Тихий горький голос:

— Мелькор… прости меня.

— За что, Тайли? — глухо.

— Я хочу вернуться к своему народу. Я знаю… помню, я родилась в Гэлломэ… но здесь, среди Нолдор, — здесь я прожила сотни лет, здесь мой сын, здесь тот, кого я люблю… Скорбящая будет просить за меня Владыку Судеб… я ошиблась, я не могу оставаться в Чертогах Намо и идти на Неведомый Путь — не хочу…

— Я понимаю. Мне не в чем тебя винить. Тайли… Мириэль. Теперь твой народ — Нолдор. Ты вольна в своем выборе.

— Я хочу быть с Феанаро, с… — опустила ресницы, не решившись произнести имя. — Все равно. Я ухожу. Прости… и — благодарю тебя, Учитель.

Боль полоснула когтем по сердцу, заставив задрожать и задохнуться. Какую-то долю мгновения слепота застила глаза, а когда он сумел прозреть, вокруг только тихо колыхалась тьма и таяло беззвучное эхо:

— Учитель… Учитель… Учитель…

…От одной стены до другой — пять шагов. Пять шагов, которые невозможно пройти за века. Пять шагов одиночества и слепоты.

Но с недавних пор — приходит, приходит, в одеждах густо-фиолетовых и темно-багряных, с мерцающим хрустальным светильником в ладонях: упавшая звезда, свеча мертвых…

Скованный поднимает голову.

— Зачем ты здесь, Намо Мандос?

Молчание.

— Ты пришел, чтобы узнать?

Глухо, приглушенным звоном медного колокола:

— Да.

— Я буду говорить. — Скованный смотрит в трепетное голубоватое пламя и повторяет: — Буду…

Раз за разом — он рассказывает, сплетая видения того, что было, того, что не будет уже никогда, — того, что видеть может отныне только Та-Что-в-Тени. И молча слушает его Намо Мандос, Закон, Судия и Тюремщик, летописей, судеб — Книга Судеб мира.

Скованный не задает вопросов — и Намо не на что отвечать. Скованный говорит и говорит: должно быть, это нужно ему — говорить. Медленно, потом все быстрее, захлебываясь словами, как кровью, словно боится не успеть рассказать, словно это так важно — рассказать прежде, чем исчезнет, канет в вечный сумрак Чертогов застывшая перед ним в безмолвии сумрачная фигура Намо Мандоса.

А Намо уходит. И возвращается — снова и снова, и снова слушает в безмолвии.

Только один раз Скованный задает ему вопрос:

— Скажи, разве Эру не всем даровал право выбора ?Разве не их правом было выбирать свою судьбу? Почему же тогда их сочли Искажением ?За что их убили ?

Намо молчит. Искаженные, попадавшие в его Чертоги, умирали навсегда — настолько чуждыми они были миру, что Чертоги сами убивали их. Эльфы Тьмы тоже исчезли из Чертогов Мандос: но он уже видел, как уходят Смертные на свои Неведомые Пути. Чертоги не отторгли, не убили их. Чертоги распахнули перед ними ту дверь, в которую никому, кроме людей, не дано войти. Выбор был сделан, и мир принял этот выбор, и принял его Эру — ибо ничто в Арде не вершится вопреки Его Замыслу.

— Почему? Ответь, Закон!

Намо молчит. Отступает в сумрак, сливается с ним, растворяется в нем — несколько биений сердца еще светит голубовато-белая звезда, потом меркнет и она. Скованный остается во мраке.

…Судьбы ложатся в книгу, души уходят в небо, а я остаюсь на кромке расколотой могильной плитой — дата смерти без даты рождения. Владыка Судеб. Я был здесь всегда. Я буду здесь вечно — до конца времен. Я — в самом сердце Чертогов: паук в центре паутины, узник в самой дальней забытой темнице, сердце в груди, меч в ножнах…

Льется вода, крутится мельничное колесо, тяжело проворачиваются жернова, и, связывая движение с движением, ползет растянутый, как на дыбе, приводной ремень — я, привратнику двери и сама Дверь. Я, Летописец Судеб и Книга Судеб.

