Если бы Дарелл испытывал хотя бы половину той уверенности, которую пытался излучать, Себ был бы рад. 

— Я подежурю, — произнёс Себ взял у стены стул, поставил возле кровати, сел и сложил руки на коленях. — Отдохните, док.

Он не стал говорить, что ему стоило бы выпить что-то вроде успокоительного. Доктор продолжал смотреть на Джима, и выражение его лица было (Себ не мог точно это сформулировать) странным. Как будто ему самому было больно.

— Отдохните, — повторил Себ твёрдо. — Когда он придёт в себя, ему может понадобиться ваша помощь. От меня будет мало толку.

Как будто с трудом отведя от Джима взгляд, доктор кивнул и молча вышел из комнаты. Себ успел заметить, что у него дёргается кадык — словно он то и дело сглатывает.

Зашибись.

Протянув руку, Себ привычно коснулся лба Джима. Температуры не было, скорее, наоборот, кожа была холодноватой и липкой на ощупь. Но зато дыхание стало как будто ровнее. А глазные яблоки двигались в глазницах.

Две тысячи семьсот девяносто семь на шесть тысяч триста восемнадцать. А слабо результат возвести во вторую степень? Очень сложная задача. С миллионами… нет, триллионами. Слишком много символов. Себ фиксировал результаты по кусочкам. Ошибся один раз, пришлось вернуться к началу. Просто умножение в столбик, ничего особенного, разве что столбиков очень много.

Это было именно то, что нужно. Сквозь завесу чисел не пробивалось ни сомнений, ни вопросов, на которые сейчас всё равно не было ответа. Разве что ярче остальных была мысль о том, что, раз это просто нервы, то наверное, всё поправимо. Джим живой, целый, всё будет отлично. 

Триста двенадцать триллионов — получилось у него. Триста двенадцать, двести восемьдесят, ноль, ноль, три…

Он не успел собрать число целиком, потому что Джим завозился на кровати, задёргался.

Чуть наклонившись, Себ произнёс отчётливо:

— Я здесь. Это я, Себастиан.

Раз он проснулся, наверное, надо звать Дарелла.

— Басти… — прохрипел Джим, — хорошо. Нет.

— Что нет?

— Не надо доктора, — даже в таком состоянии он мог угадывать мысли. — Ты знаешь…

— Сказку? — предположил Себ. Он был бы не против. Тогда будет легко представить, что это обычный приступ. Пусть тяжёлый, не важно.

— Про Гру… — договорить ему не хватило сил, зато он опять нервно задёргался, начал комкать одеяло. Себ его не стал останавливать, но сказал:

— Я расскажу, Джим. Только лежите спокойно, ладно? Вам надо отдыхать, — он чуть придержал одеяло. — Тш-ш. Гулял мышонок по лесу, и вдруг лиса бежит, а у лисы, как водится, хороший аппетит… — сказка шла сама по себе. И она работала. Джим расслаблялся, успокаивался, а на моменте встречи мышонка с Груффало даже заулыбался.

Когда текст закончился, Джим открыл глаза и прохрипел:

— Груффало давно умер, валяется в кустах… шевелится… потолок. Он всё выше, Басти, — даже сквозь хрип стал слышен резкий акцент. — Я песок, да, Басти?

— Нет, — сказал Себ, бросив короткий взгляд за плечо, на дверь, но помощь в лице доктора не появилась. — Нет, ты не песок. Ты лежишь в постели, и потолок на месте.

— Он выше… — Джим зажмурился и сделал непонятное движение, как будто пытался размять шею до хруста, не поднимая головы от подушки. — Такой маленький мышонок. Просто бу-тер-брод… С беконом. Сэндвич.

— Хочешь сэндвич?

— Ненавижу бекон.

Точно. Он же вегетарианец, Себ не подумал об этом.

— Бекон и яйцо… ты расскажешь мне сказку, Басти? Так, хорошо. У тебя хороший голос, Басти. Говори ещё.

Себ молчал.

Но похоже, Джима это вполне устраивало, потому что он слышал чей-то ещё голос.

— Давай я расскажу сказку, — проговорил Себ вслух. Хоть десять. Только не смотреть, как Джим шёпотом общается с чем-то внутри своей головы.

— Хорошая сказка, Басти. Никакого Груффало… Расскажи мне про чёрного… — он закашлялся, но не потерял мысли, — мышонка. Он рассказал… 

— Я…

Джиму явно отвечали.

