Сначала стояла тишина. Потом раздался мягкий высокий смех, и голос произнёс:

— Ну, не бойся, сладкий. Это всего лишь я. Не спится? 

Первым порывом было бросить трубку, если не запустить телефоном в другой конец комнаты, но Александр сдержался. Дрожащими пальцами поднёс аппарат поближе. Облизнул губы. Он мог назвать его мистером Фоули, чтобы подчеркнуть свою осведомлённость. Мог сказать: «мистер Смерть», — потому что именно так хотелось к нему обращаться. Но всё-таки Александр выдавил из пережатого волнением горла:

— Джим. 

Он снова рассмеялся.

— Тебе так страшно, да? Ты не знаешь, зачем я звоню тебе. Не знаешь, чего ожидать. Да, сладкий? 

— Знаю, — тихо ответил Александр, снова опускаясь на подушку и перехватывая телефон поудобнее. Прикрыл глаза, представляя себе тонкое лицо мистера Смерти, и пояснил: — Я сам сказал тебе… что ты мог бы позвонить.  

— Привет, мистер Кларк, я тут посмотрел все твои фильмы и хочу обсудить их, — процитировал Джим его слова. — Ты не думал, что я это сделаю. 

— Нет, — честно ответил Александр, и на лице, которое он видел перед собой, появилась хитрая улыбка. — Но мы оба знаем альтернативу звонку, так что я, пожалуй, рад тебя слышать. И готов обсудить с тобой что угодно. 

— Расскажи, — попросил Джим. 

Александр зажмурился крепче, так, что образ Джима пошёл жёлто-чёрными пятнами, хотя и не пропал до конца. Как понять, что именно он хочет услышать? Как почувствовать себя в его шкуре, когда сердце бешено колотится, а голова не соображает от нервных встрясок и хронического недосыпа? 

— Безумие, — ответил Александр тихо, — я понял, что нас отличает безумие. Меня называют эксцентричным и немного не от мира сего, но мы с тобой точно знаем разницу. 

— А второе? — прошептал Джим.

— Опыт. 

— Умница, — в его голосе послышалось придыхание. — Великолепно, сладкий. Ещё. 

Александр очень ярко представил себе Джима на широком кожаном диване, в костюме. Как он запрокинул голову и прикрыл глаза, испытывая…

Это было не так-то просто сформулировать, но Александр имел большой опыт создания безумцев в своём воображении, поэтому он справился. Джим сейчас испытывал нечто сродни сексуальному возбуждению, и вызвано оно было тем, что его поняли, что угадали его мысли, причём точно. 

— У тебя есть опыт, который мне даже не снился. Я думал сначала о происхождении, но это слишком банально и просто. Да и потом, среди людей моего круга немало тех, кто пережил настоящий ужас. Ты читал Сент-Обина, например? 

Джим не ответил, поэтому Александр просто продолжил мысль:

— Сам факт происхождения ни на что не влияет, но жизненный опыт — это ключ. Что ни делай, я уже не смогу пережить то, что было в твоей жизни, это не исправить. Я прав? 

— Ты никогда не мечтал об этом, сладкий? — спросил Джим.

— Тысячу раз. Но знаешь… — Александр сглотнул, — я всегда знал, что не выдержу. Мои родители мечтали, чтобы я стал дипломатом или пошёл в спецслужбы, но я просто слишком слаб для этого. В своей голове я могу представлять что угодно, но на деле просто впадаю в ступор или паникую от любой мелочи. Ты не такой, да? Хотя…

— Именно, сладкий, — промурлыкал Джим. — Ты ведь понимаешь. 

— Точно такой же…  

— Ты ведь уже узнал, да? 

— А кто был первым, ты помнишь? 

— Я знаю, кто был первым у тебя. Первой, точнее, правда, сладкий? 

— Я до сих пор не очень хорошо справляюсь с жизнью, если Елены нет рядом, — признался он, отлично понимая, что Джим и так в курсе. 

— Она говорила мне, что я чувствую, — прошептал Джим очень слабо и вдруг почему-то с резким ирландским акцентом, которого не было раньше. — Называла эмоции одну за другой. 

— Твоя мать, — без сомнений сказал Александр и тяжело вздохнул. — Она погибла, не отец. 

— Ты помнишь, как впервые осознал смерть? — спросил Джим, уже без акцента, но дрожащим голосом. 

