Выйди она за Берлтона, стала бы баронессой, посещала бы шикарные магазины, которые видела на Бонд-стрит и Пиккадилли. И сейчас, в эту самую минуту, в прелестном утреннем платье с оборками отправилась бы с визитом к какой-нибудь из своих новых знатных подруг, в один из роскошных особняков на Аппер-Брук-стрит или Пэлл-Мэлл.

Но вместо этого Чариз истратила все свои деньги на одно-единственное платье и пошла в Грин-парк, где вечером прогуливались знатные дамы, которые не удостоили ее даже взглядом, словно ее вообще не существовало. Она и не подозревала, как важно иметь титул, прежде чем прошлась накануне по парку, когда поняла, до чего закрыто и недоступно спаянное крепкими узами аристократическое общество в Лондоне.

Однако чаша ее терпения переполнилась, когда ненавистный супруг едва не расплакался, узнав, сколько она заплатила за платье. Вместо того чтобы выразить восхищение ее тонким вкусом и удивительным изяществом ее фигуры, он заботился только о деньгах.

Это ей надо плакать, думала она, глядя на него с ненавистью, пока он читал газету. Дома, в Ричмонде, ей завидовали, старались ей подражать. А теперь она ничто, нуль. Снедаемая завистью, Чариз каждый день посещала парк, пожирая глазами представительниц высшего общества, по-прежнему не обращавших на нее никакого внимания.

Весь ужас в том, что Томас Морисон не видит в ней ничего особенного, как это было в ее родном Ричмонде. Даже ее отец, к которому она относилась с пренебрежением, отдавал ей должное. А этот высокий, красивый болван, ее муж, не в состоянии оценить ее по достоинству, как ни старается она объяснить ему это. Мало того, он оскорбил ее, утверждая, что она такая, как все. Чариз пришла в бешенство и заявила, что поведение человека определяется отношением к нему других людей! Но этот глубокомысленный ответ, достойный скорее мисс Бромлей, чем Чариз, не произвел на Томаса никакого впечатления.

Впрочем, чего ждать от человека, который настолько лишен вкуса, что никак не мог решить, кого предпочесть? Компаньонку богатой наследницы или саму наследницу.

Поначалу он увлекся этой Бромлей. И неудивительно: Шеридан Бромлей — выскочка. Начиталась романов, в которых гувернантки выходят замуж за лордов, а когда Чариз посмеялась над ней, заявила, что для людей, по-настоящему любящих друг друга, титулы и богатство не имеют никакого значения.

По правде говоря, с горечью размышляла Чариз, отрезая ломтик ветчины, если бы не Шеридан Бромлей, она не оказалась бы в таком отчаянном положении! Ведь ей захотелось увлечь Морисона лишь потому, что он и эта жалкая компаньонка, как ей показалось, симпатизировали друг другу, и она решила сбежать с ним, чтобы доказать всем на судне, а в особенности этой выскочке, что Чариз Ланкастер способна влюбить в себя любого мужчину, какого только пожелает. Так что во всем виновата эта рыжая бестия, вбившая себе в голову всякую чепуху о любви, которая бывает только в романах, когда деньги и титулы не играют никакой роли.

— Чариз?

Она не разговаривала с мужем уже два дня, но что-то в его голосе заставило ее насторожиться. А уж когда увидела его лицо, то чуть было не спросила, что он там вычитал в газете и почему у него такой идиотский вид?

Однако Морисон сам задал ей вопрос:

— Не помнишь? Была на нашем судне еще одна Чариз Ланкастер? Ведь Чариз не такое уж распространенное имя! Верно?

Она смерила его презрительным взглядом. Только дурак может задать такой дурацкий вопрос. В ней все уникально, не только имя.

— Если верить газете, — сказал он, ошеломленно уставившись на нее, — Чариз Ланкастер, прибывшая в Лондон три недели тому назад на борту «Утренней звезды», только что обручилась с графом Лэнгфордом.

— Это невозможно! — кипя от злости, воскликнула Чариз, выхватывая у него газету. — На судне не могло быть еще одной Чариз Ланкастер.

— Прочти сама, если не веришь, — сказал он, но она уже пробежала глазами объявление и в ярости швырнула газету на стол.

