– Ну кому здесь быть? Не переживай, похоже, просто сквозняк распахнул дверь.

– Надо проверить, – деловито произнесла Дейдре в полуметре от Ари.

Ари согнулась в три погибели за створкой двери, упершейся в какое-то старое трюмо с массивным зеркалом. Оно скроет ее, если они не додумаются посмотреть, не спрятался ли кто за дверью…

– Нет никого, тут от пыли не продохнуть, грабитель бы уже чихал вовсю, – сказал Анри, прикрывая дверь.

– Но мы поняли друг друга? – спросила его Дейдре.

– Да, можешь не волноваться.

Ари перевела дух – они ее не найдут! А о чем они могут продолжать спорить, идя к выходу из коридора – она подумает потом. Может быть, еще и узнает, что связывает обычную служанку и адъютанта маршала, так что та осмеливается повышать голос на благородного офицера. Любовь? Да, Ари поначалу именно это и предположила, но их разговор не давал ей поверить в романтические чувства между ними – разве так ведут себя влюбленные? Они не обмениваются угрозами, а если и ссорятся – то мирятся явно не так…

Она прислонилась к холодной стене и стала ждать, пока Дейдре и Анри уйдут. И только тогда сделала маленький шажок вперед, пробуя половицу на прочность. Та выдержала, но что-то словно схватило Ари за юбку. Она дернула ткань на себя, обернувшись к трюмо из черного дерева.  По ближайшем рассмотрении оно оказалось письменным столиком, на который кто-то водрузил зеркало в золоченой раме. Внутри что-то хрустнуло, как будто Ари случайно запустила какой-то механизм, и из недр столика выехал плоский деревянный ящичек со стопкой пожелтевших от времени листов, а сверху лежал один единственный исписанный убористыми строчками, перечеркнутыми прямыми линиями. Как будто кто-то начал письмо, потом зачеркнул не понравившуюся фразу, решил, что теперь это – черновик, и продолжил нанизывать слова на строчки, чтобы потом уже скопировать на безупречно белый лист, а этот выбросить. Но, похоже, автор письма потом задумался и сложил этот черновик в отделение с писчей бумагой.

Ари протянула руку и взяла исчерканное письмо, начинавшееся с зачеркнутых слов «Любимый, это невыносимо, быть далеко от тебя, не иметь возможности услышать твой голос, обнять тебя».

Ари уже хотела положить письмо на место – неприлично читать чужие послания, тем более написанные матерью мужа своему супругу – это было понятно из подписи «любящая тебя и надеющаяся на скорую встречу Миранда». Мирандой или госпожой Мирандой ту называли сегодня в разговоре слуги, вспоминая, куда отнесли какой-то ценный комод.

Но тут Ари увидела строчку «наш сын - настоящее чудовище» – и внимательно прочитала все письмо с начала до конца.

Мать Тэнима Лингрэма казалась очень спокойной, рассудительной и расчетливой женщиной, несмотря на то, как эмоционально она описывала страдания от разлуки с супругом. Строчки, которые она забраковала, были вычеркнуты ровной тонкой линией, а не тщательно вымараны, как это сделал бы кто угодно, если бы он рыдал и писал, обуреваемый эмоциями. По крайней мере, так решила Ари – она бы точно измяла все неудачное письмо, вычеркнула бы все толстыми штрихами, чтобы никто не прочитал, а Миранда Лингрэм, тогда еще молодая женщина лет двадцати семи, не рыдала (на бумаге не осталось разводов от воды), не рвала и не комкала письмо в отчаянии, а легко выводила строки, нанесенные на имитацию пергамента (самую дорогую!). И даже пером не царапала! Словно перо парило по воздуху, слегка соприкасаясь с бумагой, а буквы сами ложились на строки крупным кружевом. Такие салфетки плели в монастыре на продажу – они всегда нравились Ари. И мать лорда-маршала тоже нравилась… нет, Ари ей завидовала – та сохраняла здравый рассудок, когда кто угодно бы сошел с ума.

Письмо было длинным, но Ари прочла его два раза:

«Дорогой, любимый, я надеюсь, ты поймешь и поверишь, что мне тебя отчаянно не хватает, но я не могла оставаться далее в нашем замке, без тебя», – строка зачеркнута одной ровной линией, осталось только обращение.

«.. когда ты вернешься в замок, тебе скажут, что я поехала в столицу, так как мое здоровье требует постоянного внимания докторов. Ты знаешь, как плохо отразилась на моих нервах та история, полгода тому назад», – и снова последнее предложение зачеркнуто, как будто Миранда не желала никаких упоминаний о чем-то… точно, об «этой истории». Что же за история произошла с нею? Непонятно, надо бы ненавязчиво поспрашивать… Вроде это было до рождения лорд-маршала, но что мешало его матери еще раз покинуть замок после рождения сына? Ничего, разумеется, ее не держали там как пленницу, как будут держать Ари… Обязаны держать, она же не любящая всем сердцем супруга, а та, кто имеет все права на Хольм. Нет, чей муж имеет все права… Но стоит ли думать об этом сейчас? Нет, конечно, нет.

Ари покачала головой – и как тут спрашивать, если неизвестно, когда написано письмо? Даты нет, единственная зацепка – отъезд госпожи Лингрэм в особняк… И за полгода до этого что-то с ней стряслось. Но что? Важно ли это для целей Ари? Она не знала, но на всякий случай запомнила этот факт.

«… но, умоляю, не верь ни одному слову, не теряй голову от волнения – со мной все благополучно. И так и будет, я в полной безопасности с верными слугами в нашем особняке. Единственное, что гложет меня – что я невыносимо далеко от тебя и не смогу увидеть тебя до того, как мое здоровье позволит вернуться».

Ари снова недовольно посмотрела на зачеркнутые строки – теперь про здоровье. Миранда вставила над этой фразой другую: «...до того, как мое состояние не будет вызывать у меня опасений, когда я смогу позаботиться о себе и не только. Сейчас это сложно – ты знаешь о моих приступах слабости, когда я абсолютно беспомощна. И я не могу предсказать, когда это чудовище нанесет удар. Именно об этом я и хотела бы тебя предупредить – не спускай глаз с нашего сына, он хитер, изобретателен и… Да, ты прав – наш сын – настоящее чудовище. Странно такое писать, но я чувствую так, что он будто и мой сын, и не мой (я знаю, о чем ты подумаешь, когда прочитаешь эту фразу, и да – я бы тоже иронично улыбнулась, ведь это можно сказать о них обоих).

Но все же… Как, скажи на милость, мы могли породить это? Мы его любили, он никогда ни в чем не нуждался, но вырастет из него настоящий монстр, способный скрывать свою натуру за беззаботной улыбкой и таким искренним взглядом красивейших глаз. Он будет очень красив, и это тоже опасно…».

Ари только страдальчески вздохнула – снова Миранда сочла несущественной эту информацию, но дальше уже ничего не вычеркнула. Ни одного ужасного слова, каждое из которых не просто добавило бы черной краски на портрет лорд-маршала, а полностью замазало бы его красивое лицо, а на этом фоне проступило бы совсем другое – искореженное злобной гримасой лицо демона, в детстве едва не убившего свою мать. Не по недомыслию, не по воле несчастного случая.  Именно об этом сообщила Миранда супругу:

«Ты скажешь, что я зря паникую… Нет, разумеется, не скажешь, ты слишком хорошо меня знаешь и поймешь, что я бы никогда так опрометчиво не сбежала, но я обязана перед тобой объясниться. Не брани слуг – они ни в чем не виноваты, они следили за ним круглые сутки, но он все равно сумел избавиться от опеки.

После очередной его эскапады (я не стану вдаваться в подробности, меня стошнит от одной мысли, тебе все расскажет Кристиан) мы решили запереть его в его комнатах, пока не подействует успокоительное, но он выбрался. И среди ночи затаился на лестничной площадке, дожидаясь утра. Это не было спонтанное решение, дорогой, у него был план, он выдрал все крепления с дорожки на лестнице. Голыми руками – ты знаешь, как он становится силен во время приступов и каким дьявольским разумом обладает, чтобы их контролировать. Утром, едва я встала на первую ступеньку, он заорал, как сильно меня ненавидит, и дернул дорожку. Я чудом устояла на ногах, меня спасла ваза на перилах – я уцепилась за нее.

Вот, в сущности, и все. Боюсь, сейчас я не смогу защитить себя, если ему вздумается продолжить. Могу лишь молиться, чтобы подействовали лекарства или он надолго вошел в роль раскаявшегося ангела, но сейчас нельзя полагаться на везение.