— Разве кто-нибудь в этом сомневается? — спросил граф Розен.

— Его сиятельство, граф Беневентский, сказал, что колокола известят нас о победе под Бородино. Дорога на Москву свободна. Император будет в Кремле послезавтра, мой дорогой граф, — объяснил Фуше.

Мучительная тоска сжала мне горло. Потерянно посмотрела я вокруг.

— Прошу вас, скажите мне откровенно, господа, о причине вашего визита.

— Я уже давно собирался навестить вас, Ваше высочество, — сказал Фуше. — Но когда я понял выдающуюся роль вашего супруга в этой битве народов, я почувствовал настоятельную необходимость засвидетельствовать Вашему высочеству мою глубокую симпатию. Симпатию, которую я питаю уже много лет.

Да… наполеоновский министр полиции уже много лет шпионит за нами.

— Я вас не понимаю, — сказала я, глядя на Талейрана.

— Неужели действительно так трудно понять мысли бывшего профессора математики, Ваше высочество? — спросил Талейран. — Войны — это математические действия. В войнах всегда есть свой икс. И в этой войне тоже. А после встречи с царем не стало икса. Икс — это шведский принц, мадам.

— Какая выгода Швеции от этих встреч? Почему пакт с Россией взамен нейтралитета? — вмешался граф Розен.

— Боюсь, что нейтралитет Швеции не мог быть сейчас удобен, так как император занял шведскую Померанию. Разве вы недовольны политикой вашего наследного принца, молодой человек? — вежливо спросил Талейран.

Граф Розен ответил:

— Русские располагают ста сорока тысячами человек, а Наполеон…

— Почти полумиллионной армией, — сказал Талейран уверенным тоном. — Но русская зима, отсутствие квартир и пищи может привести к плохому концу самую огромную армию в мире, молодой человек.

Я поняла! Отсутствие квартир… Боже мой, я поняла!..

В этот момент зазвонили колокола. М-м Ля-Флотт открыла дверь и почти прокричала:

— Новая победа! Мы выиграли битву под Бородино!

Мы были неподвижны. Звон колоколов обрушивался на меня волнами. Мои мысли бежали слишком быстро. Наполеон хочет расквартировать армию в Москве на зиму. Какой же совет дал царю Жан-Батист?

Фуше и Талейран имеют шпионов и осведомителей во всех армиях и во всех странах. Если они нанесли мне визит сегодня, это значит, что Наполеон проиграет эту войну.

Я не знаю — когда, я не знаю — как, но я знаю, что Жан-Батист добился свободы для маленькой северной страны. Но Пьер умрет от холода, а Виллат… Вернется ли Виллат живым?

Талейран откланялся первым. Фуше остался. Он сидел, откусывая пирожное маленькими кусочками, проводя языком по тонким губам, рассматривал портрет Наполеона и казался очень довольным. Довольным чем? Новой победой? Самим собой? Но ведь он в немилости…

Только когда колокола замолкли, он встал.

— Это салют нации, а нация нуждается в отдыхе, — заявил он.

Я не могла понять скрытого смысла его слов.

— Мы со шведским принцем одного мнения: пора быть миру, — сказал он. Потом склонился к моей руке. Губы его, холодные и клейкие, были так противны, что я быстро отдернула руку.

Потом я вышла в сад и села на скамью. Граф Розен подошел ко мне.

— Этот герцог Отрантский в курсе переговоров в Або. Он мне кое-что рассказал. Его высочество сопровождали камергер Веттерштедт и гофмаршал Адлеркрейц. Сначала царь остался наедине с Его высочеством, потом участие в переговорах принял английский посол. Предполагают, что Его высочество организовал переговоры между Англией и Россией. Это союз против Наполеона, Ваше высочество. Говорят, что и Австрия тоже…

— Но австрийский император — тесть Наполеона.

— Это ничего не значит, Ваше высочество. Наполеон принудил его к этому браку. Никогда Габсбург по доброй воле не согласился бы быть тестем выскочки.

«Я присутствовала в соборе Нотр-Дам в то время, как этот выскочка, как вам угодно называть императора Франции, взял из рук папы корону и возложил себе на голову. Я стояла позади Жозефины и держала на подушке ее кружевной платок», — подумала я.

