— Он ее правда любит, — уже совсем на своей волне говорю я.

Ресторан, платье, бриллиант.

Нет, меня он тоже никогда не обижал. Скорее обижался, что я ничего не просила. Думала, что меня за это будут ценить, а моей трудоспособностью и финансовой независимостью будут гордиться. А оказалось, что моя самостоятельность была чечеткой на его мужском достоинстве. А ему, как взрослому мужчине, хотелось заботиться о своей женщине, а не слышать каждый раз: «Я сама, спасибо».

— Уверен, что она его тоже любит, — кивает Антон, но в его голосе столько иронии, что ее, как отельное блюдо, можно подавать к столу.

Не хочу переспрашивать.

— Девушка с именем колдуньи, может, мы, наконец, уйдем с этого скучного вылизанного праздника? — неожиданно предлагает он. — Честно говоря, у меня от этой показательной идеальности уже гмм… одно место слиплось.

Я тяжело схожусь с людьми. У меня и подруга-то всего одна, и та со школьной скамьи.

Еще тяжелее мне с мужчинами. Наверное, если бы я не была крестницей Сашиной мамы, а мой отец не был крестным его младшей сестры, и наши семьи не проводили вместе каждый праздники, мы с ним не стали бы парой. Я бы просто не смогла быть рядом с мужчиной, на которого смотрела как на что-то слишком идеальное для такой сложной поганки как я.

Я никогда не принимаю приглашения случайных мужчин.

Поэтому открываю рот, чтобы выдать один из парочки заранее подготовленных вежливых отказов, но вместо этого слышу:

— Буду рада, если заберешь меня отсюда.

Антон немного удивленно улыбается — согласие явно обескуражило не только меня.

Протягивает руку, чтобы помочь мне встать, но я делаю вид, что не заметила жеста обычной вежливости. А он, кажется, делает вид, что не заметил моего отказа принять помощь.

Когда мы, следуя рядом, но даже не прикасаясь друг к другу плечами, обходим зал по кругу и оказываемся в дверях, я чувствую взгляд в спину. Даже два взгляда. Очень хочется оглянуться, увидеть лицо Саши, но выдерживаю режим «невидимки».

Антон прав — этот праздник слишком красивый и торжественный. Как поминки.

Хоть так, похоже, думает только парочка бывших, так что нас можно считать лишь статистической погрешностью.

Я — не идеальный классный понимающий благородный мужик.

Я редкая сволочь, засранец и циник.

Поэтому ни на секунду не сомневался в том, что обо мне Наташа будет рассказывать только ту правду, на фоне которой она выглядит мучающейся грешницей. Еще до того, как Йен подтвердила мою догадку, мысленно угорал над тем, как все-таки поворачивается жизнь. Ты классный, любимый и самый лучший, но ровно до тех пор, пока укладываешься в парадигму — мужик должен. А как только перестаешь гробить свою жизнь на чужие прихоти, становишься козлом и абьюзером.

Сука, жадным абьюзером!

В моем телефоне до сих пор висит ее сообщение двухнедельной давности: «Я люблю тебя, прости, давай начнем сначала!» Точнее, это целая автоматная очередь сообщений. И даже мой острый аналитический ум немного теряется от того, как все-таки насрано бывает в некоторых «светлых» женских головах: то я тиран и мудак, то любовь всей жизни. Интересно, на что Наташа рассчитывала, приглашая меня посмотреть, как ей хорошо с Тем самым? Что я нажрусь с горя? Полезу с кулаками к ее мужу? Начну играть в неандертальца и уволоку ее из-под венца?

— Ты точно следователь? — спрашивает Йен, когда я подвожу ее к своей машине.

У меня большой черный внедорожник. Типа, крутая тачка, а по факту — довольно старенький «Гранд Чироки», купленный для наших снежных питерских зим. На самом деле, хорошее, выгребающее из любого дерьма «ведро», которое, когда я разорусь и сделаю «полный комплект», будет покруче всяких Геликов и Рендж Роверов.

Но когда это еще будет?

— А не похож на следака? — Я забираюсь в салон и открываю вторую дверь. Йен быстро забирается внутрь, и я невольно задерживаю взгляд на том, как она плотно сжимает колени и очень сосредоточенно ищет ремень безопасности.

— Не очень, если честно, — осторожничает она.

Сразу видно, что тут человек, для которого деликатность — это не часть хороших манер, а большая проблема. Почти как трудовая повинность.

