Минуту мы пытаемся делать вид, что спим.

— Расскажешь про свои татуировки? — спрашивает Йен, и теплое дыхание почему-то приятно растекается по лопаткам. — Их… много.

— Расскажу, малыш, без проблем. — Меня потряхивает. — Прости, за три месяца отвык спать с женщиной.

— Мне уйти? — волнуется она.

— Нет. — Обычно, у меня нет таких потребностей, но видимо сегодня сложилась все звезды. — Сопишь забавно.

Писательница смущенно хихикает в ответ: мило и без наигранности. Уверен, у нее снова красные щеки.

И осторожно, как будто ищет границу допустимого, подвигается ко мне.

— Спину лучше не трогать, — предупреждаю я. — Личный бзик. Мне сразу щекотно.

— Угу, — сонно соглашается малышка.

А потом я чувствую очень трусливое, почти что на грани фола, прикосновение носа мне в затылок, в волосы. Вздох у нас, кажется, синхронный, один на двоих.

— Так хорошо? — осторожничает она.

Я чувствую ее рядом: тепло маленького тела под одеялом, прогиб кровати за спиной, дыхание в моих волосах и едва уловимый запах колючих белых цветов. Но при этом никто не лезет на меня, не дергает, не пытается изображать секс-бомбу.

Она интересуется, как нужно. Не просто так, а чтобы сделать мне хорошо и комфортно.

Я думал, так не бывает.

И для этого чувства есть только одно определение.

— Так просто пиздато, — отвечаю я и закрываю глаза. — Спи, малыш.

И хрен мы выберемся из постели раньше трех.

Bones — Low Roar

Пробуждение для меня — самая тяжелая часть дня.

Потому что мне повезло родиться человеком с буйным и сумасшедшим воображением. И мои сны куда ярче, чем реальность, в которой я существую, как в мыльном пузыре, который в любую минуту может лопнуть.

Мне всегда хочется задержать момент пробуждения, оттянуть его подальше, как ребенок, который вопреки запрету тянется к слишком дорогой игрушке на витрине.

Но в этот раз все по-другому.

И я даже знаю в чем дело, хоть это, пожалуй, самое странное, что только случалось со мной за последнее время.

Еще не открывая глаза — нарочно — тянусь куда-то вперед, наощупь пробую пальцами уже остывшую вмятину на соседней подушке. У Антона все очень в мужском стиле: обычные белые наволочки, пододеяльник и простынь. Я немного откидываю одеяло, потому что кажется, что на безупречно белом хлопке обязательно должны были остаться чернильные отпечатки рисунков с него на коже. Пытаюсь восстановить по памяти, но ничего не получается. Там точно была какая-то надпись в несколько строк — на внутренней части предплечья. И на второй руке черно-белый орнамент. Наверное, все это сделано с каким-то смыслом, как и все остальные рисунки, которые густо нанесение на его руки от плеч до почти самых запястий. И немного на спине, и на боку, ниже талии до середины бедра.

Я снова краснею, вспоминая, как проснулась и ощутила, что рядом со мной мужчина.

Роняю голову в подушку, буквально обнимаю ее двумя руками, втягивая запах, от которого кружится голова. Мой любимый аромат, который Саша безуспешно пытался «приручить», но каждый раз богатые и чумовые ноты раскрывались на его коже какой-то кислотой и горечью, и в итоге мне приходилось искать тысячи причин, почему он должен немедленно пойти в душ.

Сейчас — все иначе.

Это именно та наркотическая тягучая нота запаха кожи, которая проникает мне под кожу, обволакивает и без зазрения совести рушит все, что я знала о моем любимом «Афганце». Вот таким он должен быть: на горячей коже со своим собственным уникальным запахом, в тихих аккордах хрустящих от чистоты простыней.

Я сошла с ума, но не все ли равно?

Обнимаю подушку руками и ногами, переворачиваюсь на спину и закрываю глаза, отпуская воображение. Имею я право заглянуть в мясное меню хотя бы в воображении? В конце концов, даже фригидные ледышки мечтают о том, что у них может быть интересный утренний секс с мужчиной, от которого будет приятно ныть между ног?