— Нет. Да. Думал, что нет, пока ты не спросил. Мне было девять, мою учительницу французского убил муж. Нам просто сказали об этом, без подробностей, но мне было так жаль её. И при этом я всё пытался понять, как это — быть убитым. Читал энциклопедию, задавал вопросы про смерть, а потом представлял, что меня убили. 

— Ты фантазировал об этом часами, правда? 

— Почти месяц. А потом начались занятия в театральной студии, и я обо всём забыл. А ты?..

— Ты знаешь, сладкий. Тебе пора спать. Так и быть, я первым положу трубку, — и Джим действительно отключился. 

Александр знал, что должен позвонить Елене и пересказать ночной разговор, что ей будет полезно узнать об этом, возможно, это даст какой-то ключ к пониманию Джима. Но с утра он так и не набрал её. Просто не смог. А ещё он даже не подошёл к рабочему столу, оставив рисунки разбросанными под стеклянным взглядом Мишель. 

С трудом поднявшись с постели после полудня, он оделся и без завтрака вышел на улицу, дышать тёплым влажными сентябрьским воздухом. Очень хотелось оказаться где-нибудь не в Лондоне — здесь было слишком тесно, улицы утомляли привычностью. 

Пожалуй, очень давно он так надолго не оставался в Лондоне, да и в Британии вообще, да ещё и вне съёмок. Одно дело — проводить дни и ночи на студии. Другое — раз за разом выходить из нелюбимой квартиры, видя перед собой один и тот же дом в тюдоровском стиле на другой стороне улицы. 

Говоря откровенно, Александру очень хотелось сбежать, хотя он прекрасно знал — по сути, перемена места ничего не изменит. Особенно после прошлой ночи. 

Господи, ему было и больно, жутко, и совсем немного сладостно вспоминать этот безумный разговор. На протяжении многих лет создавая в сценариях и оживляя на экране людей с поломанной психикой, больной моралью и искривлёнными представлениями о красоте, он никогда не думал столкнуться с чем-то подобным вживую. И между тем, вот он — Джим, живое воплощение самой отчаянной фантазии, герой, прописывая которого, Александр (он знал наверняка) задыхался бы от экстаза. Больной психопат и убийца, который назвал погибших по его прихоти людей «статистами» и который пообещал довести до сумасшествия самого Александра. 

Александр крутил в голове ночной разговор пока пил кофе из палатки, пока шёл до Кенсингтонских садов. А ещё он думал о том, повторится ли звонок. 

И надо сказать, вместо облегчения он ощутил лёгкий укол разочарования, когда на следующую ночь никто ему не позвонил.

Себ смотрел, как Джоан, сидя на подоконнике в платье-балахоне, пьёт горячий чай из пивной кружки, и думал, что это зрелище точно способно войти в десятку лучших вещей, которые он видел в своей жизни. 

— Может, ну его? — спросил он, отлично осознавая, каким будет ответ. 

— Ты сам себе этого не простишь, — фыркнула Джоан. — И не смотри на меня так, мне неловко. 

— Если я не буду смотреть, — резонно заметил Себ, — я начну трогать. И тогда мы точно никуда не пойдём. 

— Аргумент. 

Очень спокойно, почти бессобытийно прошёл октябрь. В годовщину смерти Эмили они со Сьюзен и миссис Кейл вместе посетили церковь при кладбище. К могиле не пошли, просто посидели в тишине под каменными сводами. Сьюзен плакала, миссис Кейл тоже вытирала глаза платком, но к вечеру обе пришли в себя и сели просматривать семейные фотоальбомы. Сьюзен жадно вглядывалась в людей на снимках, изредка сглатывала, когда видела Эмили. 

Миссис Кейл и Себ по очереди вспоминали случаи из жизни Эмили. Себ рассказал об их знакомстве — а потом и о первых пяти свиданиях, поскольку тема Сьюзен страшно заинтересовала. 

На каникулах после первого семестра Себ снова увёз Сьюзен во Францию — они провели в Париже и окрестностях пять прекрасных дней.

Джим появился всего дважды, без приступов, без странных разговоров. Задумчивый, непривычно спокойный, он требовал держать неизвестных людей на прицеле, устраивал любимое лазерное шоу, а потом объявлял в наушник, что Себ может быть свободен. А потом пропал, перестал отвечать на звонки и смс. Через две недели его отсутствия Себ осторожно уточнил у Дарелла, всё ли в порядке, получил утвердительный ответ и твёрдо решил выбросить Джима из головы. Выходило традиционно плохо.