— Никто не спрашивал, как хочется мне, — шепотом отвечает она. — Никогда.

— Я спрашиваю: скажи, малыш, каких поцелуев тебе хочется сейчас?

Йен кажется еще более напуганной, чем секунду назад, но не отодвигается и даже не пытается снова спрятаться в мой свитер. Пристально изучает мое лицо, как будто у меня есть что-то такое, чего она никогда не видела, несмело подается вперед, и я тоже делаю еще полшага.

Она задирает голову, закрывает глаза и приподнимается на носочки.

Ресницы смешными тенями дрожат на щеках с россыпью веснушек.

— Твоих… — Чувствую ее ответ на своих губах. — Сейчас мне хочется твоих поцелуев.

Приходится как вчера: взять ее руки и уложить себе на плечи, в которые Очкарик тут же цепляется, как в спасательный круг. Обнимаю ее в ответ: одной ладонью накрываю спину, другую опускаю чуть ниже талии. Держу крепко, чтобы сейчас, раз уж мне доверили урок поцелуев, у меня был весь контроль.

Целовать девушку в первый раз — это всегда лотерея.

Понравится ли ей? Понравится ли мне? Какая она на вкус? Захочется ли мне еще? Попросит ли она продолжение?

Прижимаюсь к ее губа своими: это еще не поцелуй, а малышка уже всхлипывает, как будто ей вот-вот сделают больно. Я бы хотел разжать ее губы: немного грубо, напористо протолкнуть внутрь язык, показать ей, что прямо сейчас мы можем трахнуть друг друга ртами — и это будет не «засунуть язык в рот», а охуенно. Сделать так, чтобы из этой явно замороченной головы исчезли страх и предрассудки.

Я бы мог…

У меня снова звонит телефон.

И я жопой чую, что теперь это точно по работе.

— Малыш, мне нужно ответить, — говорю я, когда, спустя пару секунд, она так и продолжает цепляться в мои плечи, при этом выглядя так, словно теперь от этого действительно зависит ее жизнь.

— Да-да, прости, конечно… — отвечает сбивчиво. Пытается отойти, но натыкается бедрами на тумбу сзади, морщится и потирает ушибленную пятую точку. — Я переоденусь и могу вызвать такси, если у тебя поменялись планы.

Я прикладываю телефон к уху, отвечаю и прикрываю динамик рукой, когда на том конце связи меня действительно грузят рабочими вопросами. Осматриваю гостью с ног до головы, прикидываю, что на улице, несмотря на солнце днем, холодный ветер — и хоть ходить ей придется от порога до порога, а в машине тепло, все равно не хочу, чтобы переодевалась.

Даже если не шутил, когда обещал не дать отобрать свитер. Тем более, что он и правда любимый.

Но, но…

— Если хочешь — оставайся в нем, — говорю практически одними губами, стараясь не пропустить ничего важного из телефонного монолога моего подчиненного. — Чтобы не замерзла. И у меня будет повод напроситься на встречу.

Хотелось бы мне знать, чему адресован этот почти ошарашенный взгляд: тому, что я вот так запросто готов отдать незнакомке свою вещь или моему намеку на желание увидеться с ней еще раз.

— Обещаю вернуть его даже лучше, чем был, — шепотом отвечает она и снова зачем-то прячет нос с воротнике.

— С ценником и в магазинной упаковке?

Она явно очень зажата, но пытается поддерживать разговор и делает это достаточно интересно. Ни короны на голове, ни надуманного статуса, ничего такого, за что мне обычно сразу хочется попрощаться и порадоваться, что все это не затянулось — и я не потратил время впустую.

Через десять минут мы уже в машине, и малышка вздрагивает на спуске с моей «любимой» горки. У нее тоже что-то случилось, потому что половину пути она молчит и энергично стучит пальцами по экрану телефона. Пишет сообщения? Маме? Или у нее тоже настырный бывший?

Мысленно качаю головой. У Наташи есть масса недостатков, которые, на мой взгляд вкус, делают ее абсолютно не пригодной для семейной жизни, по крайней мере для такого мужика, как я, но парочка фокусов у нее есть. Она, как это можно говорить, еблива. Знает, как себя подать, как преподнести, чтобы у мужика отключалась верхняя голова и включалась нижняя. Ну и наши довольно продолжительные отношения не прошли для Наташи даром — коем-чему она все-таки научилась, например, не нести совсем уж откровенную чушь. Так что вряд ли муж успел так быстро осознать, что за «сокровище» ему досталось, и пожалеть об Очкарике.

