— Джим… — позвал Себ. Джим открыл глаза. — У тебя есть знакомый врач? — спросил он медленно, раздельно и доброжелательно. Что-то подсказывало, что в скорую звонить не стоит.

 — Я боюсь их, Басти, — прошептал Джим беззвучно: слова угадывались только по движению губ.

 — Да, я знаю, — чётко ответил Себ, — но послушай, Джим… Джим, смотри на меня.

Он подчинился, широко и испуганно распахнув глаза.

 — У тебя идёт кровь. Я могу срезать бинты и попытаться наложить новую повязку, но… Джим, смотри на меня, не закрывай глаза! Но я очень херовый доктор, понимаешь?

Джим растянул губы в улыбке и всё-таки закрыл глаза. Дерьмо.

К счастью, у Себа была отлично собранная аптечка. За всю гражданскую жизнь он пользовался ей от силы раза три, но обновлял, пополнял и проверял исправно. Так что, можно сказать, Джиму повезло.

Себ обработал руки антисептиком, им же обильно полил ножницы и разрезал бинты. Учитывая, что где-то кровь начала подсыхать коркой, должно было быть больно, но Джим не дёргался и продолжал улыбаться.

 — Джим, — позвал его Себ, — как тебя ранили? — он промолчал, и тогда Себ предложил: — Говори о чём угодно. Но не молчи и не закрывай глаза, ясно?

Издав слабый стон, Джим чуть приоткрыл один глаз и сказал ровным, но слабым голосом:

 — Я ненавижу врачей. А ты?

 — Они жизнь спасают. Вам вот кто-то спас.

Рана выглядела неплохо: аккуратно зашитая, почти чистая, не считая свежей крови из-под швов. Гнилью не воняло. Как он вообще успел её получить за эти полтора дня?

 — Почему вы ненавидите врачей? — Себ принялся салфетками убирать кровь и задал первый вопрос, который пришёл ему в голову. На самом деле, ему было плевать, о чем именно говорить, просто не хотелось тратить время на постоянные проверки, не потерял ли Джим сознание.

 — Ненавижу… И священников. Однажды я сжёг святого отца, представляешь? — Джим слабо засмеялся, и Себ осторожно надавил ему ладонью на грудь, чтобы не дёргался.

 — Нет, — ответил он. — Не представляю. 

Кровь продолжала сочиться, хотя и не слишком сильно. Чтобы бинты так пропитались, Джим должен был ходить с несколько часов, ещё нагружая руку. Хотя он же левша. И с него сталось бы забить на рану, продолжая пользоваться рукой как обычно. 

Себ присыпал шов антисептическим порошком и ощупал плечо сзади. Во всяком случае, ранение не было сквозным, а значит, одной заботой меньше.

 — Он так этого боялся, — несвязно продолжил Джим, — ты знаешь, как пахнет горелое человеческое мясо?

 — Знаю. Мерзко, как и любое другое.

Да, ясное дело, разговора о цветочках и бабочках можно было не ждать.

 — Иногда я хочу его уничтожить раньше времени, — признался Джим. Себ издал мычание, которое могло бы означать и согласие и полное внимание к происходящему. — не убить, пойми, это было бы скучно. Уничтожить. Тогда мы стали бы близнецами. Мы так похожи. А стали бы одинаковыми. 

 — Тогда я мигрирую с этой планеты, — повязка ложилась достаточно легко, но Себ осознавал, что это временная мера. И если начнётся инфекция, потребуется нормальный хирург.

Продолжая общаться с собственными мыслями, Джим, однако, выпил антибиотик, осушил полный стакан воды и расслабленно закрыл глаза.

Себ до конца стянул с него куртку, снял ботинки, пододвинул к кровати стул, погасил свет и сел дежурить. Возможно, кровь остановится, Джим начнёт нормально соображать и сможет позвонить своему врачу. Кто-то же оперировал его после ранения.

Ещё он надеялся, что Джим уснёт, но, разумеется, напрасно. Наоборот, в темноте он как будто оживился, речь стала чётче, а дыхание — ровнее.

 — Себастиан, — позвал он, — иногда я хочу всё бросить.

Себ прикрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он совершенно не понимал, о чём говорит Джим, да и не старался вникнуть: просто слушал фоном. В какой-то момент Джим осёкся на полуслове и хмыкнул:

 — Я говорю с мебелью.

 — Я всё равно не понимаю добрых две трети.

