Мы же с принцем быстро нашли систему совместного существования, приемлемую для обоих. Я чётко поставила границу: близость только в крайнем случае, после заключения магического брака. Он не стал с этим спорить, но, конечно, пытался как-то выразить свои чувства. Старался сесть ко мне поближе, прикоснуться, время от времени ухитрялся чмокнуть то в нос, то в ухо, то в шею.
Я оценила королевское воспитание: он делал это так легко, естественно, ненавязчиво, что даже возмутиться не получалось. Иначе бы я выглядела в собственных глазах склочной, плохо воспитанной бабой. Но все авансы Александра разбивались о мою решимость ничего не допустить. Я не отталкивала, но и не поощряла. Мне не было это трудно: все его телодвижения в мою сторону не вызывали ответных чувств. Только вежливое безразличие. Я продолжала любить Алана и тосковать по нему.
Но в остальном наше с Александром взаимодействие складывалось вполне приемлемо. Когда он не строил из себя принца, то был мил и доброжелателен, а ещё, как выяснилось, имел дар рассказчика. Для меня это оказалось особенно ценным: сама я совершенно не способна развлекать других, а унылое молчание в тюремной обстановке — фактор угнетающий. Александр же травил весёлые байки про дурацкие происшествия, которые, по его словам, произошли то ли с ним самим, то ли с его приятелем Эвменом. Кое во что я бы могла даже поверить.
Я в свою очередь скармливала ему большую часть сладостей, которые мне приносил начальник гарнизона (принц отказался сладкоежкой), и пела песенки, в основном те, которые выучила в детстве. Александр уверял, что у меня приятный голос и, когда я пою, ему кажется, что он дома, а не в камере имперской тюрьмы.
Самым неприятным вопросом было отправление естественных потребностей, но и его нам удалось решить. В этой камере не было ведра или бочки для этих целей, зато имелась дыра в полу в том углу, который не видно было от двери, а ещё ящик с опилками и деревянный совок. Никакой ширмы нам не предоставили, так что оправляться приходилось в присутствии друг друга. Но мы честно отворачивались и ждали, пока не услышим разрешения повернуться. Это значило, что человек уже убрал за собой.
Можно было сказать: жизнь у нас наладилась быстро. Я даже не представляла, с какой скоростью мне удастся примениться к новым, малоприятным условиям, но теперь знала точно: везде есть жизнь, если есть надежда.
Распорядок не менялся и по нему хоть как-то удавалось сохранить представление о времени в помещение, где не было окон. Вечером тюремщик забирал миски после ужина и говорил:
— Ложитесь спать, скоро ночь.
Мы с принцем посовещались и пришли к выводу, что это происходит где-то за два часа до полуночи. Больше ни разу за день нам на эту тему ничего не сообщали, зато удалось ориентироваться по косвенным признакам.
Будили нас рано. По мнению Александра, который был знаком с распорядком в сальвинских тюрьмах, примерно в шесть с половиной — семь утра. Через час приносили завтрак и наливали воду в два кувшина, из которых мы пили в течение дня. Ещё через час забирали грязную посуду, а следом приходил начальник гарнизона со сластями и фруктами.
Очень скоро его сменял писарь, который ежедневно опрашивал нас по-новой, всё время добавляя разные вопросы. На принца он обращал очень мало внимания, видно, понял, что такого вельможу превратить в государственного раба ему не позволят. Зато старательно обрабатывал меня, между делом рассказывая, какие блага ждут магов, принявших имперское подданство. По его словам выходило, что, те, кто сделал это добровольно и заранее, получали больше благ и имели больше прав. Следовало только подписать прошение.
Он говорил о хорошей оплате и прочих прелестях службы с таким восторженным придыханием, что я поневоле поняла: для мужика это — предел мечтаний, у него самого ничего и близко нет. При этом он очень плохо представлял себе, как обстоят дела в той же Элидиане. На самом деле я, будучи преподавателем-стажёром, получала не меньше, чем имперский магистр, будучи лично свободной, и по окончании контракта имела право уехать, приняв другое, более выгодное предложение. В том, что оно будет сделано рано или поздно, я могла не сомневаться. Но рассказывать писарю о том, что прелести Империи меня не прельщают, было глупо, поэтому я молчала.
