465 год I Эпохи, апрель — май

…А он ждал их — Идущий-в-Тени, черный золотоглазый волк, которого эльфийские предания именовали Кархаротом. Он ждал — ив его глазах расплавленным червонным золотом плескалась ярость. Сейчас он был Гневом Гортхауэра.

И когда Смертный и Бессмертная выбежали из Врат — волк прыгнул.

Стремительно и неотвратимо.

Молча.

Целя в горло Смертному.

Но мысль-смерть, пославшая его в прыжок, дрогнула, как рука на тетиве: в следующий миг Смертный лежал навзничь, пытаясь защититься, оттолкнуть тяжелое литое тело волка, ударить…

И жаркие острозубые челюсти, со страшным сухим треском ломая кости, сомкнулись на руке Смертного.

На руке.

На правой…

…Берен полулежал, прислонившись к стволу древнего дуба. Он чувствовал себя страшно утомленным. Все, что было до того, казалось невероятным кошмарным сном, в котором почему-то оказалась и Лютиэнь. Но здесь-то был не сон, и Лютиэнь была рядом — настоящая, та, которую он знал и любил, та, что сопровождала его на пути в Ангбанд…

Она невольно пугала его своей способностью творить чары, своей страшной властью над другими — даже над самим Врагом. Где-то внутри была потаенная злость на самого себя — ведь сам-то ничего бы не смог. Сейчас ему было до боли жаль ее. Все, что он ни делал, приносило лишь горе другим… Сначала — Финрод. Почему он не отказал Берену в его безумной просьбе? Ты же не знаешь, - сказал он, — почему я согласился… Прав, видно, был Тингол. Что сделал сын Бараира? — погубил друга, измучил Лютиэнь…. «Ведь я гублю ее, — внезапно подумал Берен. — Принцесса, прекрасная бессмертная дева, достойная быть королевой всех Элдар, продана отцом за проклятый камень… А я — покупаю ее, как рабыню, да еще не гнушаюсь ее помощью… Такого позора не упомнят мои предки. Бедная, как ты исхудала… И одежды твои изорваны, и ноги твои изранены, и руки твои загрубели… Что я сделал с тобой? Все верно — я осмелился коснуться слишком драгоценного сокровища, которого недостоин. Вот и расплата…»

Он посмотрел на обрубок своей руки, замотанный клочьями ее платья. Лютиэнь спала, свернувшись клубочком, прямо на земле, голова ее лежала на коленях Берена. Здесь, в глухих лесах Дориата, едва добравшись до безопасного места, они Рухнули без сил оба: он — от раны, она — от усталости. И все-таки она нашла в себе силы остановить кровь и унять его боль… Берен как мог осторожно погладил девушку по длинным мерцающим волосам; это было так несовместимо — ее волосы и его потрескавшаяся грубая рука с обломанными грязными ногтями… «И все-таки камень не дался мне.. Неужели он действительно проклят и все, что случилось со мной, — месть его? Тогда хорошо, что он пропал… Но мне придется расстаться с Лютиэнь. Может, так и надо… Ведь я люблю ее. Слишком люблю ее, чтобы позволить ей страдать из-за меня…»

Лютиэнь вздрогнула и раскрыла свои чудесные глаза.

— Берен?

— Я здесь, мой соловей.

— Берен, я есть хочу.

Это прозвучало настолько по-детски жалобно, что Берен не выдержал и расхохотался. Право, что ж еще делать — он, огрызок человека, недожеванный волколаком, не мог даже накормить эту девочку, этого измученного ребенка, который сейчас был куда сильнее его!.. Скорее это он оказался слабым ребенком. Глупым, горячим, самонадеянным ребенком…

— Что ты, Берен? — Она села на колени рядом с ним. Берен внезапно посерьезнел.

— Лютиэнь, мне надо очень многое сказать тебе. Выслушай меня.

Он взял ее руки — обе они уместились в его ладони.

— Постарайся понять меня. Нам надо расстаться.

— Зачем? Если ты болен и устал — я вылечу, выхожу тебя, и мы снова отправимся в путь. Я не боюсь, не сомневайся! Мы что-нибудь придумаем…

— Нет! Ты не поняла. Совсем расстаться.

— Что… — выдохнула она. — Ты — боишься? Или… разлюбил? Гонишь меня?

