— Конечно, не мог; еще бы! Попытайтесь посчитать, каким должно быть это войско: счет пойдет не на тысячи, не на десятки, даже не на сотни тысяч… боюсь, в мире в те времена просто не было стольких живущих. Так что — не мог. Или не хотел. Мелькор дважды предлагает Майдросу мир, как потом будет предлагать мир и Финголфину. Не только мир, но и исполнение клятвы.

— Он так наивен ?Или так лицемерен ?

— Ни то, ни другое: он судит по себе. Если он может поверить сыновьям Феанаро, почему они не могут поверить ему? Если бы Нолдор не были так уверены в том, что его слова — ложь, думаю, история могла бы повернуться по-другому…

— Браголлах — не лучшее доказательство мирных намерений.

— Браголлах — это его гнев. Он ведь Вала, не забывайте — несмотря на то, что стал подобен людям настолько, насколько это вообще может сделать Изначальный. Если все время запирать в душе гнев, рано или поздно он прорвется наружу…

— Внезапным пламенем? — Вопрос можно было бы счесть ироническим, но в голосе Гостя не чувствуется и тени иронии.

— Да, — непривычно жестко отвечает Собеседник. — Внезапным Пламенем.

456 год I Эпохи, зима; Дагор Браголлах

…Сплетаются нити гобелена: светлое золото, червонное золото, черное и алое; сплетаются непредсказанные нити судеб, которым — суждено ли было переплестись ?Кто скажет ?..

— Брат!

Финроду пришлось окликнуть Аэгнора еще раз, прежде чем тот оторвал взгляд от уже пустого серебряного кубка.

— Айканаро, о чем ты опять задумался? Ты не слушаешь меня?

— Нет, почему же, — неспешно ответил князь, медленно поднимая звездно-ясные глаза. — Я все слышал. И думал я именно о твоих словах, государь и брат мой.

— И что ты скажешь?

— Только то, что ты прав. Равно как и государь наш Нолофинве. Моргот уже зализал раны, и затишье отнюдь не говорит о его слабости. Он готовит удар. Нам, в Дортонион, это видно лучше, чем кому-либо другому. Воздух тяжел от надвигающейся беды, и тени длинны. И трижды ты прав в том, что мы должны объединиться и нанести удар первыми. У нас достанет сил — было бы единство.

— Его-то и недостает… Но, может, все-таки мне удастся убедить сородичей, — Финрод тяжело и мрачно произнес это слово. — Людей мне уговаривать не приходится — они готовы биться.

— Может, и удастся. Кто не знает силы слов златогласого и златоустого Инголдо! — Айканаро слегка усмехнулся; что-то язвительно-горькое таилось за этой усмешкой.

— Я чем-то обидел тебя, брат?

— Нет, государь. Я просто говорю, что ты умеешь убеждать. Больше ничего.

Повисло неловкое молчание. Владыка Нарготронда долго смотрел на своего младшего брата. Айканаро и Ангарато, младшие, были любимцами всей семьи. Даже сейчас Финрод думал о брате с потаенным сочувствием старшего — как о мальчике. Мальчик… Высок, как и все в роду Арафинве, широкоплеч, а в поясе узок и гибок, словно девушка. Как-то сестрица Артанис шутки ради опоясала его своим пояском — так сошелся. Мальчишка зарделся и убежал… Мальчишка… Недаром ему дали огненное имя. Брови Феанаро — почти сходящиеся к переносице, словно знак злого рока рода Финве. И огненно-золотые волосы, длинные, ниже плеч — негаснущий огонь Золотого Древа Арафинве. Весь какой-то острый, с надрывом во всем облике — резкость движений, ранящая острота длинных ресниц, как молния — удар взгляда сияющих глаз… И совсем не юношеский твердо сжатый рот с горькими складками в углах губ.

— Так и не можешь не вспоминать? Не можешь простить? — тихо спросил Финрод.

Снова — всплеск звездного пламени из-под черных ресниц:

— Что и кому мне прощать? Не вспоминать… Я элда, брат. А мы лишены милости забвения. Кому, как не тебе, знать это.