 — Хорошо, мой дорогой, — Джим кашлянул, — я расскажу тебе сказку, которую ты способен понять. Хочешь сказку?

У Себа был однозначный ответ: «Нет».

 — Правильно боишься… Она страшная. Но я её люблю. Слушай, детка.

И наступила тишина, в которой едва-едва различалось дыхание Джима. Себ вслушивался в него, надеясь, что до утра этот звук не поменятся и ничем не нарушится.

Однако спустя долгих десять минут Джим заговорил мрачным зловещим голосом, как будто пугал детей:

 — Однажды в деревне белых мышек родился чёрный мышонок. Он был единственной чёрной мышкой, и все приходили в ужас, когда видели его. Мышонок рос, но никто с ним не играл. Ему не давали лишнего кусочка сыра, в него кидались песком. Он оскорблял весь род белых мышей, — Джим притворно и сочувственно вздохнул, — о если бы мышонка спросили, хочет ли он стать белым, он бы отказался. Знаешь, почему?

 — Нет, сэр.

Это был, похоже, правильный ответ.

 — Потому что в глубине души он гордился своей блестящей чёрной шкуркой. Он знал, что особенный. Кроме того, он был самым ловким и умным во всей деревне. Он дурачил котов и обходил ловушки. У него всегда был сыр.

Джим сделал паузу, переводя дыхание. Себ потянулся и проверил повязку, а Джим вздрогнул всем телом и вскрикнул — но тут же засмеялся.

Бинты сверху пока были сухими. Себ снова откинулся на спинку стула.

 — Как-то раз один толстый и старый мышиный дед решил, что чёрного мышонка нужно перевоспитать. Он заманил его в свою нору и попытался окунуть в банку с белой краской. Но чёрный мышонок был хитрым и выскользнул из его норы. Только он оказался недостаточно проворным, и мышиный дед успел яростно клацнуть зубами. И отгрызть мышонку хвост. Это было больно, — от сказочного тона не осталось и намёка, голос Джима зазвучал глухо, — как будто все жилы вытянули разом, проткнули насквозь раскалённым прутом, а потом огрели кнутом по позвоночнику.

По позвоночнику самого Себа пробежала дрожь. Многовато мучений для одного отгрызенного хвоста. Очень мало это походило на сказку.

Джим хмыкнул и продолжил снова, уже легко:

 — Да, мышонок был в отчаянии. И он решил отомстить. Днём, когда все мыши спали в своих постелях, он подожёг дом мышиного деда, отбежал в сторону, вскочил на камешек и заглянул в окно. Огонь разбудил деда, но было уже поздно. Нора горела, все двери были закрыты. И что же увидел чёрный мышонок? С белого мышиного деда облезала белая краска. И он был чёрный. Только шкура у него была не гладкая, а в струпьях и язвах, — он перевёл дух. — Когда от мышиного деда остались только кости, мышонок навсегда ушёл из мышиной деревни Вот и сказке конец.

Джим, кажется, устал.

 — Я проверю бинты? — в этот раз предупредил Себ и, дождавшись утвердительного мычания, убедился, что крови по-прежнему нет. — Не думайте о сказках и мышах, Джим. Вам бы поспать.

 — Не уходи, — не попросил, а приказал Джим.

 — Есть, сэр, — отозвался Себ. Он и так не собирался сдвигаться с места.

Джим действительно заснул, а Себ сидел без движения и всё прокручивал в голове странную сказку. Наверняка Джим сочинил её сам, откуда бы ещё взяться этой жути? Но зачем? Казалось, он не заметил какой-то важной детали, которая могла бы поставить всё по местам. Видимо, Джим прав, называя его туповатым. Этот ребус Себ точно не мог решить. И, если честно, не хотел.

Он сделал это. 

Чёртов больной ублюдок, он действительно, без шуток и игр, сделал это каким-то немыслимым образом. Десятилетняя Кэтлин Смайт была найдена на крыльце дома в пригороде Манчестера с окровавленным ножом в руках, за спиной лежала её… нет, всё-таки не мачеха, а тётя-опекун. Но какая, в сущности, разница? 

Разумеется, девочка была в ступоре. С ней теперь работали психологи и полиция. А Александр смотрел фотографии, которые передала ему Елена, и судорожно рыдал. Шерон, к счастью, увёл Мэтт. Александр не готов был сейчас её видеть. Собственно — вообще видеть кого бы то ни было. Он даже Мэтта попросил уйти.