— Может быть, когда все будет кончено, Бурбоны вернутся на трон? — меланхолично сказал Розен.

Я бросила на него взгляд сбоку. Лицо с тонкими классическими линиями, светлые волосы…

— Я представлю вас императрице Жозефине, граф, — сказала я. — После развода она плакала два дня и две ночи. Потом она заставила массажистку привести свое лицо в порядок и заказала сразу три новых туалета. Она улыбается закрытыми губами. Поэтому Наполеон украл в Италии портрет Моны-Лизы. Жозефина похожа на нее.

Я покажу графу самую красивую женщину Парижа. Я спрошу у Жозефины, как ухаживать за моим лицом. Раз уж судьба дала шведам в наследные принцессы выскочку, пусть она будет хоть красива!

Потом я поднялась к себе писать.

Вошла Мари.

— Нет ли писем от полковника Виллата? Может быть, что-нибудь о Пьере?

Я покачала головой.

— После этой новой победы царь, вероятно, запросит мира, и скоро Пьер вернется домой. Может быть, он вернется еще до зимы, — размышляла вслух Мари.

Она опустилась на колени и сняла мои туфли. Она очень поседела, ее руки стали грубее, суставы утолщились. Всю жизнь она делала черную работу и посылала деньги на воспитание Пьера.

Сейчас Пьер марширует к Москве. Жан-Батист, что будет с Пьером в Москве?

— Спи спокойно, Эжени. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Мари.

Точно так, как в те времена, когда я была маленькая… Кто-то укладывает моего Оскара? Один, два, три адъютанта? Или камергеры?

А ты, Жан-Батист, слышишь ли ты меня? Устрой так, чтобы Пьер вернулся!

Но ты меня, конечно, не слышишь!

Это должно было случиться. Я — позор нашей семьи.

Вот как это произошло. Жюли и Жозеф вернулись в Париж и дали большой праздник, чтобы отпраздновать въезд Наполеона в Москву. Я была приглашена. Но я не хотела ехать и написала Жюли, что простужена. Она сейчас же примчалась ко мне.

— Мне необходимо, чтобы ты присутствовала, — сказала она. — Так много говорят о тебе и Жане-Батисте. Конечно, если бы Жан-Батист присоединил свои войска к русским, можно было бы говорить о его союзе с царем. Я хотела, чтобы эта болтовня прекратилась.

— Но, Жюли, Жан-Батист действительно в союзе с царем.

Она смотрела на меня непонимающим взглядом.

— Ты хочешь сказать, что все, что болтают о встрече Жана-Батиста и русского царя, — правда?

— Я не знаю, что болтают. Жан-Батист встречался с царем и дал ему совет.

— Дезире, ты действительно позор нашей семьи! — простонала Жюли, качая головой.

Мне это уже однажды сказали, когда я пригласила к нам Жозефа и Наполеона Бонапартов… тогда, давно, в Марселе… когда это все началось…

«Позор нашей семьи!»…

— Скажи-ка, о какой семье ты говоришь сейчас?

— Ну, конечно, о семье Бонапартов, — ответила возмущенно Жюли.

— Но я не Бонапарт, Жюли.

— Ты свояченица старшего брата императора, — важно сказала Жюли.

— Побочная родственница. Только побочная! Прежде всего, я — Бернадотт. И, во-первых, я — Бернадотт, если рассматривать нас как династию.

— Если ты не приедешь, будут еще усиленнее говорить, что Жан-Батист в секретном союзе с царем.

— Но это не секрет, Жюли. Просто в наших газетах запрещено об этом писать.

— Но Жозеф обязательно хочет, чтобы ты приехала. Я не хочу неприятностей, Дезире!

Мы не виделись все лето. Жюли еще похудела. Возле губ залегли складки, она была бледна и выглядела нездоровой. Меня охватила жалость. Жюли, моя Жюли стала женщиной с горестной складкой губ, бледной, утомленной. Может быть, до нее дошли слухи о любовных похождениях Жозефа, и это ее так огорчает? Может быть, ей обидно уже столько лет быть королевой без королевства? Может быть, она узнала, что Жозеф никогда ее не любил и женился только из-за приданого? Почему она остается с ним, если она знает все это? Для чего ей мучить себя приемами и придворными церемониями? Любит ли она его или просто не может уже отказаться от привычной обстановки дворца?