— Договорились, писательница, буду все тебе говорить.

За последние годы — или вообще за всю жизнь? — это первая женщина, которая говорит: делай со мной вот так, чтобы я не натворила дел.

А ведь это реально охуенно.

Мы делаем по два шага навстречу друг другу.

Все же, пусть меня еще бомбит, абсолютное доверие в ее глазах заставляет притянуть Очкарика к себе, с удовольствием обхватить ладонями ягодицы и потянуть вверх, чтобы живот плотно потерся об член.

Хочу ее — хоть разорвись.

— Антон? — Она стаскивает с волос несчастную заколку. — Пойдем трахаться?

Вот так запросто, практически транслируя мои мысли. Красная и горячая от стыда, но с затуманенным как будто пьяным взглядом.

— Ну слава яйцам, — усмехаюсь я, откровенно довольный.

До спальни отсюда — метра три.

Их можно пройти за пару секунд, упасть в кровать и оторваться друг с другом, как это обычно бывает, когда люди впервые занимаются сексом: с любопытством, огнем, драйвом и особенным вкусом познания новой женщины.

Но с Очкариком все это не будет работать, потому что хоть она и сказала, что хочет и готова, уверен — сбежит, как только почувствует опасность. Есть в ее поведении что-то от дикой кошки: боится любой близости, не хочет подходить на опасное расстояние, но голод толкает вперед. Если перегнуть или поспешить — убежит и закроется в себе.

А мне этого не хочется, потому что сейчас хочется ее, и по фигу, что я голодный и злой после работы, и голова до сих пор пытается «работать на работе».

По шагу за раз, прижимаясь друг к другу, мы сокращаем расстояние до двери.

Очкарик трусливо поджимает губы, когда снимаю с нее очки и роняю на домашние штаны, которые она сама с меня стаскивает. Отстраняюсь, чтобы посмотреть в эти огромные глаза, попытаться угадать, чего она ждет от этого секса?

А, ну на хрен.

— Малыш, ты… точно хочешь? — Я должен это спросить, чтобы она развязала мне руки. Если это не импульс, инициатива будет в моих руках.

Она думает. Несколько долгих секунд, за которые успеваю пожалеть о дурацком вопросе. Не всем женщинам нужно давать шанс одуматься, даже если они замороченные, как эта.

— Точно хочу, — осторожно говорит она. — Только я… У меня правда нет опыта.

Я обнимаю ее лицо ладонями и, кажется, впервые целую так, как это показывают в женских фильмах: просто обхватываю губами ее нижнюю губу, легко посасываю, чувствуя теплое дыхание на коже и ответные неумелые движения.

«С поцелуями у нас сложилось», — почему-то слышу ее голос в своей голове.

И ловлю себя на мысли, что мне хочется целовать ее по-разному, всеми возможными способами, под разным углом, даже если моя голова будет у нее на коленях и я превращусь в манекен для тренировок. Готов отдаться этому замороченному чуду в безраздельное пользование.

— Опыт, писательница, — приподнимаю ее и оставшиеся несколько метров проношу на руках, как фарфоровую куклу, которая может треснуть, если быть с ней нетерпеливым, — не всегда и нужен.

Ставлю ее на кровать, и теперь она смотрит на меня сверху вниз, цепляясь в плечи. Царапает, но сейчас это даже приятно и немного отрезвляет.

Молния на комбинезоне податливо расходится, воображение взрывается образами, когда не нахожу под ним ни намека на бюстгальтер. Только подаренный мною медальон, который Очкарик, словно талисман на удачу, крепко сжимает ладонью.

Никогда не понимал прикола медленно раздевать женщину, хоть некоторых это правда заводит. Но ведь все самое интересное начинается, когда оба голые, и никто не пыхтит над пуговицами и крючками, изображая страсть а-ля софт-порно.

И все же стаскиваю комбинезон по ее узким воробьиным плечам, на локти, нарочно тяну на себя уже наполовину пустые рукава, заставляю сделать шаг. Прямо перед глазами — сексуальная ложбинка между полными полушариями. У нее здесь маленькая родинка, слева, и я поддаюсь желанию лизнуть ее, как будто это часть особенного ритуала для сегодняшней ночи. На языке остается вкус ее духов: те самые льдистые колючие цветы, почему-то белые в моем воображении.

