– Да какая разница, чего я одобряю, а чего нет! – хлопнул по столу ладонью отец. – В том ли дело? Да ты глянь на нее, на нашу Аришку, и на себя глянь. Вы с разных грядок, мысль увариваешь? И странно, что ты сам этого не видишь.

– Арина – самая прекрасная женщина в мире, – мягко возразил Максим, но скулы его напряглись. – Мне нет дела, из каких мы миров, с каких, как вы сказали, грядок. Она тонкая, глубоко чувствующая, нежная…

– А вдруг это любовь! – встряла мать.

– Любовь? Ты видела, как она одета? Эти башни, на которых она ходит. Она норовит ему угодить, вот ведь сидит – королевна, ни дать ни взять, но она же простая девчушка. А? Ну как ты в толк не возьмешь, мать! Ну не будет ей счастья здесь! Не то ей по жизни положено, не об том мечтала она!

– Я больше, чем кто бы то ни было, хочу воплотить ее мечты в жизнь, – не сдавался Максим. – Думаете, я не знаю, как мне повезло?

– Думаю, не знаешь. У тебя таких, на ходулях, было сотни.

– Во всем моем мире не найдется и одной такой.

– А вот в этом ты, парень, прав! – гоготнул отец. – Таких нет. Она с чувством, душа открытая, всем готова помочь. Она совсем не видела зла, да вот привязалась к тебе, люб ты ей, простой девочке. Хочет быть ветеринаром, животных жалеет. А ты – что ты о ней знаешь? Ты только разобьешь ей сердце и бросишь.

– Я никогда ее не брошу! Это невозможно! – Максим встал, и взгляд его стал острым, как строительный нож. Арина с изумлением посмотрела на его незнакомое ей, полыхающее гневом лицо.

– Конечно, невозможно! – И отец оттолкнул от себя большую фарфоровую тарелку с ризотто по-каталонски.

– Да, невозможно! – встав, сдержанно бросил Максим. – И вы ошибаетесь, если думаете, что я ее не знаю. – А дальше на него что-то нашло, и он стал говорить, будто размышлял сам с собой, будто рядом с ним никого не было. – У нее самые синие глаза на свете, и, если она видит зло или несправедливость, они наполняются слезами. Она поет в ванной, у нее нежный голос. У нее чудесный смех. Она – прилежная ученица, и я не могу на нее наглядеться, когда она думает, что на нее никто не смотрит, и пишет что-то в свои тетради. Я поверить не могу, что она полюбила меня, но это только оттого, что у нее слишком доброе сердце, оно даже оказалось в состоянии полюбить меня. И если завтра она исчезнет из моей жизни, в ней больше ничего не останется. Я никогда не стану играть ее будущим, я хочу, чтобы она была счастлива. Если для этого понадобится переехать в вашу деревню, значит, мы так и поступим.

Максим договорил, поднял прозрачный стакан, наполненный виски, опрокинул его и медленно, чинно сел. Повисла тяжелая пауза. Арина вскочила и убежала в свою комнату. Мать бросилась за ней, мужчины остались одни – выяснять отношения с помощью шотландского самогона.

Арина же сидела на краешке своей роскошной кровати в комнате, где она спала в одиночестве, и рыдала навзрыд. Мать сидела рядом и гладила ее волосы натруженной шершавой ладонью.

– Мам, я не могу без него. Я люблю его! – бормотала она сквозь слезы. – Все так сложно!

– Не о чем говорить, дочка, – покачала головой мать и помогла ей забраться повыше, где Арина свернулась в клубочек в материнских руках – совсем как в детстве.

– Отец его ненавидит. Вон как все в штыки принимает, даже еду…

– Он просто тревожится за тебя. Не переживай, он поймет. Отцу тоже тяжко, он и в театр-то ходить отказывается, говорит, больно для «крутых». Мы ж простые…

– Да, мам, да! Мы простые, а он ужасно сложный. Одни сплошные затруднения! – рыдала Арина.

– Но он тебя любит, я чувствую.

– Ты это правда? – Арина недоверчиво подняла на мать заплаканное лицо.

– Поверь уж мне, я повидала мужиков, свихнувшихся от любви. Твоего от нее аж трясет. Он с тебя глаз не сводит. Кто б мог подумать!

