— Мой молодой человек работает, мам, — наконец, говорю я. — Он вернется только в субботу вечером или даже в воскресенье, будет очень уставший. Так что не в этот раз.

Мама прячет «аптечку» обратно и осторожно интересуется:

— Ну и кто он?

— Он… мужчина в погонах, — улыбаюсь я.

— Ох, считай, что отец уже пожал ему руку. — Она с улыбкой закатывает глаза. — Ну и… что у вас?

Я помню, что соврала. Что в той версии событий я уже давно встречаюсь с новым мужчиной. И как минимум готова поделиться своим видением того, что между нами происходит.

— У нас все хорошо.

— Это ты будешь писать в своем статусе в инстаграм, солнышко, а твоя мать не заслужила, чтобы от нее отмахивались стандартными отговорками. Сколько ему лет? Чем занимается? Какие у него намерения?

Моя мама — попаданка из вселенной женщин прошлого века, и для нее намерения — это не пустой звук.

— Мам, мы просто встречаемся, узнаем друг друга. У нас первый том, — чмокаю ее в щеку и снова берусь за нож. Рублю яйцо в крошку, смахиваю в большую глиняную миску для смешивания. — Намерения — это том два. Или даже три.

Она слишком долго молчит, чтобы я не начала подозревать подвох.

Говорят, люди, пережившие удар молнией, способны чувствовать грозу до ее начала.

Я тоже «пережила». Я знаю, что она скажет.

— Ты сказала ему, солнышко? — Мама пытается отнять у меня нож, но я нервно сбрасываю ее руку и беспощадно кромсаю вареную морковь. — Йени, ты должна сказать.

— Нет! — Швыряю нож в раковину и убегаю в спальню, даже не помыв руки.

Не скажу. Никогда и никому не скажу.

Через десять минут мама потихоньку стучит в дверь, приоткрывает ее, ставит на тумбу стакан с водой, рядом кладет таблетку и выходит.

Я выпиваю успокоительное, переодеваюсь в пижаму и забираюсь под одеяло с книгой.

Буквы расплываются перед глазами. Хочется снова себя жалеть, вспоминать, как мне, вроде хорошей девочке, всю жизнь таскающей домой разную несчастную живность, «повезло» так, как лучше бы не везло никому. Я честно пытаюсь читать, чтобы хоть как-то вышибить из мыслей неприятные воспоминания, но они засели там колючками, и их проще забить поглубже, чем пытаться вытащить наружу и не сойти с ума.

Только через какое-то время, когда слышу звонок в дверь и приглушенный голос матери «У Йени опять срыв», голова становится тяжелой. В ней все равно слишком много грязи, но сейчас я смотрю на нее как человек в «резиновых сапогах» и уже не боюсь испачкаться. Можно даже прыгнуть в лужу и устроить показательные брызги.

Иногда во мне что-то щелкает и хочется испачкать своей болью всех вокруг.

Мой врач говорил, что это нормально, и корить себя за подобные мысли не стоит. Но… «С этим нужно работать, Йен, Вы же понимаете, что до тех пор, пока проблема живет в вашей голове, она держит Вас в прошлом и не дает жить настоящим?»

Отец заходит в комнату без стука. Он всегда такой — повадки бывшего военного.

Молча присаживается на край кровати и я, как в детстве, тянусь к нему, обнимаю и чувствую себя чуточку лучше. Для него я всегда буду маленькой девочкой, за которую он в свое время вступился, рискуя всем.

— Ну-ка сопли подбери, грибница, — командирским тоном говорит он. — Развела тут плесень.

Кому-то это может показаться грубым: дочери плохо, а отец, вместо того, чтобы погладить ее по голове, отчитывает за сопли. Он всегда был таким: ни капли сантиментов, все строго по полочкам. Чаще с матом и грубо. Но он меня любит. Как, наверное, больше никто и не сможет любить. И только благодаря его грубым попыткам привести меня в чувство, я до сих пор не расклеилась окончательно.

— Я там яблок привез, как ты любишь, — продолжает папа, чуточку смягчившись.

— Спасибо, сейчас уже не хочу.

— Мать… волнуется. — Он всегда не в своей тарелке, когда приходится говорить о неприятных вещах и трогать тему, которая его задевает за живое почти так же сильно, как и меня.