Финрод отвел глаза, стиснув зубы. Горькое воспоминание: эти спокойные глаза, прекраснее которых нет ничего на свете, этот чарующе-бесстрастный голос…

Мне запретно следовать за тобой, Артафинде. Я не покину Благословенную Землю. Я не нарушу воли Короля. Уходи, если таково твое желание; я же у ног Великих буду молить о снисхождении и милости к отступникам. Прощай.

Прощай…

Он тряхнул головой:

— Сейчас война, брат. Думай об этом.

— О! Если бы я был из дома Феанаро… Но ведь и ты не ради войны пришел в Эндорэ. Война — лишь налет на стали жизни; жизнь выше войны. И вот о ней ты велишь мне не думать? Что мне до клятвы, которую приносил не я, до камней, которых жаждет род Феанаро? Да будь они прокляты — и будь они тысячу раз благословенны, иначе я не узнал бы, каково это — любить. Я не встретился бы с Андрет.

— Брат… ты не должен думать о ней.

— И это ты мне говоришь, Атандил, Друг Людей? И ты тоже считаешь, что Смертная — не пара нолдо? — Айканаро резко поднялся из-за стола.

— Нет, ты меня не понял, брат. Мы просто разные. И нашей крови не смешаться. Разве что в бою. Так воду не смешать с маслом, даже если растопить его…

… — нет, Андрет аданэт, если узы супружества и могут связать наши народы, то это случится во имя великой цели и по велению Судьбы. Краток будет век такого союза, и тяжек конец его. И лучшим исходом для тех, кто заключит его, станет милосердная скорая смерть…

— О чем ты говоришь! Ты же сам знаешь — элда любит один раз и на всю жизнь, и того, кого ему суждено любить! Значит, я, элда, и она. Смертная, — мы суждены друг другу! Значит, мы не разные, пойми же это!

— Хорошо, хорошо, брат… Но подумай сам — она недолговечна. Скоро поблекла бы ее красота, а ты остался бы юн. Каково было бы ей? Ты продолжал бы любить ее, скажешь ты; заботился бы о ней до того часа, как она ушла бы на свой Неведомый Путь… Но самая эта любовь стала бы для тебя оковами, разбить которые могла бы только смерть Андрет. Даже если ты не сказал бы ей этого — разве так тяжело понять? Разве это не унижение — сознавать, что ты ждешь, пока она умрет? Разве не лучше таких оков воспоминание о несбывшемся?..

— Я не стала бы тревожить его, когда минула бы краткая пора моей юности; и когда мне недостало бы сил бежать рядом с ним, я не стала бы ковылять следом!

— Быть может; так ты говоришь теперь. А о нем ты подумала ?Он не ушел бы вперед: он остался бы подле тебя, чтобы поддерживать тебя… и ты чувствовала бы его жалость — каждый час, каждый миг: жалость, от которой нет спасения. Он не хотел тебе такого позора…

— Нет! Нет, тысячу раз нет! Разве те фэар, которым суждено слиться, не питают друг друга? Разве я позволил бы ей постареть? Нет. Я сильнее, я не дал бы ей угаснуть!

— Ты сильнее, верно. Но не забывай — не зря дано тебе огненное имя, Ярое Пламя. Вспомни — фэа Куруфинве сожгла его мать, а она была из Элдар! Так и ты сжег бы ее…

— …и сгорел бы сам. Пусть! Моя фэа иссякла бы, но мы умерли бы вместе…

— Ты, кажется, забыл о Даре Единого, брат. Да, вы ушли бы оба. Но у Элдар и Атани разные пути там. Ты говоришь, вы были суждены друг другу и в жизни, и в смерти; и оба страдали бы оттого, что вашим фэар больше не слиться никогда. Но ты — элда, мужчина, ты сильнее, а она — слабая смертная женщина! Что было бы с нею, какие муки приняла бы она?

— Не все ли равно тогда, о мудрый брат мой? Говоришь — нас разлучила бы смерть; ты же сделал так, что нас разлучила жизнь — твоим словом, твоей волей, Финдарато Инголдо! — Аэгнор стиснул серебряный кубок так, что показалось — металл сомнется, как пергаментный лист. — А Дар… Скорее это дар Моргота, если этот дар разлучает тех, что должны быть вместе!.. Нет, Инголдо, я не расстался бы с ней и в смерти…