И Арина улыбнулась сквозь слезы. Через несколько часов отец допил остатки коллекционного виски и улегся спать на диван из тяжелого черного дерева. Наутро родители отбыли восвояси, наказав дочке звонить им почаще. А отец, потирая лоб и стараясь держать глаза закрытыми, добавил от себя:

– Если только что – сразу езжай к нам. Мы всегда тебя ждем, дочка. Заруби на носу! – и все же раскрыл глаза, чтобы в последний раз испепелить взглядом этого «сынка олигарха». Хорошего вроде бы парня, если по-честному. Но… не положено это – любить парней, с которыми крутят наши дочери. Так уж издревле повелось. На всякий пожарный.

Она не сразу поняла, что происходит и что ее разбудило. Что-то напугало ее, и Арина дернулась и проснулась, подскочила на постели, растерянно оглядываясь по сторонам. Возможно, какой-то звук. Арина прислушалась, сев посреди кровати, к тишине ее просторной, роскошно обставленной комнаты, но ничего не услышала. Ей было жарко, обнаженное тело было влажным, одеяло – слишком теплым для этого времени года. Но проснулась она не от этого. Комната утопала в темноте и тишине, шторы были закрыты, но и сквозь тонкие просветы между ними свет не проникал. Снаружи тоже было еще темно – ночь.

Арина сдержала дыхание и попыталась успокоиться, но что-то было не так. Она дотянулась до тумбочки у кровати и на ощупь нашла телефон, свой новый, еще один, подаренный ей Максимом взамен того, что она бросила в Лондоне, спасаясь от него бегством. Экран вспыхнул и ослепил Арину, даже неяркий свет был слишком болезненным для глаз после полной темноты.

Без двадцати четыре. Солнце еще не встало.

Она никогда не просыпалась посреди ночи, да еще вот так, резко, ни с того ни с сего. Арина вдруг замерла и вытянулась вверх, обратившись в слух. Что-то беспокоило ее. Какой-то тихий звук доносился из гостиной, где перед камином спал Максим Коршунов, ее любимый мужчина. Он никогда не спал с ней на кровати, он вообще не спал на кроватях. Однако, когда она попыталась устроиться рядом с ним на полу, он категорически воспротивился этому.

– Еще не хватает, чтобы из-за моих дурацких фобий ты перестала высыпаться. Хватает и того, чему тебя учат в твоем институте. Если бы мне в подробностях рассказывали, как устроены внутренности у собак, я бы вообще не уснул – нигде и никогда.

– Собаки устроены очень даже умно, – смеялась Арина. – И куда проще, чем люди.

– Я предпочитаю собак целыми, как и людей, впрочем, – качал головой он, отправляя ее в спальню. Сам же бросал на пол покрывало и оставался лежать там, не раздеваясь и в одиночестве. Получалось, что Максим ложился спать у дверей ее спальни.

– Я – твой страж, я – как верный пес, никого не впущу в покои принцессы, – кривлялся он, но факт был в том, что Арина отчаянно скучала, лежа в одиночестве в теплой кровати. Утром Максим вез ее в институт, несмотря на все ее возражения и вопли о том, что Максим так порождает классовую вражду среди ее сокурсников. Бесполезно. К окончанию занятий «Порше» Максима стоял у входа, именно там, где вообще запрещено не только парковаться, но даже останавливаться.

Видимо, любые запреты можно было снять за деньги.

Когда Арина вернулась с каникул, ее сокурсники уже знали о фотосессии Белоснежки. Все знали об этой фотосессии, а кто не знал, того «добрые люди» обязательно просвещали. Арина и до этого лета ни с кем особенно не общалась, кроме пары девочек со своего курса, да и с теми больше по делу. Слишком сложной была ее жизнь до этого лета: ночная работа в клинике делала ее сонной и невнимательной в институте, копейки в кошельке, борьба за выживание – все это заставляло ее неизменно отказываться от любых предложений собраться после учебы или сходить вместе в кино. Отсутствие должного количества не только модной, но и хотя бы просто целой одежды, нерваной обуви отталкивало от нее красивых и популярных девочек из группы.

Теперь все стало еще хуже.

– А тебя приглашают еще сниматься? – Это был первый вопрос, который задала Арине Женя, девочка из параллельной группы. – Ты теперь, значит, топ-модель?

– Я? – вытаращилась на нее Арина, еще не зная, какой популярностью пользуются ее снимки среди студентов их института. Она узнала об этом, когда кто-то обклеил ими, а конкретно кадром, где у Арины была оголена грудь, весь коридор и раздевалку – поверх многочисленных объявлений и рекламок. Там вечно вешали всякий вздор, а теперь там красовалась «Белоснежка». Арина попыталась срывать и соскабливать фотографии, но потом поняла, что куда проще просто делать вид, что ей наплевать.