Смущенная, я внимательно смотрела на Жана-Батиста. Никто не знает так, как я, насколько его мучает холодность отношений с Наполеоном и невозможность пойти на сделку со своей совестью и согреть эту дружбу искренней приязнью.

Какой непрерывной мукой является для него ощущение того, что он предал идеалы своей молодости, как лихорадочно он ждет согласия на его ходатайство о предоставлении ему руководящей должности как можно дальше от Парижа!

А Наполеон заставляет его ждать, ждать и еще раз ждать…

Но я никак не могла подумать, что эти муки ожидания могут привести к сцене ревности.

Я подошла к нему и положила руки ему на грудь.

— Жан-Батист, — сказала я, — стоит ли так сердиться на каприз Наполеона?

Он оттолкнул мои руки.

— Ты прекрасно знаешь, что произошло, — сказал он, с трудом переводя дыхание. — Ты знаешь прекрасно! Он хочет, чтобы люди знали, что он отличает свою маленькую невесту, свою любовь молодых лет! Но я тебе говорю, что он давно забыл это прошлое. Я говорю тебе это, исходя из моего мужского опыта. Его интересует только настоящее. Он влюблен в тебя и хочет доставить тебе удовольствие, чтобы…

— Жан-Батист!..

Он провел рукой по лбу.

— Прости меня! Действительно, ты ничего не можешь, — прошептал он.

В это время вошел Фернан и поставил на стол суповую миску. Мы молча сели друг против друга. Когда Жан-Батист поднес ложку ко рту, его рука дрожала.

— Я не буду принимать участие в торжествах, — сказала я. — Я лягу в постель и скажусь больной.

Жан-Батист не ответил. После обеда он ушел.

Сейчас, когда я сижу за его письменным столом и пишу, я пытаюсь понять, действительно ли Наполеон снова влюблен в меня. Той бесконечной ночью в своем рабочем кабинете перед казнью герцога Энгиенского он говорил со мной голосом прежних времен: «Снимите вашу шляпу, мадам…» И потом: «Эжени, маленькая Эжени!..» Он отослал мадемуазель Жорж. Я думаю, что этой ночью он вспомнил ограду нашего сада в Марселе, спящие поля и звезды, которые были так близко…

Как странно, что этот маленький Бонапарт, который стоял у изгороди, через два дня будет коронован как император Франции!.. Как поразительно, что было время, когда мое место было не рядом с моим Бернадоттом!

Часы в столовой пробили полночь. Может быть, Жан-Батист в гостях у м-м Рекамье?.. Он часто говорит о ней. Жюльетта Рекамье замужем за старым, очень богатым банкиром. Она читает все книги, которые выходят из печати, и даже те, которые не выходят, лежа при этом целые дни на диване. Она считает себя музой всех знаменитых мужчин, но никому из них не позволяет даже поцеловать себя. Даже собственному мужу, как говорит Полетт. Жан-Батист часто беседует о книгах и музыке с этой своей важной приятельницей, и она присылает мне скучнейшие романы с просьбой прочесть «эти шедевры». Я ненавижу Рекамье и восхищаюсь ею.

Половина первого. В этот момент Наполеон и Жозефина, вероятно, стоят коленопреклоненные в дворцовом часовне, а дядюшка Феш совершает венчальный обряд. Мне было бы легко объяснить Жану-Батисту, почему Наполеон не забывает меня, но это его только рассердило бы. Я — кусочек молодости Наполеона. А ведь никто не забывает свою молодость, даже когда для воспоминаний выпадают редкие минуты. Появившись в небесно-голубом платье в коронационном кортеже, я буду для Наполеона лишь воспоминанием… Но Жан-Батист, вероятно, прав: Наполеон хочет оживить свои воспоминания. Подобное объяснение в любви со стороны Наполеона будет бальзамом на рану, давно зарубцевавшуюся. Завтра я останусь в постели и скажу, что простудилась.

И послезавтра — тоже. У «голубого воспоминания» Его величества насморк, и оно просит извинить…

Ночью, нет, точнее уже сегодня, я проснулась, когда кто-то тихонько до меня дотронулся, взял на руки и унес в нашу спальню. Металлические шнуры эполетов царапали мне щеку, как часто бывало раньше.

