
— Должно быть, ты прав…
— Менестрель…
— Да, правитель?
— Прости, если мои слова причинят тебе боль… Я все пытаюсь понять… Я могу представить, как это — не видеть… Но ты… Ведь ты всегда смотришь в глаза…
— Я понял тебя. Так и было — я увидел глаза. Его глаза… — Дайолен замолчал, стиснув руки. Потом продолжил: — Глаза Учителя. Вот с тех пор… А он говорил, что ничем не сможет помочь… а я вижу… и Звезду… вижу…
— Скажи, менестрель, как его имя?
Дайолен поднял на правителя взгляд, и тот вдруг тихо вскрикнул:
— Не надо, молчи! Мне кажется, я догадался… я понял…
— Та вещь, что ты давал мне, сделана им. Давно.
— Так, значит, моя мать была…
— Да. Может, последняя из них.
Правитель осторожно коснулся руки менестреля. Его пальцы дрожали.
— Я… я не забуду тебя. И твоих песен. Если хочешь — останься.
— Нет, правитель. Благодарю. Он сказал — иди к людям. Мне пора в дорогу. Прощай.
Он набросил черный плащ, взял лютню — ту лютню, что узнал бы на ощупь из тысяч, как узнал и брошь — творение рук Учителя. Он поклонился правителю, развернулся и пошел вперед, не оглядываясь; а рядом шагал Андар — как юный паж при королевиче.