— Кто-то под моим именем втерся в доверие к графу. Какая-то подлая интриганка…

— Какого дьявола, ты куда собралась?

— К моему новому жениху.

Что-то мурлыкая про себя, Шерри разложила на кровати платье, в котором собиралась через час идти на венчание. Менять утренний наряд на более роскошный, голубой было еще рано, а стрелки часов на каминной полке, казалось, застыли на месте.

Пригласить всех друзей на венчание было невозможно, и, чтобы никого не обидеть, решили ограничить круг гостей членами семьи. В этом случае церемония пройдет в спокойной, интимной обстановке, как того хотела Шеридан, и можно будет несколько недель подождать со свадьбой, чтобы она не казалась чересчур поспешной.

Это последнее обстоятельство особенно беспокоило старую герцогиню. Она говорила, что скоропалительные свадьбы неизбежно вызывают массу сплетен и слухов. Накануне герцогиня попросила Шерри называть ее матерью. Кроме родственников, на церемонию была приглашена и мисс Чарити, не внести ее в список гостей было бы верхом бессердечности, и ее ждали с минуты на минуту. Сделали исключение и для доктора Уайткомба, но он прислал записку, в которой сообщал, что из-за срочного вызова приедет позже, на бокал шампанского. Герцог Клеймор должен был привезти на церемонию мать и Уитни через час, а Стивен — приехать часом позже, в одиннадцать, к самому венчанию.

Шерри слышала, что в Англии подобные церемонии проводятся с восьми утра до полудня, чтобы проснувшись, при ярком утреннем свете будущие супруги могли еще раз продумать всю важность предпринимаемого ими шага. Полностью осознавая отведенную ему в бракосочетании графа Лэнгфорда роль, викарий, боясь опоздать, прибыл еще час назад, о чем Кольфакс, облаченный, как и остальные слуги, в ливрею, не без иронии сообщил Шерри, а также сказал, что все они горят желанием спеть в этот торжественный день для Шерри старинную английскую песню, которую отрепетировали на кухне. Тронутая таким вниманием, Шерри пришла в восторг и не задумываясь согласилась.

Только дворецкий и сама невеста в этот день четко справлялись со своими обязанностями. У остальных все валилось из рук. Камеристка чуть ли не все утро потратила на то, чтобы привести Шерри в порядок. Без конца роняла заколки, подавала не те полотенца. Наконец Шерри отослала ее, чтобы помечтать в ожидании решающего момента.

Девушка подошла к туалетному столику и невольно залюбовалась ожерельем из бриллиантов и сапфиров, которое получила утром от Стивена. И когда с улыбкой дотронулась до него, тройная нитка бриллиантов и сапфиров весело засверкала на белом бархате шкатулки, сияя, как сама Шерри. Ожерелье выглядело слишком торжественным и роскошным для ее платья, но Шерри решила его надеть, поскольку это был подарок от Стивена.

Стивен… Ее будущий муж… Девушка невольно вспомнила, как после возвращения из оперы он повел ее в салон и там зацеловал, заласкал. Он гладил ее груди, прижимаясь к ней всем телом, и при каждом движении его бедер Шерри млела и таяла от какого-то еще непонятного ей чувства. Потом вдруг Стивен задышал часто-часто, слегка ослабив объятия, в то время как Шерри прильнула к нему в полном изнеможении.

— Вы хоть представляете себе, сколько в вас страсти? — шепнул он.

Наверное, Стивен так говорил, потому что она позволила ему себя целовать и ласкать, подумала Шерри, однако не найдя в этом ничего ужасного, вместо ответа обвила его руками и прижалась лицом к его мускулистой груди. Не то усмехнувшись, не то застонав, Стивен осторожно убрал ее руку и отступил на шаг.

— Хватит, леди! Если не хотите, чтобы наш медовый месяц начался до свадьбы, придется вам удовлетвориться несколькими целомудренными поцелуями… — Должно быть, она выглядела разочарованной, потому что он ласково улыбнулся ей, снова обнял и поцеловал.

Мысли Шерри были прерваны стуком в дверь.

— Простите, миледи, — сказал Ходжкин, необычно бледный, со страдальческой гримасой на лице. — Там внизу какая-то молодая — не могу даже назвать ее леди, так вульгарно она выражается — какая-то молодая женщина настаивает на встрече с вами.