— Пожалуйста, не надо, я умоляю! — прошу, отползая в угол.

— Вот так, моя хорошая, я люблю когда сопротивляются и просят — это значит, что сучка готова и действительно хочет!

Хватает меня, рвёт штаны и рубаху, оставляя обнажённым, я пытаюсь оттолкнуть его — но силы снова уходят. Только бесполезно шлёпаю его своими ладонями.

— Пож-ж-жалуйста, не-е-е-ет, баронесса обещала! — кричу ему.

Это останавливает насильника, он улыбается ещё шире.

— Баронесса уехала, и не узнает, а там, куда ты отправишься — оттуда не возвращаются!

— Нет-нет! — кричу, когда он раздвигает мне ноги, наваливается сверху. — Не надо, умоляю, я сделаю что хочешь, только не надо!

— Что за крики?! — раздаётся голос того самого сержанта и быстрые шаги.

— Так это, вот, господин. — он отпускает меня, я забиваюсь в угол и обнимаю ноги. — Повалять решил, через пару дней на фронт, уж не обессудьте.

— Пожалуйста, баронесса обещала, прошу вас! — сквозь слёзы, отрывисто, говорю мужчине.

Он смотрит на меня прищурившись, вздыхает, поворачивает голову к стражнику.

— Меня эта гадина достала, пришлось пойти ей навстречу. — он делает шаг из камеры, осматривает коридор. — Даю тебе два дня отгула, и дверь прикрывай, а то она как свинья на бойне орёт, даже на улице слышно.

Шаги удаляются, а насильник, широко улыбаясь, закрывает дверь и идёт ко мне.

— О да, шлюшка, ты сделаешь всё, что я захочу. — страшная улыбка. — У нас есть теперь ещё пару дней, будет весело, обещаю.

— Нет-нет-нет! — кричу изо всех сил — Помогите-е-е!

Он бьёт, заставляя замолчать, снимает свои штаны. Раздвигает мне ноги, и начинает.

Мы идём по пыльной дороге. Ноги очень болят, солнце жарит спину. Меня обрили, из одежды выдали лишь мешковатое платье до колен. Серое, невзрачное и застиранное. Я не знаю сколько точно прошло дней, наверное, пятнадцать, а может быть чуть больше. Это уже не главное.

Стараюсь не вспоминать о тех двух днях, что показались мне адом. На теле останется несколько шрамов. Тот ублюдок любил не только слабых женщин, ещё ножи, огонь, и многое другое.

— Стоп! — громкий крик, мимо проносится всадник, повторяет. — Стоп!

Колонна останавливается, мы сходим с дороги и валимся на траву. Со мной никто не разговаривает. Остальные пленники меня считают эльфом, а не человеком, тут только люди. Эльфов ненавидят, они отсиживаются в своих лесах, пока два оставшихся королевства сдерживают натиск Империи.

Отхожу чуть дальше к кустам, и меня рвёт. Кормят нас не очень хорошо, раз в день миска с очень жидкой кашей. В лучшем случае она безвкусная, в худшем противная и горькая. Возможно, что-то добавляют туда, что бы мы быстрее сдохли. Я не знаю, и знать не хочу.

В этот раз остановка у города, я осматриваю людей, прищурившись. Тут человек пятьдесят, не больше. Но каждую такую остановку к нам добавляется ещё два-три безвольных тела. Все они — бывшие солдаты королевств, и у всех есть шанс выбраться. А у меня нет — метки на шее нет, родственников своих не знаю, имени тоже. Значит и запрос об обмене никто не подаст.

Осматриваю город неподалёку — высокая стена, за которой видно крыши домов. Обычный небольшой городок. Здания каменные или из дерева, ничего удивительного или поражающего воображения. Но всё-таки я озадачен — не такое уж тут и средневековье. Выглядит как обычный европейский городок. Хоть я и не был внутри, снаружи представляется всё именно так.

С другой стороны от дороги лес, тот самый, через который я совершил своё путешествие. Я иногда смотрю и тоскую по нему. Я тогда был свободен, подчинялся сам себе. Как теперь оказалось — у меня было всё что нужно для нормальной жизни. А теперь я раб, с которым можно делать всё что угодно.

— Уже второй месяц! — слышу девичий голос, осторожно смотрю на источник. — Я не говорила ему.

— Ну ты дура, порадуй мужа! — ещё один, весёлый.

