Ты бессмертен. Это они были — Смертными. Ты — моя вина.

Нет, нет, не говори так!.. Убей…

Не могу. Уходи.

С какой-то последней отчаянной надеждой он поднял руки ладонями вверх — незавершенный, мучительно неуверенный жест:

Тано — фаэ'мо…

Энгъе.

Он не ушел. Он видел суд и слышал слова приговора: Сила твоя и знания твои да будут в помощь Изначальным и Воплощенным, но до времени запретно тебе покидать пределы Валмара, дабы могли мы увериться, что исцелено зло, бывшее в душе твоей. Он видел, как подошел к Отступнику узколицый майя в фиолетовых и багряных одеждах Мандос; и больно дернулось что-то в груди, ударило в клетку ребер, когда услышал:

— Суула… ты будешь меня звать так, да? Ты… нарекаешь мне имя?

— Если захочешь…

А у него больше не было имени. Только прозвание: Курумо.

Отчаяние. Тупое, выматывающее душу. Больше нечего ждать. Не на что надеяться. Что проку в правоте, когда за нее приходится платить — так? Одиночество и пустота. Он все еще любил Учителя — прежней, ревнивой, почти безумной, яростной любовью. И — боялся встретиться с ним. Боялся снова услышать — уходи. Не хотел видеть — другого, следующего за Тано.

Да, я хотел быть первым, но я был достоин этого — никто из Сотворенных не знает большего, чем я! — быть первым из Сотворенных — подле первого среди Валар. Учитель, ты говорил мне — будь собой. Я — стал. В этом я был не просто первым — единственным… Ты не понял меня. Прогнал. За что? — за то, что я был собой? Зачем тогда ты создал меня таким?.. Это несправедливо! Ведь я нашел то, в чем был лучше остальных, я сумел подчинить Искаженных-ирхи, сумел заставить их слушаться, понял их суть и вылепил из нее то, что было нужно. Я нашел — Силу. Силу, которая могла защитить и тебя, и Эллери. Ты не захотел этого. Учитель, — ты сам! Не я — ты повинен в том, что произошло!..

Кажется, он сам не заметил, когда яростная любовь превратилась в столь же яростную слепую ненависть, в которой сам он боялся себе признаться. Убить — чтобы не пытаться больше понять, не винить больше в несправедливости. Убить — чтобы Тано остался с ним навсегда: бессмертные не забывают ничего, но можно было бы хотя бы попытаться забыть все, кроме тех нескольких тревожных и счастливых лет в Эндорэ. Чтобы всегда помнить, каким Тано был тогда. Чтобы уничтожить память об этом тяжелом и горьком взгляде, вычеркивающем из жизни — его, Морхэллена.

Его, Курумо.

Убить — чтобы Тано остался прежним в его памяти.

Вздор, нельзя убить бессмертного Айну…

Но — хотя бы — избавиться от самого воспоминания об этом взгляде, о глазах, в которых больше нет ни любви, ни понимания… Но нет и ненависти. И это тоже непонятно, мучительно — страшно.

Белые и алые одежды — как алая кровь на белых снегах Таникветил Ойолоссэ, пролитая — по чьей вине?..

Отступник сидит на берегу озера Лорэллин, отражающего вечерние звезды. Он ждет, и тихо шепчут над ним тонкие ветви серебряных ив. Скоро, уже скоро придет сюда Сотворенный, будет смотреть огромными — окна, распахнутые в звездную ночь, — глазами, будет просить — расскажи…

Но пока он один — наедине со своими мыслями. И встает перед глазами другое лицо — лицо того, кого он не сумел принять снова, единственный раз ответив: никогда — протянутым к нему открытым ладоням…

— Я должен, наверно, ненавидеть его, — тихо, неведомо к кому обращаясь, говорит Отступник. — И — не могу. Нельзя ненавидеть того, кого можешь понять. Боюсь, я — понимаю. Но — простить…

от Пробуждения Эльфов год 2971-й

…Отступник стоял на берегу озера Лорэллин, отражавшего вечные звезды, и тихо склонялись к нему тонкие ветви серебряных ив… Светлая рябь пробежала по зеркалу озера — и вот уже стоит рядом с Отступником Ткущий-Видения. Стоит молча, не решаясь заговорить, не решаясь соприкоснуться мыслью.