— Я в порядке, пап. Обещаю больше не распускать нюни.

Отец немного отстраняется, хмуро изучает мое лицо.

Сегодня я сдержалась — не заревела. Для кого-то так себе достижение, а для меня целый подвиг.

— Точно не хочешь с нами за стол?

— Я уже спать собиралась. — На часах почти полночь, от лекарства действительно кружится голова и тяжелеют веки. — Ничего, если поздравлю тебя завтра утром?

Он все-таки целует меня в лоб, желает спокойной ночи и выходит.

Но все равно оставляет дверь приоткрытой. Где-то на ладонь.

Я выключаю свет, кладу книгу на тумбу и достаю из-под подушки телефон. Примерно два часа назад написала Антону «ни о чем»: что ночую у родителей и выходные проведу с ними на даче, так что сегодня у нас приготовления.

Не нашла смелости пригласить его на День рождения. Он занят — мы оба это знаем. Ему придется отказать, а мне бы не хотелось ставить Антона в неловкое положение вынужденного отказа.

Губы расплываются в улыбке, когда вижу сообщение от него. Пришло еще двадцать минут назад. Я и не слышала — забыла, что из-за Саши поставила телефон на беззвучный. В сообщении целое сокровище — фотография моего сонного майора уже в кровати, с его сумасшедшими татуированными плечами. И приписка: «Малыш, уже сплю, завтра весь день в разъездах и, скорее всего там, где нет связи. Пиши мне»

Я, недолго думая, пишу «Ты просто красавчик» и добавляю к сообщению маленькое красное сердечко.

Антон не знает и не узнает, что сегодня это селфи было лучше любой таблетки.

На дачу мы приезжаем первыми.

Девять утра, день солнечный и теплый, но прогноз обещает дождь во второй половине дня, так что мама с самого утра развела панику. Все пропало, гости приезжают к четырем, если делать мясо утром, оно остынет, если оставить на потом — дождь.

Отец держится из последних сил, так что как только заезжаем на территорию участка, пулей вылетает из машины и хватается за сигарету.

— Мам, хватит, — «включаю» взрослую дочь. Иногда у нас вот так: мне приходится разъяснять ей вещи, которые мне интуитивно понятны и видны, хоть у меня опыта в отношениях — гулькин нос, помноженный на ноль. — На чердаке есть летний зонтик, поставим над мангалом, если что. Не паникуй. Не порти отцу настроение.

И чтобы успокоилась, даю ей глоток кофе из моей термокружки. Кофе у меня «с секретом» — двумя столовыми ложками оригинального «Бейлиса». Просто чтобы не встречать Сашу с его женой совсем уж дерганой. Хоть это скорее эффект плацебо.

Мы быстро наводим порядок: подготавливаем гостевые комнаты, меняет постельное белье, развешиваем полотенца и туалетные принадлежности. Папа, как настоящий Челентано, методично курит и колет дрова. Судя по стопке, их хватит до следующей зимы, но мы обе помалкиваем.

Первыми, около трех, приезжают Сашины родители. Мужчины сразу обнимаются, отец довольно ворчит, разворачивая полученный в подарок какой-то модный спининг. После обмена любезностями Сашина мама, Анна Павловна, несется на меня с распахнутыми объятиями.

Я чувствую себя неловко, пока она тискает меня, словно дорвавшийся до любимой куклы ребенок. Потом отодвигает, рассматривает со всех сторон, качает головой и снова тискает. Только теперь уже охает и причитает без вступления:

— Солнышко мое хорошее, что ж вы с Сашенькой-то так, а?

— Анечка, вам нервничать нельзя. — Она всегда молодилась, даже двадцать лет назад одевалась под стать студенткам-первокурсницам, и жутко злится, когда к ней по имени отчеству. — Саша теперь в хороших руках и о нем есть кому позаботиться.

«Его жена — та его сука, но я не могу этого сказать вам».

— Ой, какая я растяпа! — Женщина всплескивает руками и убегает к машине.

Тоже одна из ее странностей — она абсолютно не способна фокусироваться на чем-то больше десяти минут. Исключение — вязание и выращивание фиалок. Так что, когда вручает мне бумажный пакет с бантом, могу поспорить, что внутри либо очередной шарф, либо очередная фиалка.