Мимо, на лошадях, проезжают две девушки. Белокурую я знаю, и это она говорила сейчас про «второй месяц». Она едет с нами в лагерь. Как я понял из разговоров, лекарка. Баронесса, имени не помню. Молодая, максимум лет восемнадцать, красивая и полная сил. На ней серые одежды, знак лекаря местного мира — бокал с непонятной жидкостью, а рядом небольшой крестик. Не такой как у нас, а немного перевёрнутый. Такие обычно ставят, когда играют в крестики нолики. Её соседка в военной форме без знаков различия, тёмный камзол и штаны с сапогами.

— Кто-то тут пыль глотает, а кто-то беременеет и радуется жизни. — жую сухие губы. — Беременеет?

Судорожно считаю в голове дни, открыв рот от осознания. Точно, прошло уже больше пятнадцати дней. А женских дел как небывало. А ещё эта странная тошнота время от времени. Меня будто холодной водой облили — что же это получается?

Откидываюсь на траву, смотрю на облака в небе. Вот и приехали — я беременный. Беременная. Глажу себе живот, пытаюсь почувствовать что-то. Нет, ничего необычного не ощущается. Но ведь «этих дней» не было, и вообще. Странно, вроде бы должен боятся — но нет, чувствую что-то другое.

— Я не один. — вдруг понимаю и глупо улыбаюсь. — Я не один, я теперь не буду один.

Это так странно — осознавать, что ты теперь не одинок и в тебе есть ещё один человек. Родной тебе человечек. Непонятно, пугающе, волнующе. Я не могу описать своих чувств — просто улыбаюсь, смотрю на небо. Сердце готово вспорхнуть в небеса, унести меня за собой. Подальше от этого мира, насилия, убийств.

«Мирт, или этот урод охранник?» — гадаю в уме.

Наверное, Мирт. Но это неважно, теперь не важно. Это мой ребёнок, не его, не охранника, не кого-то ещё — только мой. Надо думать, как выжить, вырваться из плена. Я последние пятнадцать дней только брёл как осёл, а нужно было думать! Вспоминать, всё что знаю об ошейнике, решать проблему. Возможно, пытаться напрячь память — вдруг получится достучаться до чужой. Найти мать этого тела, может быть она меня вытащит.

— Эй, ушастая, а ты правда эльфийка? — рядом появляется парень.

Деревенское лицо, как и я обритый наголо, в серых мешковатых штанах и такой же рубахе. И, конечно же, ошейник на шее. Металлический, блестящий, красивый. Видимо так сделан, чтобы благородных хозяев не позорить. Сейчас на него падает свет солнца, и он слепит меня зайчиком.

— Наполовину. — отвечаю нехотя. — Какое тебе дело?

— А чё тогда остальные брешут — что настоящая? — садится рядом.

— Уши просто длинные, не повезло, вот и балаболят попусту. — отодвигаюсь от него.

— У меня никогда не было с эльфийкой, а, не хочешь попробовать? — улыбается, опять приближается ко мне.

Замечаю рядом ещё нескольких. Пытаюсь вскочить, подпрыгнуть — но меня быстро прижимают к земле, закрывают рот крепкой ладонью. Держат очень хорошо, кажется, что не пошевелится.

— Да ладно, чё те, может даже понравится. — приспускает свои штаны деревенщина. — Сейчас отведаем, как тама у вас в лесу бывает эта.

Спасибо уроду Мирту, научил меня кое чему. Есть один приём, когда тебе закрывают рот, нужно только по-особому открыть челюсть. Кусаю за ладонь одного, отгрызая плоть. Он отпускает меня и кричит, я молча вгрызаюсь в того, который держит правую руку. Он тоже начинает орать и отскакивает. Свободной рукой бью в рожу третьему, ломая нос хитрым ударом. Ещё двое отпрыгивают от меня, будто от бешеной собаки. Встаю и ногой бью по самому дорогому для деревенского парня. Он падает и воет как подбитый волк.

— Разошлись! — это уже охранник на лошади, держится за рукоять своего меча.

На плечи наваливается слабость, я осторожно опускаюсь на траву, тяжело дыша. Насильники расходятся, деревенский урод отползает. Я бы ему ещё придал ускорения, босой ногой, да нет сил. Чувствую солоноватый привкус на губах. Выплёвываю на землю кусок чужой кожи. Вот и поел мяса, а то на еду жаловался.

«Нравится тебе, малыш?» — спрашиваю, поглаживая живот. — «Ничего, прорвёмся, где наша не пропадала.»