— Ты был у своей приятельницы. Я ревную, — шептала я в полусне.

— Я был в опере, девчурка, и один. Я хотел послушать хорошую музыку. Я отослал карету и пешком вернулся домой.

— Я тебя очень люблю, Жан-Батист. И я очень больна. У меня насморк и болит горло, и я не смогу принять участие в коронационной церемонии.

— Я извинюсь за м-м Бернадотт перед императором. — И после паузы: — Ты никогда не должна забывать, что я тебя очень люблю, девчурка. Ты меня слышишь или уже спишь?

— Я сплю, Жан-Батист! Что бывает, когда кто-нибудь хочет пролить бальзам на давно затянувшуюся рану?

— Над этим человеком смеются, Дезире!

— Да. Над великим императором Франции смеются…

Это было торжественно, хотя временами смешно: коронация моего бывшего жениха, императора Франции.

Когда Наполеон с тяжелой короной на голове сидел на своем троне, наши взгляды встретились. Я почти все время держалась сзади императрицы, пока она стояла перед алтарем, держа подушку с ее кружевным платком.

Мой план — быть на коронации — сорвался. Жан-Батист сообщил распорядителю церемонии Деспро, что к великому сожалению, я не могу присутствовать, так как у меня лихорадка. Это сообщение поразило Деспро. Ведь остальные жены маршалов поднялись бы со смертного одра, лишь бы показаться в Нотр-Дам. Он спросил, не смогу ли я сделать над собой усилие и все-таки прибыть.

— Моя жена заглушит звуки органа своим чихом, — уверял Жан-Батист.

Я провела в постели весь день. Около полуночи Жюли, узнавшая, что я больна, приехала меня проведать. Она была очень взволнована и заставила меня выпить горячего молока с медом. Это было вкусно, и у меня не хватило смелости сказать ей, что я вовсе не больна. Потом я соскучилась в постели, оделась и пошла в детскую. Оскар и я разобрали на части национальную гвардию, то есть не гвардию, а куклу, изображавшую гвардейца. Мы хотели посмотреть, из чего сделана голова. Оказалось, из воска. Но когда весь пол был усыпан обломками, мы долго ползали, пока не собрали все и вытерли пол. Потому что мы оба, Оскар и я, очень боимся Мари, которая год от года делается с нами все строже.

Вдруг открылась дверь, и Фернан доложил, что приехал домашний врач Наполеона. Я не успела даже сказать, что приму его в спальне через пять минут, как тупица Фернан ввел его в детскую.

Доктор Корвизар поставил свой саквояж на седло лошади-качалки и учтиво поклонился мне.

— Его величество поручил мне справиться о здоровье госпожи супруги маршала. Я счастлив сообщить Его величеству, что вы уже поправились, мадам.

— Доктор, я еще очень слаба, — сказала я растерянно.

Доктор Корвизар удивленно поднял брови, и они стали похожи на крышу домика и как будто приклеены к его бледному лицу.

— Мадам, я не могу пойти на сделку с моей совестью врача и констатировать, что вы недостаточно сильны, чтобы нести платок Ее величества в коронационном кортеже,

И, поклонившись еще раз, не улыбнувшись, добавил:

— Его величество дал мне на этот счет совершенно точные указания.

Я проглотила слюну. Я подумала в этот момент, что Наполеон одним росчерком пера может раздавить Жана-Батиста.

— Если вы считаете, доктор… — пробормотала я. Доктор Корвизар склонился к моей руке:

— Я настоятельно советую вам присутствовать на коронации, мадам.

Потом он взял свой саквояж и покинул детскую.

Вечером от Роя принесли бледно-розовое платье и белое страусовое перо, которое следовало воткнуть в волосы.

В шесть часов вечера я вздрогнула от пушечного залпа, от которого затряслись стекла в окнах. Я побежала на кухню и спросила Фернана, что происходит?

— С этого часа до полуночи каждый час будут стрелять пушки, а на площадях зажигаться бенгальские огни. Нужно пойти с Оскаром, чтобы он посмотрел иллюминацию, — сказал Фернан, начищая позолоченную саблю Жана-Батиста.

— Идет снег, а мальчик утром немного кашлял.

Я поднялась в детскую, села к окну и взяла Оскара на колени.