— Следователь по особо важным делам ГСУ. Экономический сектор, — разжевываю я.

И наслаждаюсь тем, как округлились ее глаза, как немного приоткрылись губы. Можно подумать, что признался в порочащих связях и развратных наклонностях. Хотя насчет второго мне тоже есть что сказать, но не сегодня, пожалуй.

Хоть я вообще не уверен, будет ли у нас «завтра».

После разрыва с Наташей я настолько разочаровался в женщинах, что последние три месяца вообще не искал женского общества. А для меня — любителя хорошо потрахаться — это очень приличный срок.

— Я тебя боюсь, — признается Очкарик. — Наверное, видишь людей насквозь.

— Вообще-то нет. — «Вообще-то да». — Пристегнулась?

Это была бы вежливость и элемент флирта: наклониться к ней, чтобы проверить, все ли в порядке с ремнем безопасности, но она так шарахается от любой близости, что я держу порыв при себе.

— Да. — Малышка прилежно демонстрирует, что разобралась и без моей помощи.

Что ж, кажется, нам обоим нужно немного оторваться.

— Куда хочешь съездить?

Пока она поджимает губы и сосредоточенно думает, выруливаю со стоянки и включаю музыку. Делаю погромче, краем глаза наблюдая за Очкариком. Обычно я люблю слушать музыку громко: после тягомотины и мозгоебства на работе громкий речитатив с задорным русским крепким матом — то, что нужно.

Но на этот раз все словно по заказу: мелодичный медленный бит, тот редкий случай, когда мне нравится романтический подтекст пацанского текста.

«В язык тела превращаются ее слова, мне нравится, что я могу быть с ней нагловат…»[2] — из динамиков куда-то как будто между нами.

Очкарик стремительно краснеет, когда наклоняюсь вперед, задерживаясь ровно там, где на щеки ложится ее рваное горячее дыхание.

Я люблю делать то, от чего меня прет.

И никогда не подавляю эти порывы, потому что почти всегда они заканчиваются чем-то приятным.

Музыка щекочет ушные перепонки, запах духов Очкарика очень необычный — какие-то белые и очень колючие цветы в цитрусовом сиропе. Не помню даже, когда меня в последний раз так «вставляло» от женского запаха. Обычно как-то по фигу, лишь бы не воняло так, что башка в развал.

— На ней обувь от Джими Чу… — подпеваю в унисон парочке рэперов, фиксирую на себе взгляд перепуганных зеленых глаз. — Остального на ней не хочу…

Малышка шумно втягивает воздух ртом, двумя ладонями, как за спасительную соломинку, хватается за ремень безопасности. Такое чувство, что у нее сейчас случится сердечный приступ, и может — точнее, почти наверняка — я перегибаю палку, но не по херу ли?

— На ней не то, чтобы нет белья… — Нарочно шепотом, чтобы мой голос не выпирал громче ребят из моей любимой группы. И уже просто губами, беззвучно: — На ней ни…

— Я бы выпила, — скорее вздрагивает, чем говорит Йен, вжимаясь в сиденье так, словно мы с ней герои известной сказки про Шапочку и Волка. И итог нашей встречи предрешен и известен заранее. — Что-то сладкое и с пузырьками.

Она только заканчивает фразу, а я уже знаю, чем ее удивлю.

Понятно, что она хочет шампанского, но, учитывая наше с ней знакомство и наши статусы бывших, угощать ее классикой как-то совсем не хочется. Банально — аж зубы сводит. И хоть поить Очкарика я буду не сладким, уверен, что ей понравится. Главное, чтобы не увлеклась до того, как скажет свой адрес. Несмотря на то, что наше знакомство как бы намекает на общую ночь, тащить закомплексованную девушку в постель совершенно не хочется. Но уже сейчас я почти уверен, что возьму у нее номер телефона и перезвоню, чтобы попробовать продолжить знакомство уже в «среднестатистических условиях». Хоть в последний раз я ходил на классическое свидание почти три года назад, с Наташей. И, как и с предыдущими женщинами до нее, еще больше укрепился в мнении, что узнать женщину по-настоящему можно только в быту. Поэтому всегда старался как можно быстрее перевести конфетно-букетный период в плоскость «давай жить вместе». И еще потому, что есть проклятая работа, с которой на свидания просто не остается ни времени, ни сил.