— Ирмо.

Качнулись тени, отчетливее проступило в нежных сумерках колдовское тонкое лицо:

— Я должен рассказать тебе, как было… с ними.

Ткущему-Видения было трудно, непривычно говорить словами, но казалось, что сейчас нужно именно так.

— Зачем снова причинять боль своей душе? — глуховато откликнулся Отступник.

— Никто из нас не умеет забывать; не забыть и мне. Прощения твоего я не ищу — просто хочу рассказать. Ты… выслушаешь меня?

Отступник обернулся и взглянул в глаза Ирмо. Тот отвел взгляд первым.

— Говори.

…Майяр в лазурных одеждах с прекрасными, ничего не выражающими лицами стояли полукругом позади них.

Владыка Сновидений, к тебе слово Короля Мира Манве Сулимо. тебе ведомо, что делать с ними, так. исполни же, что должно.

Я исполню.

— Айа ат Тано-нэйе - что с нашим Учителем? — едва успели удалиться посланники, первым заговорил старший, мальчик лет четырнадцати с удлиненными зеленовато-карими глазами, смуглый и медноволосый. — За что убили Ориен и Лайтэнн?

— Ты должен нас убить? — почти одновременно спросила темноглазая сереброволосая девочка, немногим младше парнишки. К ней испуганно жалась девчушка лет четырех, — старшая гладила ее спутанные золотые волосы, пытаясь успокоить.

Нет, коснулась их мысль Ирмо. Здесь вы отдохнете, здесь познаете Исцеление…

Он смотрел в их глаза, он видел непонимание, боль, страх, видел кровь на светлой стали, видел серебряно-стальных Псов Охотника, бесшумно и стремительно летящих по следу… Он входил в их воспоминания, и увиденное ужасало, резало, рвало на части душу — а прозрачные пальцы его уже ткали туманный гобелен видений, исцеляющих снов, и Целительница, шагнувшая из теней колдовского леса, вплетала в ткань нити забвения…

Мы не причиним вам зла, говорило видение. Вы познали боль, вы смотрели в смерть… Исцеление нужно и телам вашим, и душам — примите же его…

— В чем ты видишь исцеление? — Голос старшего рассек паутину чар. Ирмо вздрогнул, и отступила в тень Эстэ. Кому хватило бы сил освободиться от власти Ткущего-Видения?..

Кто вы ?

— Дети Свободных. Эллери Ахэ.

…Мир сотворен Песнью и Словом. Творцам мира Слово раскрывает свою силу. Они властны над тем, чему наречено имя.

Как ваши имена ?

— Линнэр… Тайли… — представились старшие почти в один голос.

— Йолли… — широко распахнутые глаза, печальные, как у беспомощного маленького зверька, худенькая, и, кажется, видно, как колотится маленькое сердечко.

— Эйно, — тоже золотоволосый, сероглазый и решительный.

— Даэл… Ойоли… — наверно, брат и сестра, оба пепельноволосые, хрупкие и тихие; жмутся друг к другу, как беззащитные озябшие птенцы.

— Ахэир, — темноволосый и ясноглазый, — а это Гэлли, — совсем малышка, года полтора, которую он держит на руках.

— Тайо, — светло-золотые волосы, золотистая кожа, упрямо и сурово сдвинутые брови: маленький рыцарь. А вот и его дама: короткие волосы с отливом в рыжину, пытается смотреть дерзко, хотя напугана:

— Эрэлли.

— Эллорн… Эннэт… — близнецы, оба черноволосые, и держатся за руки так крепко, что костяшки пальцев побелели.

— Торн…

— Исилхэ… — большущие глаза, губы дрожат — вот-вот заплачет, но держится из последних сил.

— Тэнно…

— Алхо…

— Энноро…

— Хэллир…

— Аэлло…

— Тииэллинн… — снова девчушка, и голосок тоненький, чистый.

— Анта… — смешалась, — Анта-элли…

Последняя молчит. Тииэллинн отвечает за нее:

— Она — Элгэни. Она не… Она не будет говорить. Лайтэнн — ее сестра. Была.

— Остальных куда-то увели, — добавляет Линнэр. — Мы спрашивали, но нам не сказали — куда.

Он отвел их в глубь колдовского леса — дети следовали за ним в сосредоточенном настороженном молчании. Добра здесь они не ждали.