Хотя, не плевать ли на эту парочку?

— Удобно живешь, — отмечаю я, притормаживая около нужного дома. Новая высотка, хороший район.

— Я снимаю однушку, свое мне пока не по карману. А здесь все рядом. Если вдруг свалится вдохновение в три часа ночи, можно пойти куда глаза глядят — и обязательно куда-то да попадешь.

— Это почти цитата из «Алисы в Зазеркалье»?

Она с блаженной полуулыбкой роняет голову на спинку сиденья и совершенно открыто, почти восторженно, говорит:

— Читающий мужчина — просто мечта. Можно я потыкаю в тебя пальцем, а то вдруг ты начал становиться нереальным.

Мы обмениваемся понимающими смешками — и малышка как-то стремительно выпрыгивает из машины, на прощанье помахав рукой, словно я какая-то фея-крестная, спасшая ее от позора.

И только отъехав на пару кварталов, вдруг вспоминаю, что так и не попросил у писательницы номер телефона.

Черт. 

Это все было бы слишком идеально, если бы имело продолжение.

На ватных ногах я еле-еле плетусь из лифта к своей двери, открываю ее, переступаю порог и трачу последние силы, чтобы закрыться в пустоте и темноте «своей» не своей квартиры.

Хочется забраться под одеяло, накрыться с головой и пролежать так сутки.

Я снова потеряла контроль.

Снова придумала то, чего нет. Размечталась, что могу понравиться мужчине просто так, со всеми своими тараканами, комплексами и заморочками. Эй, дурочка, ты видела его бывшую? По-моему, все очевидно.

Не включая свет, звоню маме: говорю, что у меня все хорошо, я уже дома, планирую приготовить ужин и поваляться в ванной.

— Папа уже приземлился, — говорит она. — Звонил из аэропорта полчаса назад. С этими постоянными авиакатастрофами…

— Мам, по статистике ежегодно от падения кокосов на голову людей умирает больше, чем от падения самолетов. Не волнуйся, тебе же нельзя, помнишь? Я сделаю твои любимые кексы и приеду завтра вечером, хочешь? Будем всю ночь пить чай и смотреть старые фильмы.

— И приклеим фотографии в бабушкин альбом, — уже веселее подхватывает она. — Расскажешь мне, наконец, о своем мужчине, солнышко. Я должна знать, с кем ты встречаешься. И папа захочет с ним познакомится, ты же знаешь.

Я дергаю себя за кончик «хвоста», проклиная ту минуту, когда в голове созрела «светлая» мысль выдумать мужчину. Разве что завтра я скажу, что мы немного разругались и пока что решили побыть друг от друга на расстоянии?

— Хорошо, ты обо всем узнаешь первой, — обещаю я, с трудом проглатывая отвращение к себе. — Отдыхай сейчас, выпей все лекарства по списку! Завтра приеду и пересчитаю все таблетки, так и знай.

Мама клянется, что не пропустила ни одной, желает мне спокойно ночи и кладет трубку.

И я снова остаюсь наедине с одиночеством, от которого начинает мутить.

Быстро, пока не стало совсем плохо, вскакиваю и включаю все источники света, какие только есть, потом музыкальный канал на телевизоре, ноутбук. Создаю вокруг себя подобие присутствия: пишу что-то в рабочий чат, раскладываю на столе свои блокноты для заметок, пишу письмо художнице с заданием по обложке. Занимаюсь рутиной, из которой в большинстве и состоит моя реальная жизнь.

И сбегаю от нее чуть позже, после душа, нарядившись в свитер Антона, лежа под одеялом с ноутбуком на коленях и чашкой капучино в руке.

Уже много лет моя «настоящая» жизнь проходит там — на страницах своих и чужих книг.

Спать ложусь только под утро, когда в голове, наконец, пусто, и я так морально измотана, что могу думать только о том, как обнять подушку, уснуть и проснуться в той реальности, где Антон взял у меня номер телефона.

Видимо, не такой уж и любимый этот свитер.