Умом я понимаю, что должна что-то сделать: ухватиться за тот самый кирпичик, который не даст рухнуть моему внутреннему спокойствию, чтобы собраться с силами и подумать, как поступить. Вика… Она всегда была очень целеустремленной, всегда рвала вперед на полных скоростях, как и Саша. И я немного завидовала ее характеру и даже пыталась подражать, чтобы язык не прятался в известной место при первой же трудности.

Если Вика чего-то хочет — она всегда это получит.

Я пытаюсь вспомнить хоть одно исключение из правила, но ничего не получается. Она всегда получала вещи, которые хотела, поездки, которые хотела. И мужчин, которых хотела, даже просто ради развлечения, потому что любила «цеплять» просто для личного удовольствия, на один вечер без продолжения.

Голова взрывается приступом тупой боли, когда в ней появляются образы красивой уверенной Вики с харизмой и аурой сексуальности — и моего Антона рядом. Я пытаюсь вытолкать их, влезть между силуэтами, разорвать в клочья, но чем больше стараюсь — тем больше плоти нарастает на их костях. Как в Гарри Поттере, когда бедный Рон вскрыл крестраж — и мерзкий Волан де Морт отравлял его желчной ревностью.

Они общались на Дне рождения моего отца? Сидели рядом? Успели сказать друг другу те самые пару слов, которые высекают искру взаимной симпатии?

Сколько проходит времени, прежде чем до меня начинает доходить, что я снова накручиваю себя и сгущаю краски? Уже темно и свет фар за окном подсказывает, что Антон вернулся с работы.

Это глупо, но я чуть не прилипаю к окну, пытаясь разглядеть выражение его лица.

Может быть, Вика уже звонила ему? Как всегда, как она умеет, включила харизму на максимум, нашла причину, по которой они должны увидеться.

Сжимаю виски запястьями, сильнее и сильнее, до отрезвляющей боли.

Это просто паника. Я снова пытаюсь вернуть прошлое и исправить свою недальновидность.

Пока Антон возится с воротами, успеваю подняться в спальню, достать сумку и пластинку с таблетками. Выдавливаю капсулу на дрожащую ладонь, забрасываю в рот и проглатываю даже без воды.

Перевожу дыхание.

Встаю.

Смотрю на себя в зеркало, примеряя подходящую улыбку. Пожалуй, вот эта, как у ванильной дурочки, подойдет идеально.

Антону навстречу выбегаю пулей — и сердце приятно сжимается в груди, когда он улыбается в ответ и протягивает бумажный пакет с логотипом «Black Star Burger».

— Я же ужин приготовила, — говорю немного растерянно, но охотно прижимаю к груди еще теплый пакет.

— А я такой голодный, что сожру все, — скороговоркой говорит Антон и прижимает к уху телефон. — Малыш, работа, я на телефоне сегодня вишу.

Рассеянно киваю, и угощения вдруг становятся такими тяжелыми, что еле-еле успеваю донести их до стола на кухне.

Он даже в щеку меня не поцеловал, но это ведь ничего не значит?

Просто мой мужчина в погонах очень занят.

Просто он… совсем не романтик.

Просто… Вика…

— Йени, тут твой телефон! — кричит из гостиной Антон, и я киваю, хоть он не может этого видеть.

— Выключи, пожалуйста! — кричу в ответ. — Не хочу ни с кем разговаривать.

Все хорошо, я просто снова «сорвалась».

Родители не виноваты, что у них сломанная дочь, поэтому я берегу их от себя самой.

Мои близкие — пара человек, а теперь уже минус один — не виноваты, что по неосторожности делают мне больно, и я тоже прячу от них себя настоящую.

Антон не виноват, что я боюсь верить мужчинам. И я тоже буду беречь его от себя самой.

Маску милой дурочки я могу носить почти без изъянов.

Милая дурочка удобна всем: она всегда понимает, принимает и радуется, не грустит и не боится спать без света.

На работе бывают дни, когда просто аврал.

Бывает пиздец.

А бывает полный пиздец, вот как сегодня.