И крутятся жернова Книги, перетирая труху слов…

от Пробуждения Эльфов годы 476 — 2874-й

В Валиноре теперь он был окружен почетом; Ауле, кажется, даже робел несколько перед возвратившимся учеником, а Король Мира был милостив к нему и приблизил его к себе. Творения рук его были прекрасны и совершенны — но снова чего-то не хватало в них, он видел это — даже здесь. Было мучительно: словно, не успев еще обрести, осознать — утратил что-то.

Узнав о суде, он сам пришел в Маханаксар — пришел, чтобы взять на себя вину, чтобы рассказать, объяснить… Ведь они не зло, говорил он, они никому не делали зла…

Мы видели Искаженных. Их больше нет. Но этим мы даем выбор. Они могут отречься.

Искаженные?.. Но это я, я научил их владеть оружием! Тот, кого вы хотите судить… он не виновен в этом! - отчаянно вскрикнул Сотворенный. Я бежал — а кара пала на него! Судите меня!..

Нет. Ты оступился — но раскаялся. Ты вернулся к истине Единого. Отступник вложил в тебя мысль дать Искаженным оружие. Это зло идет от него. Ты был его орудием. Когда ты перестал быть нужен ему, он изгнал тебя, дабы самому стать во главе войска. На тебе нет вины.

Он не поверил — но и не решился говорить на суде, не посмел перед всеми Изначальными предстать — единственным защитником Отступника.

А потом — он ждал. Ждал со жгучим нетерпением — и страшился, проклинал себя за то, что открыл Владыкам Мира. Пусть он не хотел этого — как объяснить теперь?.. Что свершено — свершено. И захочет ли Учитель слушать его?

«Поверь мне — разве я желал зла? Разве я думал, что будет так? Я ведь хотел только защитить тебя… Я не хотел, чтобы ты сам брался за меч — мои воины уничтожили бы все, что могло грозить тебе. Ты не понял меня — почему, ну почему… Что такое кусок мертвой земли, когда речь шла о твоей свободе? Прости — я не понимаю тебя, не могу понять, почему ты не защитил себя. Ведь мог!.. И не было бы твоих оков…»

Страшно было думать об этом, а не думать он не мог. Бессмертные ничего не забывают. Страшно было вспоминать мертвые, словно пеплом подернувшиеся эти глаза и скованные руки… Хотел тогда крикнуть — не надо! — и не смог.

«Будь я проклят, Тано… я бы ведь душу свою отдал по капле, чтобы избавить тебя от боли… и — молчал. Я трус. Я предал тебя. Я оказался слишком слабым. Прости меня, Учитель…»

И наступил день, когда окончилось заточение Мелькора.

Он снова увидел Учителя — и замерла, оцепенела душа, когда понял: не простит. Хотелось к ногам броситься, умолять на коленях о прощении — разберись, пойми, ведь я не предавал тебя, я не хотел, ты так дорог мне, Учитель, не гони меня… бесполезно. Когда на миг их глаза встретились, рванулся к Учителю всем своим существом — и напоролся, как на меч, на страшный обжигающе-холодный взгляд.

Уходи.

Но почему, почему? Разве я был худшим ?Разве у тебя был хоть один ученик, столь усердный и верный, как я? Разве хоть одному из них ты был так дорог, как мне? Разве…

Что же, значит, ты верность свою доказывал, натравив на них войско Валинора ?Решил стать лучшим — единственным, потому что больше никого не осталось ?Их кровью — возвысить себя — в моих глазах? Заставить меня рвать плоть Арты, чтобы доказать мне свою правоту ?Этого ты хотел ?

Тано, нет!.. И разве ты не видишь сам — я был прав ?Они не оставили бы тебя в покое, даже если бы я…

Им не было дела до нас сотни лет. И не было бы войны, если бы не ты.

Я думал — все будет по-другому… я ошибался, пойми меня, прости…

Я не хочу тебя видеть.

Не гони, Тано… Что хочешь делай — бей, проклинай, только — не гони — снова, прости меня…

А — их — ты тоже будешь молить о прощении ?И Ортхэннэра ?Или я должен все забыть ?И он — тоже ?

Тано — не я говорил тогда, боль моя говорила… прости — я сам тысячу раз казнил себя, я пережил твою боль, я уже наказан — тремя сотнями лет одиночества, Тано — Тано, я не смогу жить без тебя!..