— Нет, нет, нет! Выслушай же сначала! Поверь — я люблю тебя, люблю больше жизни. Но кто я? Что я дам тебе? Что я дал тебе, кроме горя? Бездомный бродяга, темный Смертный… Ты — дочь короля. Даже если я стану твоим мужем — как будут смотреть на тебя? С насмешливой жалостью? Жена пустого места. Жалкая участь. Ты — бессмертна. А мне, в лучшем случае, осталось еще лет тридцать. На твоих глазах я буду дряхлеть, впадать в слабоумие, становясь гнилозубым согбенным стариком… Я стану мерзок тебе, Лютиэнь. Я и сейчас слабый калека. Я прикоснулся к проклятому камню. Когда я держал его, мне казалось — кровь в горсти…

— Берен, что ты? Как ты смеешь? Я никогда не брошу тебя — клянусь тебе, мы встретимся и там, в Благословенной Земле, за Западным Морем — потому что я уйду следом за тобой, потому что я не смогу жить без тебя!.. Проклятый камень… Ты раньше был совсем другим, ты был похож на… на водопад под солнцем…

— А теперь я — замерзшее озеро.

— Да… Но я растоплю твой лед, Берен! Это все вражье чародейство. Ты ранен темным колдовством. Я исцелю твое сердце! Мы останемся здесь. Мне ничего не нужно, только ты. Что бы ни было — только ты… Я клянусь быть с тобой до конца. До смерти. До нашей смерти.

Мгновение он готов был согласиться, принять тот дар, который она протягивала ему сейчас в маленьких, прозрачно-просвечивающих, как морская раковина, ладонях…

— Нет, Лютиэнь. Может, честь и позволяет эльфам не считаться с волей родителей, но люди так не привыкли. Тингол — твой отец, и я не могу его оскорбить. Да и скитаться, словно беглые преступники, словно звери… Нет. У меня есть гордость, Лютиэнь.

— Что же… Пусть так. Хорошо хоть, что мы дома. Здесь — Хранимая Земля. Сюда злу не проникнуть…

— Оно уже проникло сюда, Лютиэнь. Зло — это я. Вы жили и жили бы себе за колдовской стеной в своем мире — а теперь я навлек на вас гнев Врага и Жестокого…

— Нет, нет! Это все его страшные глаза, его черные заклятия…

— Нет, Лютиэнь. Он просто чужой. Нам не понять его. А ему — нас. Никогда. Белое и Черное рвутся по живому, и оттого все зло, — бессмысленно-раздумчиво промолвил он, сам не понимая своих слов.

— Берен… что с тобой? — в ужасе прошептала Лютиэнь.

— А? — очнулся он. И вдруг закричал: — Да не верь, не верь мне, я же люблю тебя, превыше всего — ты, ты, Тинувиэль! Пусть презирают меня, пусть я умру, пусть ты забудешь меня — я люблю тебя! Ты уйдешь в Благословенный Валинор, там королевой королев станешь, забудешь меня, я — уйду во тьму, но я люблю тебя…

…Стражи границы Дориата набрели на них через два дня. И, словно лавина, прокатилась по всему Дориату весть о возвращении Берена и Лютиэнь, и неправдоподобные слухи об их Деяниях, что приходили из внешнего мира, стали явью.

Они — в лохмотьях — стояли среди толпы царедворцев, как возвратившиеся из изгнания короли, и придворные Тингола с благоговейным почтением смотрели на них.

«Ты дитя, король, — думал Берен, глядя на Тингола. — Тысячелетнее дитя. Ты сидишь в садике под присмотром нянюшек и требуешь дорогих игрушек… И не знаешь, что за дверьми теплого дома мрак и холод. А играешь-то ты живыми существами, король… Двух королей видел я. Один умер за меня, другой послал меня на смерть. Отец той, что я люблю…»

— Государь, прими свою дочь. Против твоей воли ушла она — по твоей воле снова здесь. Клянусь честью своей, чистой ушла она и чистой возвращается. — Берен подвел Лютиэнь к отцу и отступил на несколько шагов, готовый уйти совсем.

— Постой! — неверным голосом промолвил король. — Постой… а то, о чем был уговор?

Берен стиснул зубы. «И сейчас он думает об игрушке…»

— Я добыл камушек для тебя, — насмешливо процедил он. Он не понял, вспыхнув гневом, что король просто растерян и не знает, что говорить.

— И… где?

— Он и ныне в моей руке, — зло усмехнулся Берен. Он повернулся и протянул к королю обе руки. Медленно разжал левую руку — пустую. А что было с правой, видели все. Шепот пробежал по толпе. Тингол внезапно выпрямился, и голос его зазвучал по-прежнему — громко и ясно: