А главное, друг на дружку наскакивают. Когда идут на службу – дружки, пришли – расцеловались… И уж тут только уши подставляй: не токмо про отца с матерью всю пакость выворотят, а про Господа Бога!

Убрали Климовича. Убрали Хвоста³⁹¹. А в те дни, когда еще Хвост на месте сидел и подумал, што его Климович выдал, – про его таку штуку открыл, што ему в тюрьме не место. Прямо – каторжник. Узнал я такое: он ко мне вхож был. Не раз заявлялся, когда я не в своем виде. Приехал раз, когда я от Мамы, при мне медальон был. В ем патрет: Мы – Мама и я – по краям, а в середке Маленький. Я этот альбом яму показал… Он повертелся. Потом уехал. На утро гляжу: медальон пустой. Я хоча имел на его сомнение, одначе он мне сказал, што когда я ему медальон показывал, то никакого в ем патрета не было. Очень это меня растревожило. Сколь пришлось Мушке побегать, пока новый патрет достала. А не прошло и двух недель, как сей патрет с Маминой надписом у Старухи был в руках.

Потом я дознался чрез Хвоста, што его Климович за большу сумму запродал Старухину хах[алю]³⁹².

И што только было?

А когда и Хвоста к черту убрали, Климович, желая ко мне подъехать, – он со мной знакомствие не кидал. Ну и заявился к Солонихе [Соловихе?], когда я в большом кураже был, и такое разсказал: што сознается, што патрет он действительно унес, што я яго из медальона выронил, когда плясал… што он яго поднял, надеясь дома разсмотреть. Што привез домой и показал на утро Хвосту (как были они дружками); што потом, когда они оба в дружбе со мной были, хотел отдать этот патрет мне. Што Хвост взял у яго патрет только на один час. Што потом не вернул, несмотря ни на каки просьбы, ни его крики. Што он, Хвост, с патрета его снял такой. Што один отдал за болыпи деньги для Старухи, – другой пошел в заграницу. А то, што он говорит правду, то велел проверить чрез одну штучку (Стеклышко), што он, Хвост, переснимал. И он от яго взял, за то, штобы мне никогда ничего не открыть.

Вот какие люди? – Как же на них положиться. И добро бы они выдали Маму, желая, как они говорят, «спасти отечество», а то за то, што заплатили.

У, блядуны проклятые!

И из кого выбрать лучшаго? Покрепче который?

Был еще один человечек, окромя Вити³⁹³, што мог бы правдивое слово сказать – так скаженный и еще бунтарь… такой в правители не годится. Яго тоже пришлось к черту!

И вот, как погляжу я, – только нас двое у Мамы таких, што сердцем ей верны: Аннушка и я. Дак какие же мы правители. Нами эти подлецы правят, а мы Мамой… А Мама – Рассеей!

И гибнет, гибнет Рассея!

Вот и сейчас должен я передать Маме, штобы написала Папе насчет Константинополю.

А што я в этом деле понимать могу.

Папа тоже по сему делу такое наговорил этому Дм. [Дж.?]³⁹⁴

Еще ты и я в гузле, а они шкуру делят. Одначе Бад[ма-ев] говорит, што от таких слов могут быть у нас большие неприятности. Што это надо сделать по-иному. Так и велел Аннушке сказать, штоб яму Мама написала, што тут обо всем думают. Што он должен это Константинопольское дело так повести, штобы и английские, и французские правители уже знали, што это секретные разговоры, а што ежели што сказано, то и выполнить надо. Што будет того требовать потом увся Рассея. А не то, штобы разговорами прохлаждаться³⁹⁵.

А то языками мотают, как гнилушки в окно кидают… А еще велел написать Папе, штобы он и насчет Польши погодил, чего уж дарить не свое! Уже отличился Боров³⁹⁶, как будучи за Главнаго на войне понаобещал Польше такого, што курицы золоты яйца понесут, а у самаго-то Польшу из-под самаго носа – тю-тю!³⁹⁷

Чужим куском не накормишь!

Еще надо, штобы она Ему написала про этого греческаго дурака, чего-то он напоганил, а теперь сидит в Павловске и воняет. Там и без него проклятое гнездо, откуль всяка пакость. А тут еще этот с протухшими яйцами!³⁹⁸

Уж до чего моя Аннушка от бабьяго отошла, а тут и она сплошала.

Может моя была ошибка, што ей сказал до времени, только вышла чепуха. Раструбили до времени и птичка из гнездышка вылетела.

Вот.

А было такое: отсель подкатилась одна подблядюга. Не иначе, как ее направили Вел[икие] князья. Они такое любят. Чуть што опустили возжи – они сразу подсунут бабу. У бабы пальцы цепкие, – скорей за кончик поймает.

Ну, вот и послали они поближе к Ставке³⁹⁹ такую шкуру: ее Солд…⁴⁰⁰ звать. А так полагаю, што она просто подстилка. Ну, вот и поселилась она там, штоб Папу заманить. Ей известно, не Он нужен, и без Яго кобелей хватает, – все же нужен Он. И пустили в ход эту граблю беззубую.

Как Он около Маленькаго, то может за для ради игры… Папу туда повести к ей. А она уже такая, што бьет без промаху.

А Папа, хоча Он и не то… штоб блядовать охочь, а ежели што – легкий. Особенно ежли от Мамы подале. Ну, Он – Ей, Маме-то, завсегда верный. То, што попало под руку – возьмет, да сразу и позабудет. Нет того, штоб, как другие, связаться. Нет, он по сему делу – мужик крепкий: жена – для покою, для совета, для любви, а всяка шваль, пьянная погань, – проглотил и выплюнул, да еще ногой растер.

Вот.

На это он – крепкий. И я не того боялся, што эта поблюдюшка Его к рукам приберет, от Мамы оторвет. Нет, врешь, этого не будет. А только не хотел, штоб он с ей путался, пока я отсель не узнаю, кем и за для чего ее туда послали.

Так и сказал Аннушке, а она возьми, да и шепни Маме. Ну и пошла, поехала.

Мама, хоча и очень на сей предмет крепкая, одначе и ей женское всего ране в голову ударить. И тут уже Она не Цдрица и большая умственница, а только – Баба. И по-бабьи действует.

Так и тут вышло: не дослушав до конца, сделала как раз то, чего не надо. Написала Папе жалостное письмо и еще прибавила, што ежели ты меня любишь, то гони эту шваль подале!.. Папа так и сделал. Прогнали к черту! А вышло это неладно и нескладно: когда ее туда послали, то, как это теперь уже выяснилось, имели при ей устроить такой кружок, где Папу в два счета… Это заговор был очень тонкий: все бы обделали в пьяном кружении. Вместе с Папой должен был попасть и Н. П. [Саблин], который унес бы с собою в могилу всяку связь меж Папой, то исть Ставкой – и Мамой, што работает здесь. Покончив с Папой, компания надеялась тут Маму взять измором, так как в народе пошел бы слух, што Папу ухлопал Мамин дружок, который вместях с Им – погиб. А ежели так, то Маме суд короткий: далекий монастырь, а то и похуже. Вот.

Уже, конечно, ране чем до Мамы добраться – меня без суда – осудили! так как я тайный Мамин помощник.

Обдумано было ловко.

Но знала ли эта поблядушка, каку вокруг ее штуку затевают? Скорее так, што не знала. – Ей только было сказано, што ежели она Папу закрутит, то Он от Мамы, значит и от моей власти, уйдет. И тогда они своих людей поставят. Ну уж, конечно, и ей кое-чего перепадет!

Ну, да провалилось.

А нужно было повести всю музыку по-иному: дать дружкам съехаться, а там – цоп-цороп! Папа должен был пообещать заявиться. Тянуть канитель. Тем часом всю бы компанию законопатить! А как ее сразу вытурили, то она и концы унесла с собою.

Арестован был – только д[вое], кои имели с ей сношение по поставке угощений и еще один, коей устраивал – игрище [в большой теннис], потому што и в сетке было местечко, где, оцарапавшись, можно отравление получить. – Заготовили…

Эта тройка – только мелькнула.

Одначе, никого не выдали.⁴⁰¹

Ох, до чего они все добиваются конца!

А того и не хотят понять, што конец, он скоро – придет… Захлещет волною… Все смоет, все снесет!

Мне видать не придется эту волну… видать, меня, как смолянну бочку, ране подпалят, штобы руки погреть!

Сказал Маме, пущай напишет Папе, штобы назначить монахов, по работе помогать священникам, когда хоронят на поле брани.

Это, во-первых, даст им кусок хлеба, потом, коли они будут там, то их можно так вымыштуровать, што они для нас будут стараться. Это така канитель, што там попы заодно с офицерами. Надо за ними свой глаз иметь.