— Я тебе расскажу сказку про… — чёрт, ему нужна была какая-нибудь хорошая сказка, в идеале, без животных на главных ролях, — про Ганса — отважного портного. Давай?

Джим ответил, но не ему и не на этот вопрос. Но Себ всё равно заговорил, вытаскивая из памяти несвязные куски текста. И к середине сказки Джим перестал говорить с ним вместе. Не открывая глаз, повернул голову в его сторону. И кажется, начал слушать.

Когда он снова задремал, Себ наклонился к валяющемуся на полу костюму, залез в карманы и выложил на тумбочку у кровати всё содержимое: права на имя Кевина Уолтера, две пары наушников с разветвителем, телефон, розовый плеер в резиновом чехле, бумажник, в котором лежало триста фунтов с мелочью, и ровный, только немного надорванный с краю билет в кино, где было указано: «11 июня, 17:45, „Стеклянная стена“. Продолжительность фильма — 2:10». Себ прикинул время. В 19:55 закончился сеанс, позвонил Джим в половине девятого. Выходит, либо на самом фильме, либо сразу после него произошло нечто, что довело Джима до такого состояния. 

Кинотеатр «Замок». 

Как раз около получаса от него до «Виктории» и выйдет.

Себ ничего не понимал.

— Значит, теперь ты подбираешь на улице беспородных котят? — вот и всё, что я смог сказать, когда впервые увидел его. Тогда ещё только на фотографии.

Линда тряхнула головой, явно рисуясь и желая, чтобы я заметил в её каштановых волосах жёлтые солнечные пряди, ради которых она наверняка просидела несколько часов в кресле парикмахера и отдала пару сотен фунтов, и подвинула мне поближе стопку карточек. Все они были сделаны на «Полароид» шестидесятых годов, который обыкновенно лежал в бардачке её машины.

— Котёнок может и уличный, — заметила Линда, ничуть не обидевшись, — но не беспородный. Из него вырастет роскошный британец, если не какой-нибудь мейн-кун.

— Ирландец, вот кто из него вырастет. Чистокровный бродячий ирландец, — возразил я, разглядывая снимки.

На них был запечатлён один и тот же юноша. Рыжий, тонкокостный и с чистой белой кожей. На фотографии крупным планом можно было разглядеть достаточно симпатичные зелёно-голубые глаза, но в остальном — совершеннейшая заурядность, как я решил.

— Надеюсь, он хотя бы совершеннолетний, — заметил я, отпивая чай. Хотя, конечно, в этой шпильке не было ни смысла, ни нужды. Линда отлично играла в эпатаж, но всегда видела границы дозволенного. Но ирландец с фотографий действительно выглядел очень юно, немного слишком для Линды. Она на мой вопрос только возмущённо фыркнула, собрала свои карточки и ответила:

— Мальчику двадцать три.

— Тогда развлекайся. И жили они долго и счастливо, как говорится, — я пожал плечами.

— И всё? — она надула губы, наморщила свои тёмные, тонко выщипанные брови и сделалась ненадолго похожей на обиженную девочку, но потом засмеялась: — А как же ревность?

— Благословляю вас, чада мои, — покачал я головой и подумал про себя, что в этот раз увлечение Линды вряд ли продержится и пару месяцев. На общем фоне её красивых умных любовников ирландский мальчик в дешёвой футболке и с кривыми нижними зубами выглядел весьма сомнительно.

Я, конечно, не видел, как они познакомились. Но Линда позднее так много говорила об этом, что всю картину я мог бы представить с точностью. И мелкий дождь на Гросвенор-сквер, и то, как Линда круто, с нарушением всех правил разворачивает «Дефендер», опускает стекло и в своей неповторимой манере спрашивает у насквозь промокшего парня на остановке: «Детка, не желаешь выпить?».

— Он тебе понравится, — уверенно объявила Линда, и только воспитание помешало мне закатить глаза. Я совершенно не желал близко знакомиться с очередным её бойфрендом на несколько ночей, но конечно, едва ли мог изобрести подходящий предлог, чтобы этого знакомства избежать. — Фред, посоветуй. Если бы ты вёл в оперу человека, который до сих пор ни разу её не слышал, что бы ты выбрал? В Ковен-Гардене новая «Пиковая дама»...