Как это — когда тебя обнимают крепкие татуированные руки, и пальцы с выразительными острыми костяшками крепко сжимают за бедра, тянут к себе, отводят в сторону трусики, трогают там, где…

До боли знакомая мелодия входящего вызова разрушает иллюзию в тот момент, когда я нахожусь за секунду до оглушительного вылета из реальности.

Господи боже, мама!

Я отчаянно барахтаюсь на кровати, но даже если мои фантазии не успели размягчить мысли, на мгновение я все же абсолютно теряю контроль над своим телом.

— Гммм… Выспалась? — слышу насмешливый голос хозяина дома.

Лежащая на мне подушка становится неподъемно тяжелой.

Хоть бы все это было еще одним моим слишком_реальным_сном.

Но не в этот раз. Антон вдруг появляется прямо надо мной, смотрит сверху-вниз, держа одну руку в кармане простых домашних брюк от спортивного костюма, а во второй, экраном ко мне, мой собственный телефон.

— Не уверена, — еле ворочая языком, отвечаю я, пока он вкладывает телефон в мою протянутую ладонь.

— Прости, что разбудил. Но вот так уже второй час. Я подумал, может, что-то случилось.

— Спасибо. — Куда бы глаза спрятать? — Который час?

— Половина четвертого. Я почти закончил с завтрако-обедом, но мне нужна еще пара рук, так что… как поговоришь, спускайся вниз. Ванна там, — кивает направо. — Но полотенце только одно, и я уже им вытерся. Так что…

— Без проблем.

Он еще раз окидывает меня взглядом — и на мгновение мне кажется, что эта немного приподнятая бровь — признак того, что ему нравится увиденное. Но это лишь мгновение, помноженное на мою буйную фантазию.

Я слишком люблю додумывать то, чего нет. И в основном именно оттуда растут ноги всех моих проблем.

Хорошо, что у меня нет времени и дальше упиваться собственным стыдом, потому что если я прямо сейчас не отвечу на звонок, то родители поднимут по тревоге всю полицию Петербурга.

Я мысленно хихикаю, представляя совсем уж нелепое: «Мам, не переживай, я как раз была с мужчиной из «органов».

— Йен?! Алло! — Мама чуть не рыдает в трубку, и этого достаточно, чтобы весь флер романтического настроения вылетел в трубу.

Укор совести проходится по мне тяжелым катком, вынуждает подняться на ноги и избегать смотреть на себя в висящее на противоположной стене зеркало в кованой «под бронзу» раме.

— Где ты?! Что случилось?! Куда ты пропала?! — У матери, судя по надрыву, предистеричное состояние, а с ее гипертонией это просто недопустимо. — Ты… в порядке?

Я знаю, о чем она интересуется так осторожно.

У нее есть повод устраивать истерики, если дочь не выходит на связь продолжительное время, тем более после того, как побывала на свадьбе бывшего. Хоть, конечно, я умею притворяться и могла бы получить «Оскар» за безупречное исполнение роли «Счастлива за бывшего».

— Прости, пожалуйста, — искренне извиняюсь я. — У меня все хорошо, мамочка. Правда. Мне так жаль. Я свинья.

— Почему ты не отвечала на звонки? Куда пропала? Ничего никому не сказала. Саша сказал, что ты просто ушла — и больше тебя никто не видел.

Я прикрываю лицо ладонью, представляя, как прошла Сашина брачная ночь: в бесконечных звонках от моей матери, которая успела накрутить себя и придумать парочку мрачных сценариев. И во всем этом виновата только я.

Что мне ей ответить?

Что я напилась с незнакомым мужчиной и провела ночь в его постели, куда меня в общем-то не приглашали?

— Мам, я… — Прикусываю ноготь большого пальца, пока боль немного не забивает жгучее чувство отвращения к самой себе. — Не хотела говорить раньше. Все получилось так стремительно, ты же знаешь… Ну, как у вас с папой, помнишь, ты рассказывала?

Мои родители познакомились в кино, отец проводил маму домой и сказал, что через месяц она станет его женой. Она любит об этом вспоминать, до сих пор счастливо сияет, как будто это произошло на прошлой неделе.

Я нарочно «переключаю» ее эмоции на что-то более положительное, чем нерадивая дочь.