«…Айанто, до меня дошли вести о том, что Нолофинве Аракано, король Изгнанников, хочет поднять всех подданных своих против тебя. Однако не было в том ему поддержки, особенно от сыновей Феанаро. И все же это сильно тревожит меня, ибо означает то, что война не за горами. Теперь надо готовиться к отражению нападения. Знаю, что не в твоем это обычае, но, быть может, следовало бы ударить первым…»

Государь Нолофинве в последнее время все чаще объезжал свои северные границы, дабы увидеть все самому. Тяжело и тревожно было у него на душе: если тихо, если Враг затаился — жди войны.

Горше всего было, что так и не удалось убедить родню ударить первыми. Да что это за родня, если родичи волками друг на друга смотрят! Нолофинве Аракано Аран Этъанголдион, Верховный король Нолдор-Изгнанников… Титул-насмешка. Какой уж тут король, если на твой приказ плюют да еще и смеются прямо в лицо… Финголфин так рванул повод, что конь испуганно вздыбился. Сыновья Феанаро пришли сюда вместе со своим отцом за Сильмариллами. Он, Нолофинве, шел мстить за отца…

— Государь!

Финголфин оторвался от своих невеселых раздумий:

— Что там?

— Какой-то человек. Вернее, их несколько, но один хочет говорить с тобой.

Финголфин осмотрелся. Он был почти на выходе из ущелья, что вело прямо на северо-восток, к вражьей стране. Ничьи земли. Пограничье.

«Надо же, как увлекся, — досадливо подумал король. — Так и в Ангамандо недолго заехать…»

Десяток всадников.

В черном.

Король почувствовал в груди знакомый холодок: эти люди могли быть прислужниками Врага — хотя предводитель небольшого отряда и был очень похож на золотоволосых людей Дор-Ломин. Впрочем, ни тени того почти священного почтения, что было свойственно людям Трех Племен в отношении Элдар, король в нем не ощущал. Не ощущал и страха.

Оба отъехали в сторону.

— А ты смелый человек, — прищурившись, король пристально взглянул в лицо собеседника и усмехнулся. Обычно это заставляло смутиться тех, с кем он говорил. Не теперь. И усмешка застыла на лице короля, потому что черный всадник человеком не был. Узкое лицо, широко расставленные миндалевидные, приподнятые к вискам глаза — до сияния светлые, живое серебро радужки, заполняющее, кажется, весь глаз…

— Зачем я нужен тебе, элда?

— Хотел поговорить с тобой. Он сказал, ты — один из немногих среди Нолдор, с кем он мог бы говорить.

— Он послал тебя? Ты, элда - ты служишь — ему?!.

— Я из его народа. Из народа, которого больше нет.

— Ты лжешь, — очень тихо проговорил Финголфин. — Лжешь. Никогда Элдар не было на стороне Тьмы.

— Ты можешь не верить мне. Это неважно. Он сказал — ты один из немногих Нолдор, с кем он хотел бы говорить, — повторил. — И вот я пришел говорить с тобой. Говорить о мире. Нет, Властелин ничего не знает о нашем разговоре. Но чего он хочет, я скажу. Того же, что предлагал когда-то сыновьям Феанаро: живите по своей воле, лишь не преступайте нынешних границ. Только Север для вас запретен. Он хочет мира, король.

— Мира желаю и я. Но только такого, в котором не будет твоего хозяина. Можешь передать ему это. Тебе же, предавшему свой народ, скажу одно: будь проклят. И если есть или были еще среди Элдар подобные тебе, будь прокляты они, и кровь их, и весь род их.

Финголфин говорил спокойно, очень спокойно. Может, это спокойствие и обмануло Гэлторна. Люди его отряда увидели, как вернулся к свите король, как они поскакали прочь, а Гэлторн все еще оставался на месте, странно неподвижный, застыв в седле. Наконец к нему подъехали. Лишь тогда стало понятно, что он боится шевельнуться — из-за раны в живот. Кто-то закричал, требуя погони, но Гэлторн простонал сквозь зубы:

— Не надо… я же не посланник… не трогайте их… иначе война…

Потом, переведя дыхание, совсем тихо:

— Я еще хочу увидеть… дожить… отвезите…

Не надо было ничего объяснять. Он не должен был, не имел права, не мог умереть, не увидев Айанто еще раз. А за наивность всегда платят.