Очкарик вздрагивает, пытается отодвинуться. Всегда так делает, когда происходит что-то вне зоны ее контроля. Даже удивительно, как успел так быстро выучить ее повадки, хоть она самая непростая женщина в моей жизни.

Удерживаю на месте, перехватывая локти до приятного покалывания в запястьях.

Хочется просто бросить ее на спину, раздвинуть ноги и посмотреть, как закроет глаза, когда вставлю ей по самые яйца, как потом задрожат эти колени с парой очень несексуальных синяков и царапин, как будет кричать, пока буду трахать ее.

От злости, что все это явно будет не сегодня, прикусываю родинку, как будто она виновница всех моих бед.

Малышка пытается освободить руки, и на этот раз я даже ей помогаю.

Ее темно-синяя «защитная скорлупа» падает по бедрам до лодыжек.

Мы снова целуемся, теперь притягиваясь друг к другу с жадной страстью. Стучимся зубами, смеемся от этого и снова присасываемся ртом в рот, языком к языку.

Обхватываю ее грудь двумя ладонями, сжимаю, сглатываю потребность попробовать соски зубами.

У нее прохладная кожа, под моими пальцами покрывается колючей россыпью мурашек.

А у меня стоит так, что впервые в жизни немного больно от желания.

Меня странно выкручивает, ломает, хочется заполнить ее рот своим дыханием, подчинить себе влажный язык, посмотреть, как она выставляет его, когда ждет моего прикосновения. Хочется стащить с кровати, надавить на плечи и смотреть, как белокурая голова с растрепанными волосами прижмется к моему животу, тонкие пальцы обхватят член у самого основания, как этот язык будет пошло слизывать с меня первые влажные капли.

Сдавливаю ее бедра руками. По хер, что больно нам обоим: мне ломит костяшки, она вздрагивает от того, что пальцы продавливают кожу куда-то почти до самых костей.

Она повторяет мои движения руками: скребет ногтями по бокам, оставляя следы, которые я точно проношу пару дней, задевает пальцами резинку трусов, стаскивает их нервно и неумело.

На нас больше ничего нет, кроме двух «ошейников»: ее медальона со звездой и моего с волчьей головой, который сам не понимаю, зачем ношу до сих пор.

Я все-таки толкаю Очкарика на спину, стараясь придержать рукой.

Матрас пружинит под ней. Малышка громко выдыхает, пытается сжать ноги, но я вовремя вставляю между ними колено. Она инстинктивно скрещивает руки на груди, и мне хочется ругаться, потому что от стыда у нее покраснели даже уголки локтей. Если бы я знал, что она не закроется после этого — привязал бы к кровати в позе Х. Чтобы была вся передо мной, чтобы орала от стыда и удовольствия, пока буду делать с ней все, чем напичкана ее голова. Не знаю откуда и почему, но даже не сомневаюсь, что под этой кожей с веснушками прячется та еще маленькая блядь. Для своего мужчины, которому доверится и откроется в своих желаниях.

Хочу вытащить ее наружу.

Хочу показать, что я тоже люблю не ванильно потрахаться. 

Мне так страшно, что внутри все натянуто до предела. Как будто я старая кукла и мои конечности держат натянутые под кожей резинки, и несущий стержень, на котором держится эта примитивная конструкция, вот-вот сломается.

Нужно просто отпустить все это.

Не вспоминать.

Закрыть глаза, открыть и…

Снизу-вверх у Антона совершенно невероятное лицо. Этот прищур уже не кажется веселым, от него хочется закрыться, как грешнице от искушения. И на приоткрытых губах — влажные следы моих поцелуев. Я притрагиваюсь к ним пальцами, невольно вытягиваюсь, когда он ловит один зубами, языком повторяя на коже все то, что вчера делал у меня между ног.

И снова хочется сгореть от стыда.

Свести ноги.

Сжать его коленями за бедра.

Я как будто выставлена вся напоказ — не сбежать и не отмотать назад.

Но ведь я и не хочу.

Это же… мой мужчина. Не тот другой. И вместо шрама — пара родинок.