На прошение о принятии в подданство, которое он мне регулярно подсовывал, я даже не смотрела. В камере у меня оставались пассивные составляющие дара, заранее зачарованную бумагу я в состоянии отличить всегда, даже при полном отсутствии магии. Так что от бумажки, которой меня соблазнял писарь, я держалась как можно дальше, даже руки убирала за спину. Черкни я на ней хоть палочку, и всё, считай, попросилась, обратной дороги не будет. Тут даже замужество с принцем не спасёт. Наоборот, неприятности начнутся уже у него.
Душеспасительные беседы длились порой до самого обеда, зато время от обеда до вечера принадлежало нам, бедным узникам. Глядя со стороны, можно было подумать. Что мы просто болтаем, чтобы убить время. На самом деле мы готовились поломать все планы имперцев в отношении бедной магички, если нас не успеют отсюда вытащить до того, как за нами прибудут из столицы.
Принц развлекал меня разговорами, а между делом заставлял учить брачное заклинание и много раз проговаривал, как будем действовать, если вдруг меня или его выведут из камеры раньше другого. Тряпочки с каплями крови у нас вряд ли отберут, так что ритуал останется доступным, ведь он не требует единства места, только времени.
Оставалось придумать, как синхронизировать действия. Тут уже я была на коне. Вспомнила, как училась готовить зелья. Некоторые приходилось варить сутками, поддерживая очень маленькое пламя. Сидеть же весь день в лаборатории, глазея на котелок или колбу, не представлялось возможным. Причём в зельеварении полно рецептов вроде: довести до кипения, затем убавить огонь и держать при температуре, близкой к точке кипения, пока зелье не приобретёт изумрудный цвет. А значит, нужно, чтобы заклинание следило и за температурой, и за цветом и вовремя сигнализировало о том, что зелье пора проверить. В классической магии таких заклинаний не было, зато ведьмы научили меня делать амулет из ниток. Он годился на один раз, но работал безупречно. Главное — правильно заложить граничные условия. Нитяные косички холодили руку, когда температура зелья опускалась ниже допустимого, жгли и кусали, когда она поднималась слишком высоко, и мягко щекотали, когда состав принимал нужный цвет. Я решила, что тут можно пойти по тому же пути.
Долго думала, прикидывала и так, и сяк, пока составила подходящую схему. Нитяная косичка, сплетённая из ниток наших собственных рукавов, должна была резко нагреться, а затем осыпаться пеплом, как только мы оба одновременно окажемся там, где не действует чёрный камень. Расстояние тут значения не имело: хоть пол-континента. После этого у каждого будет пара минут на активацию брачного заклятья, и всё. Оно свяжет нас неразрывно, а тех, кто попробует нас разлучить, ждут серьёзные неприятности. С проклятьем пятого уровня никто не рискует связываться.
Конечно, пока мы находились в антимагической камере, наши нитки были просто нитками, но, попав наружу, мы легко и незаметно для окружающих могли их активировать простым щелчком пальцев. Изящное и простое решение, до которого додумался бы не каждый маг, будь он меня в разы сильнее. Я могла собой гордиться.
Одни боги знают, что бы я дала за то, чтобы все эти приготовления не потребовались и гордилась бы чем-нибудь другим!
Александр вёл себя безупречно, делая вид, что все наши изыскания — ничто иное как удовлетворение чисто научного интереса. Мы решали сложные и вроде бы чисто теоретические задачи, которые в конце концов призваны были связать нас навеки и лишить лично меня человеческого счастья жизни с любимым. Мы об этом не говорили, но каждый про себя знал, и этого было достаточно, чтобы лишить меня всяческого энтузиазма. Только страх подстёгивал, заставляя всё же решать поставленную задачу, и наконец к исходу четвёртого дня мы с Александром её добили.