Обычно, когда случается вариант три, я стараюсь свалить домой, как только появляется возможность, и завалиться спать, чтобы к утру голова снова была работоспособной. Но сегодня пришлось немного покататься по городу, потому что дома у меня девчонка после сотрясения, и мне тупо страшно, что она может сделать что-то такое, из-за чего я взорвусь. Или я сделаю что-то такое, из-за чего она пустится в слезы.

Так что покупаю бургеры — которые люблю, но сегодня вряд ли есть аппетит — и потихоньку, черепашьим шагом, рулю домой.

По дороге звонит мама, спрашивает, как дела у нас с Очкариком, и только потом очень нехотя говорит, что ей звонила Наташа. Спрашивала, не сменил ли я номер, потому что у нас с ней «общее дело и мы должны быть на связи». Не на связи я потому, что заблокировал ее номер. Этот цирк уже перестал развлекать даже в научно-познавательных целях.

Да и вообще: заебало быть понимающим мужиком.

Йени встречает меня счастливой мордашкой: улыбается, с любопытством заглядывает в руки — что я там привез? Все же ее реакции удивительно забавные: то строгий взгляд, когда не очень удачно шучу, то вот такая детская непосредственность, когда огорчается, что я привез ужин к ужину.

Она пытается быть комфортной. Удобной для меня. Никогда у меня такого не было, и это нереально тешит ЧСВ[14].

Так что приходится запихнуть подальше злого Антошку и, чтобы не натворить дел, сбежать в другу комнату, разговаривать по телефону. Когда я зол — меня совсем нельзя трогать. А когда мне изощренно имеют мозги весь день, пытаются доказать, какое я говно и как меня в легкую прижмут ногтем большого пальца — я предпочитаю быть абсолютно один в принципе.

Расслабиться помог бы секс: быстрый, без долгой прелюдии, просто чтобы физиологически снять напряжение. Потом ужин и еще потрахаться.

Но Очкарик, кажется, «не вытащит» этот сценарий.

На экране ее телефона, который нахожу в гостиной, имя и фотография печального Пьеро. Какого хера он ей названивает в десять часов вечера? Не без удовольствия выключаю ее телефон, решаю еще пару вопросов — и в животе урчит, когда из кухни тянется аппетитный аромат. Так замотался, что даже толком не поел в обед.

После душа мышцы немного расслабляются, голова перестает пульсировать от переизбытка мыслей, и пока в пару движений привожу в порядок свою щетину, у меня уже есть пара работоспособных вариантов, которые завтра же попробую провернуть.

Когда выхожу из ванной, натыкаюсь на Очкарика. Стоит у противоположно стены и смотрит как-то… ошалело что ли?

— Малыш, что случилось?

— У нас все хорошо? — вопросом на вопрос отвечает она. — Я немного беспокоюсь.

За много лет тесного общения с самыми разными женщинами этот вопрос успел попасть в мой личный топ нелюбимых бестолковых фраз. Потому что никогда не понимал, что женщина хочет услышать в ответ? Что все хорошо? А если это вранье? Или что все плохо — и тогда она с чистой совестью закатит скандал? Когда я был молодым и неопытным, пару раз честно отвечал, что все неплохо, но вот тут, тут и тут… После пары истерик понял — женщина не хочет знать честный ответ. Просто в ее голове что-то переклинивает — ПМС, сломанный ноготь, пятно на любимой блузке, Венера в Меркурии и другая похожая лабуда, которая выливается в желание устроить конфликт на ровном месте.

Обычно, если у меня хорошее настроение, я врубаю классного Антошку и говорю что-то вроде: «Да, у нас все отлично». Если исхожу на говно — могу послать на хуй.

Но Очкарик спрашивает не просто так и не потому что у нее зачесалась пятка. Она пытается прикрыть тревогу улыбкой удобной девушки, но прилагает усилия, чтобы держать уголки губ достаточно приподнятыми.

— У нас все хорошо, — спокойно, держа в уме, какая она замороченная, отвечаю я. — У меня правда завал на работе, я злой и дурной, и меня лучше пока не трогать. Отойду — и все будет хорошо.

Она осторожно кивает.

— Ты говори мне… ладно? — пытается подобрать правильные слова. — Вот прямо с порога: «Йен, меня не трогать». И я буду тихонько ждать, пока ты выдохнешь. Я… не хочу попасть под горячую руку. Испугаюсь, начну разводить мокроту, ты будешь раздражаться.