Он не терял сознания — боялся, что умрет и так и не попрощается. Страшно хотелось пить. «Я попрошу у него. Тогда уже будет можно… Может, хотя бы этим я искуплю все. Может, и я смогу уйти, как они, вырваться…» Временами боль отпускала, и тогда он засыпал на короткие минуты, и мыслилось ему, что он идет по бесконечным темным коридорам. «Это Чертоги Мандос», — думал он, а затем живой мир вновь заполнял его глаза, возвращая к боли.

И, вернувшись снова, он вдруг осознал — боль отступила. Над собой он видел склоненное заострившееся лицо — родное лицо… Успел. Он был уверен, что умрет, — слишком тяжелой была рана, слишком долго его везли, чтобы мог помочь даже Тано. Но жизнь переливалась в его тело — медленно, по капле: он даже представить себе не мог, чего это стоит. Он не хотел этого. Не хотел.

— Не надо, — тихо, но ясно проговорил, облизнув губы. — Не хочу… жить. Не могу. Пожалуйста, Айанто.

— Таирни… не уходи, — хрипло попросил Изначальный.

Он улыбнулся запекшимися губами:

— Тано… скажи мне, я… — закашлялся, — я… свой долг… оплатил?

Смотрел с мучительной надеждой; ни ответить словом, ни кивнуть даже Вала не мог сейчас — только на миг опустил веки: да.

— Прошу тебя… отпусти… не держи меня, не надо… прости… Тано… только — сейчас… пожалуйста, будь со мной… Боюсь умирать… там ведь будет еще страшнее… не покидай меня… пока можешь… — голос затухал.

Прикрыл глаза и — совсем тихо:

— Пить…

Он глотал воду жадно, холодные струйки текли по подбородку на грудь.

— Думал… доеду… попрошу у тебя… Тано… — перед глазами все плыло, но боли почему-то не было, хотя он знал. — должно быть больно, очень больно. Не было сил понять, почему так. Из туманных сумерек -

— Не бойся. Не надо бояться. Я не отдам тебя.

— Я… не… файа…

— Не говори ничего.

Рука бережно провела по золотым волосам — ласково, словно он был засыпающим ребенком. Он широко распахнул глаза, со страхом и надеждой глядя в лицо Изначального — ужас безнадежного — «не уйти»; потом темная волна медленно вознесла его на свой гребень — Гэлторн приподнялся на миг и, глядя куда-то в пространство широко раскрытыми глазами, растерянно проговорил:

— Звезды…

И стала тьма.

Никто не увидел, как Мелькор оплакивал его. А он просто сидел ветреной ночью под звездным небом среди черных маков и молча смотрел на звезды. Он сам вырыл могилу, сам уложил Гэлторна, как на ложе сна.

Утром с первыми лучами солнца сквозь землю пробился росток мака.

…Разговор без начала: свеча догорела, Собеседник зажег новую, но первые слова беседы потерялись где-то в тихом сумраке.

— …жить мирно. Уничтожив всех эльфов. Так?

— Вовсе нет. — Собеседник поправляет свечу, чуть неровно стоящую в лужице мягкого воска. — Это война с Нолдор: прочих она не касается…

— Если не считать, конечно, нападений орочьих банд.

— О причинах таких нападений вы уже знаете. Ни Синдар, ни эльфы Оссирианда, ни люди, не ставшие чьими-либо союзниками, не подвергаются нападениям с севера. Или вы полагаете, что Завеса Мелиан действительно была непреодолимой преградой для того, кого даже «Сильмариллион» до конца именует сильнейшим из Валар ?

— Навряд ли. Все-таки Мелиан — майя, пусть и одна из сильнейших, — задумчиво отвечает Гость.

— Собственно, и эта война Северу не нужна. Если все было так, как описано в «Сильмариллион», если Владыка Севера хочет гибели всех, кто против него, — почему же он раньше не собрал ту гигантскую армию, которая описывается в рассказе о Войне Гнева ?Ту, которую «не мог вместить Анфауглит» ?

— Не мог, наверное, — предполагает Гость.

В голосе Собеседника звучит усмешка: